Небо и земля

12

Неуверенно пройдя метра два, Крум понял, что лабиринт намного больше, чем кажется снаружи. В нос немедленно ударил дурманящий аромат громадных, высотой в шесть метров, стен из кустарника, который образовывал дороги в лабиринте. Лабиринт был кошмарно тёмный. И входная тропа показалась Виктору бесконечно длинной, хотя так, может быть, чудилось из-за мрака. Лишь где-то высоко в небе сверкало несколько первых звёзд. Крум не видел абсолютно ничего, не слышал никого — только дальние крики на трибунах. — Люмос, — произнёс он, едва пройдя ещё несколько шагов. Кончик саксауловой палочки зажёгся ярким серебристым светом, осветив всё вокруг на несколько метров. Виктор пошёл быстрее, торопясь дойти до первой развилки раньше, чем вслед за ним выпустят Флёр. До развилки оказалось не меньше пятидесяти метров. Идти можно было либо направо, либо налево. Недолго думая, Крум свернул вправо. Едва основная тропа скрылась из поля его зрения, снаружи послышался свисток — значит, Флёр вошла в лабиринт. Медлить стало тем более нельзя, и Виктор ускорил шаг. Он почти бежал, водя палочкой туда-сюда по стенам или направляя её вперёд. Что-то ждёт его в этом лабиринте?.. Только теперь он понял, на чём строился главный расчёт третьего состязания: впервые за весь год ни один чемпион не знал заранее, чего следует ожидать, поэтому всем оставалось готовиться наверняка. Но Людо Бэгмен говорил про каких-то существ, которых разместили здесь по инициативе гиганта Хагрида… У Крума тревожно сжалось сердце. В рассказах о своих школьных буднях Гермиона неоднократно упоминала уроки по уходу за магическими существами, которые вёл Хагрид, и о пристрастии последнего к выращиванию огромных и страшных монстров. Какое ещё чудовище может попасться чемпионам?.. Ответ на свой вопрос Виктор получил почти сразу же, как только увидел следующую развилку и повернул влево. В нос ему немедленно ударил неприятный запах тухлых яиц. Неужели так пахнет одно из чудовищ? Чем глубже Крум продвигался, тем сильнее и плотнее становился этот запах. И в конце концов он с трудом удерживался на ногах, ощущая, насколько мерзко давалось ему дышать. Не прошло и пяти минут, как он очутился лицом к лицу с каким-то монстром, напоминающим трёхметрового скорпиона. — Взрывастый дракл!.. — пробормотал Крум. Он слышал о нём тоже от Гермионы: та однажды упомянула, что Хагрид нелегально вывел помесь мантикоры с огнекрабом, чьих представителей назвал «взрывастыми драклами». По словам Гермионы, драклы оказались столь неуживчивы, что в скором времени поубивали друг друга. Стало быть, это последний представитель гибридного вида. Но от этой мысли Круму не стало легче. Дракл, почуявший добычу, стал приближаться к юноше, дугообразно изгибая над спиной длинное жало. Толстый его панцирь тускло блеснул в свете волшебной палочки. — Импедимента! — выкрикнул Виктор наудачу. Но, видимо, палочку он направил, куда не следовало, и заклятие ударило прямо в панцирь, не причинив драклу ни малейшего вреда. Дракл, в свою очередь, ответил огненным залпом. Крум увернулся точно так же, как сделал это на первом состязании. Потом вскочил и заорал: — Редукто! Он сам не понял, для чего воспользовался Раскидальным заклятием, но оно неожиданно помогло: панцирь дракла треснул, как надбитая ваза. Застрекотав по-скорпионьи, дракл поднялся на задние лапы и бросился на Виктора. При этом обнажилась внутренняя, не защищённая панцирем часть его тела. Наведя туда палочку, Крум дважды прокричал во весь голос: — Ступефай! Ступефай! Это сработало — дракл наконец повалился на землю, оглушённый двумя сногсшибателями. Игнорируя неослабевающую вонь тухлых яиц, Виктор воспользовался моментом и проскользнул в только что образовавшийся проём на тропе. С облегчением перевёл дух и направился дальше, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. — Спасибо Хермивоне: предупредила меня, — пробормотал он, оглянулся и погрозил драклу кулаком. Звук собственного голоса и осознание маленькой победы немного успокоили Крума, и идти стало уже не так страшно. Ещё несколько развилок сошли отлично. На пути никого не попадалось. Зато вокруг стало как будто светлее, причём свет шёл не извне лабиринта, а изнутри. Крум понял, что в своих петляниях приблизился к центру, где стоит Тремудрый Кубок, и даже улыбнулся своим мыслям. Что, если он достигнет вожделенного артефакта первым? Он даже представил, как все три школы празднуют его победу, как его поздравляют друзья и одноклассники, как радуется Гермиона… Квиддичные победы были ему не отнюдь не в новинку, но Тремудрый Турнир — совсем другое дело! Этому и порадоваться не стыдно. Заметив очередную развилку, Крум повернул направо. И тут в его мысли грубо вторгся чей-то оклик: — Виктор! Виктор! Голос был ужасно знакомый, и Круму стало не по себе. Он высветил палочкой девичью фигурку с копной каштановых кудрей и вопросительно проговорил: — Хермивона?.. Ты что тут делаешь? «Это что, как на втором состязании? Опять кого-то спасать?» — подумал он. И кинулся было к Гермионе, но та вдруг отпрянула от него, как лань от кабана, и, вытянув руки, агрессивно крикнула: — Пошёл прочь! не прикасайся ко мне! Я тебя ненавижу! — Хермивона, ты чего? — удивился Крум. — Это же я, Виктор! Но тут свет от его палочки упал на лицо гриффиндорки. И юноша увидел пустые, какие-то неживые, остекленелые глаза. По этому признаку он безошибочно опознал, что тут что-то не то. — Ах ты, чёртов боггарт! — он хлопнул себя по лбу и прогрохотал: — Риддикюлис! Боггарт испарился клубами прозрачного дыма. С облегчением выдохнув, Крум пошёл дальше. Только одно удивило его: раньше его боггартом был Геллерт Гриндельвальд — некогда обучавшийся в Дурмстранге сильнейший тёмный волшебник, от руки которого много лет назад погиб дед Виктора, Маламир Крум. До своего поражения в дуэли с Дамблдором Гриндельвальд был настоящей грозой всей Европы, и о его страшных делах современники впоследствии рассказывали своим детям и внукам. Виктор, узнавший о нём от своего отца, хорошо представлял себе, на что был способен Гриндельвальд, а потому очень его боялся. И не он один — такой боггарт был у половины всего Дурмстранга. Почему же сейчас при виде него боггарт превратился в Гермиону? Уж не потому ли, что за все эти месяцы в Хогвартсе он полюбил её так, как не любил никого на свете, и стал бояться её потерять? И снова с ужасающей силой, с болью открытой крови и текущих слёз он почувствовал облегчение, трепет блаженнейших предчувствий, блаженство рокового. Как наяву вспомнилось милое лицо, умные карие глаза, матово-розовая щека, томящаяся неслышным криком нежности; вспомнилось, как сидела она тихо с ним рядом, как дышала тихо — совсем рядом; и как будто нашлось объяснение восторгу и любви. «Хермивона, — подумал он нежно и дрогнул сердцем, — милая, я люблю тебя ужасно!» Так подумал он и в следующее мгновение позабыл о любимой. Иному предалось его сердце и в недрах лабиринта встало на иную стражу. Угодив в пятый по счёту тупик, Виктор вернулся обратно к развилке и пошёл в другую сторону — влево. Сперва всё было как будто спокойно: ни чудовищ, ни призраков, — но метрах в тридцати Крум увидел чью-то высокую и довольно массивную фигуру. Наверно, кто-то из соперников, решил он. Хотя по комплекции фигура не походила ни на кого из них, Виктор всё равно подумал, что это кто-то из них: кому бы ещё тут находиться? — Седрик! — позвал он. — Это ты? Неизвестный, стоявший к нему спиной, не откликнулся. Тогда Виктор попробовал ещё раз: — Флёр? Ноль реакции. — Гарри?.. Ответа по-прежнему не было. Крум тем временем подобрался ближе. Внезапно фигура повернулась к нему лицом, и Виктор с удивлением увидел это лицо, всё испещрённое шрамами, и вращающийся в глазнице волшебный глаз. Он узнал этого человека. — Профессор Хмури?.. что вы здесь делаете? — удивился он точь-в-точь как с Гермионой-призраком. — Разве вы не должны патрулировать снаружи? — А ты догадливый, — ухмыльнулся Хмури, и в лице его появилось какое-то другое, злорадное, кровожадное выражение. Крум был уверен: будь у взрывастого дракла человеческие глаза, он смотрел бы на него точно так же. — Но патрулировать я не должен. У меня есть одно неоконченное дело. И ты, как идеальный кандидат, поможешь мне его завершить. — Какое ещё дело? — Виктор стоял и хлопал ресницами, ничего толком не понимая. Вместо ответа Хмури с молниеносной быстротой указал на него своей палочкой: — Империо! Крум, совершенно не ожидавший атаки, не успел ровным счётом никак увернуться, не смог ничего противопоставить. Все мысли куда-то разом улетучились из головы, нахлынуло чувство удивительной лёгкости. Как в тумане он уловил непонятные слова Хмури: — Наконец-то я смогу в полной мере доказать господину свою верность. Столько лет… Теперь они ответят за всё. Но ты не бойся — тебя я не убью. Пока. У меня на тебя свои планы. Если ты и умрёшь, то потом. Хотя обращался он к Виктору, но говорил как будто про себя. «Проклятие подвластия!» — понял Крум. Он попытался сосредоточиться и прекратить этот мысленный туман, но в этот момент Хмури опять навёл на него палочку. Он больше не говорил, но Крум слышал его голос в своей голове: Повинуйся мне, мальчишка! Повинуйся! Крум прикрыл бесцветно-белые глаза, отчаянно пытаясь понять, чудится ли ему этот шёпот или Хмури вправду говорит с ним посредством проклятия? Ты найдёшь своих соперников… Вопреки неистовому желанию Виктора его разум упрямо отказывался понимать происходящее. Он медленно двинулся дальше по тропе, держа наготове палочку. Шёл он так, будто бы его против воли заключили в собственное тело. Это было глупое, дикое, пугающее ощущение. … и уничтожишь их… всех, кроме Поттера… Не зная, где его мучитель, Крум перемещался марионеткой по тропам лабиринта. Даже под Империусом он боялся навредить другим чемпионам. Очень боялся. И этот страх заставлял его раз за разом проделывать над собой усилия и пытаться отходить туда, откуда он пришёл. Безуспешно. В мыслях поочерёдно мелькали туманные образы Флёр, Седрика, Гарри, а настойчивый повелительный шёпот преследовал его, пока он отчаянно хватался за остатки собственного сознания, пытаясь сбросить с себя гнёт Хмури. И Виктор знал, что это он указывал ему путь по лабиринту и не позволял забредать в тупики. По-прежнему освещая себе дорогу, Крум вглядывался в кромешную тьму вокруг, прислушивался к звукам, но кругом стояла тишина. Лишь цикады беззаботно стрекотали в ночи. Насколько разные это были миры! То, что творилось в лабиринте и то, что его окружало снаружи. Голос мучителя вновь донёсся до слуха Виктора мерзким шипением, приказывая поторопиться. И что-то в самой глубине его сердца неприятно заныло, осознавая: нет, его не собирались оставить в покое. Хмури нужно было зачем-то избавиться от Флёр и Седрика. Крум шёл дальше, вслушиваясь в окружающие звуки. На секунду он ужаснулся, почувствовав всем телом, будто Хмури стоит прямо у него за спиной и пристально наблюдает за ним. Проклятие подвластия не ослабевало. Юноша не имел иного выхода, как следовать по глухим тропам под его руководством. И вдруг его слуха коснулись чьи-то торопливые шаги и взволнованное дыхание. Доносилось оно с дорожки, пересекавшейся с той тропой, по которой двигался Крум. Меньше чем через минуту прямо к нему выскочила Флёр — лицо поцарапано, одежда местами испачкана и порвана. — Виктор? — спросила она картаво, глядя в его белёсые глаза. — С тобой всё в порядке? Крум даже не мог нормально ответить. Голос Хмури вновь дал о себе знать: Обездвижь её! Виктор тряхнул головой. Ну уж нет, подумал он, она не заслужила этого. Обездвижь, говорю! И быстро!!! Не в силах противиться, Крум направил палочку на соперницу и произнёс деревянным голосом: — Петрификус тоталус! Тело Флёр, так и не успевшей уйти, окостенело и рухнуло на землю возле кустарниковой стены. Сам Виктор хотел было её расколдовать, но мучитель не отступал: Иди дальше… Остался ещё один… И Крум поковылял по дорожке в поисках Седрика. Он не оставлял попыток освободиться, но мучитель всякий раз жёстко пресекал их. У Виктора оставалась одна надежда — что Седрик доберётся до Тремудрого Кубка раньше, чем он отыщет его самого и либо обездвижит, либо… убьёт. Проклятие подвластия забирало всё больше власти над ним, путало сознание. А Виктор всё шёл и шёл, как ему думалось, целую вечность. Но на самом деле преодолел не более тридцати метров. Он уже ничего не понимал, не тратил сил на сопротивление. Бессознательно преодолев поворот, он неожиданно увидел кого-то ростом с себя самого и как-то тускло осознал, что это и есть Седрик. Хогвартский чемпион не видел его — он стоял спиной к зачарованному болгарину. Вот он замер, то ли во что-то вслушиваясь, то ли решая, куда повернуть дальше. И тут Крум почувствовал, как в его голову словно проникают скользкие щупальца, сжимая разум железными тисками и заставляя забывать о том, что он, Виктор Крум, вообще существует. Ему казалось, что его вот-вот убьют, но этого почему-то не происходило. Вот только все мысли и намерения Хмури перетекали в его тело, заставляя прочувствовать их всеми фибрами души. Он должен умереть… — Нет, — прошептал Крум. Со стороны могло показаться, что он разговаривает сам с собой, только голос его звучал хрипло и неестественно, будто он был ожившей статуей. Он всё равно умрёт… Ты убьёшь его… Ужас опять проснулся в глубине души, заставив разум Виктора биться под проклятием жуткого колдуна и молить о том, чтобы всё это поскорее закончилось. Чтобы лучше оборвалась его собственная жизнь, только не Седрика Диггори. Он ведь не заслужил подобной судьбы! В чём виноват этот юноша? Виктор мучился, сходил с ума от всего этого и отчаянно сопротивлялся, но не мог спастись окончательно. Обречённость действовала почище страха, и ноги потихоньку подкашивались, одновременно сами пододвигая его бесшумными шагами к стоявшему в проходе Седрику. Он поднял палочку… И чемпион Хогвартса внезапно обернулся. — Эй! Ты что делаешь? — воскликнул он. — Круцио! — против воли произнёс Виктор губами, окованными проклятием. По телу Седрика пробежала судорога, и парень рухнул на землю и выгнулся от боли, громко закричав. Но Хмури это не остановило, и он продолжил свою экзекуцию руками Крума, издеваясь над покорённым и вынуждая его мечтать о собственной смерти. Жуткая боль пронзала Седрика, заставляя извиваться и кричать так, что слышно было на дальнем расстоянии. И каждый крик был подобен кинжалу, вонзавшемуся в Крума. Тело казалось ему чужим. Он мог мыслить и вполне нормально чувствовать всё, что происходило вокруг, вот только не имел возможности даже отвести руку от Диггори, бьющегося на земле в жутких корчах. И в мозгу его расползался ненавистный голос: Ты убьёшь его… уничтожишь их всех, кроме Поттера… Ты слишком слаб и уязвим… ты не спасёшь их… Это будет твоя вина… Всё из-за тебя, из-за тебя, из-за тебя… Чего он добивался, было непонятно. Появление Гарри, продравшегося сквозь проделанную им дыру в стене, Крум воспринял как избавление. Но прежде чем он попытался сказать, что пытает Седрика не по своей воле, голос в мозгу велел: Беги! Его нельзя трогать… Виктор спрятал палочку в карман и бросился бежать неловко, как на шарнирах. Но Гарри крикнул ему вслед: — Ступефай! И Крум упал лицом в траву, потерявшись в глубинах своего сознания. На секунду ему показалось, что он видит самого себя, распластавшегося на одной из бесчисленных троп лабиринта, — безвольное тело со стеклянным, потухшим взглядом. Но внезапно он услышал голос матери. Такой ласковый, родной, спокойный, он произносил слова любви. Хвалил Виктора, говоря, что он очень сильный и непременно победит. Потом с ним заговорил другой голос, на этот раз чуть ниже, — это был отец. И он просил вернуться. Затем Крум услышал девичий голос, ясный и звонкий, отчего всё у него в душе приятно дрогнуло. Этот голос говорил, что всегда будет любить Виктора. Юноша улыбнулся. Его гриффиндорка, его любовь, его Гермиона. А ведь он так и не научился выговаривать её имя… И Крум окончательно и бесповоротно провалился во тьму. *** Его куда-то несут. Мощные, сильные руки; мерное покачивание в такт шагам; свежий запах леса… Он уже и забыл, как пахнет лес. Так хорошо… так мирно… Снова голоса, но уже встревоженные, тихие… Нет! не оставляйте, не уходите… Тёплая вода; чьи-то руки успокаивают, снимают боль. Спать, как хочется спать… спать. И вдруг — словно заклятие в спину! Опасность! Покрытое шрамами лицо со стеклянным глазом, палочка в руке… Броситься на него, перехватить смертоносную руку. Человек не сдаётся — он борется, он силён. Он снова тычет палочкой, но уже в пустоту… Бежать, снова бежать. Бесконечные коридоры замка… люди… много людей… Вот кто-то открывает высокую резную дверь. Проскользнуть внутрь, спрятаться. Комната, такая просторная и красивая… В ней приятный полумрак, тепло и такой родной запах… Всё, спасся. Теперь можно спать. Опасности больше нет. За окном ещё сияли звёзды, когда веки Крума слабо задвигались и он приоткрыл глаза. Он лежал в больничном крыле Хогвартса. Первое, что почувствовал по пробуждении, — как грудь его придавило чем-то тяжёлым и тёплым, дышащим прямо в сердце. Когда глаза уже могли ясно видеть, взор упал на каштановую копну таких знакомых, так по-родному пахнущих волос. Виктор через силу улыбнулся. Как бы ни был он горд, как бы ни кровоточила в сердце вина, он был… счастлив, счастлив от того, что Гермиона провела эту ночь рядом с ним, уснув на его груди. Он не знал, как именно очутился в лазарете, кто принёс его сюда и поняли ли судьи, что он был под проклятием подвластия. Не знал Крум и того, что Гермиона, увидев, как его, бесчувственного, левитирует из лабиринта профессор Макгонаголл, а потом передаёт Хагриду и велит срочно нести в больницу, бросилась вслед недоумевающему гиганту и всё время шла за ним, а потом выпросила у мадам Помфри разрешение остаться с Крумом до тех пор, пока он не придёт в себя. А когда фельдшерица напоила его необходимыми зельями и ушла в свой кабинет, Гермиона села на табуретке возле любимого, да так и заснула. Виктор осторожно высвободил руки, на движение которых девушка ответила тем, что во сне крепче прижалась к нему. Тогда Крум положил ладонь правой руки на плечо Гермионы и медленно начал поглаживать. Левой рукой, совсем ещё слабой, накрыл её голову, зарылся пальцами в эту каштановую гриву и, ласково перебирая волосы, снова закрыл глаза и провалился в глубокий сон.