Небо и земля

эпилог

Стоял август 2002 года. В Синайской пустыне ярко светило солнце, но благодаря сухому воздуху никому из тысяч присутствующих на громадном квиддичном стадионе не было жарко. Стадион пестрел красным цветом с одной стороны и жёлтым — с другой. Вокруг ярко блистали краски, которыми так богата Синайская пустыня, но никому из зрителей четыреста двадцать четвёртого чемпионата мира по квиддичу не было до этого дела. Да и у кого имелось время любоваться окружающими красотами пустыни, когда на поле, наскоро разбитом два дня назад, развернулась такая игра! И действительно, было на что посмотреть: шёл третий час матча между сборными Египта и Болгарии. Интерес к игре подогревался тем более, что обе команды оказались приблизительно равными по мастерству и ни один их игрок не уступал сопернику. Они носились по полю жёлтыми и красными молниями, обращая друг на друга внимания не больше, чем нужно было времени, чтобы выхватить квоффл у противника из-под носа или выбить бладжером. Охотники и загонщики знали толк в своём деле, и заветный мяч переходил от одной сборной к другой очень быстро — комментатору приходилось тараторить почти без передышки, чтобы успевать называть фамилии тех игроков, у кого в данный момент находился квоффл. К счастью, откровенных нарушений пока не произошло: и болгары, и египтяне видели, что чужая команда не является таким уж необоримым противником, ради вероятной победы над которым можно рискнуть несколькими лишними пенальти. Виктор Крум, ловец сборной Болгарии, в данный момент кружил над полем подобно соколу, во все глаза высматривая недавно замеченный им снитч. Он был почти уверен, что победа достанется его сборной. На прошлой неделе ему исполнилось двадцать шесть лет, и он находился в полном расцвете своих спортивных сил, считаясь самым лучшим ловцом современности. Как и восемь лет назад, он мог поймать снитч практически в любом состоянии. В сборных всей Европы не было ни одного ловца, который мог бы поспорить с Крумом в виртуозности полёта и которого он опасался бы по-настоящему. Его худосочное, но крепкое тело, казалось, обладало беспредельной выносливостью. Он сам наслаждался своей быстротой. Однако на сей раз ему попался вполне достойный соперник — египтянка по фамилии Заглул. Крум впервые увидел её только сейчас, на матче, а до этого слышал о ней крайне мало. Из того, что он успел рассмотреть за время игры, следовало только то, что эта Заглул старше него двумя-тремя годами, внешне вовсе не дурна, а летает, пожалуй, не хуже его самого. Первым двум фактам Виктор не придал особого значения, зато третий внушал ему опасение. Египтянка уже дважды за минувшее время составила ему конкуренцию в погоне за снитчем, и, хотя ни одна из этих попыток не принесла желанного результата, болгарин оценил искусство соперницы. И вдруг сейчас, по прошествии двух с половиной часов, ему улыбнулась удача: снитч весьма отчётливо мелькнул на его, болгарской, половине поля. Чуть не засмеявшись от такой радости, Крум принял на метле позу поудобнее и прямиком помчался к заветной цели. Комментатор внизу заметил его действия, и те, как и сам снитч, не укрылись от бдительного ока ловца сборной Египта. Находившаяся в это время в «лагере противника» Заглул в точности повторила намерение последнего. Виктор, не замечавший ничего, кроме трепещущего крылышками золотого мячика, сумел, однако, увидеть, что его сопернице лететь было чуть ближе. Он прибавил ходу изо всех сил, но египтянка неслась как комета и уже опережала его… Зрители замерли в ожидании развязки, почти не слыша возбуждённых возгласов комментатора. Ближе, ещё ближе… Виктор уже готовился протянуть руку, дабы схватить снитч, но видел, что ему ни за что не опередить Заглул. Та летит под острым углом, ей гораздо сподручнее… Когда расстояние между ними критически сократилось, сердце Крума ухнуло куда-то, словно разбившись на тысячи мелких осколков. Он понял, что сейчас произойдёт. И не ошибся, к сожалению. — ЕСТЬ!!! — раздался на всё поле громкий крик, принадлежавший не ему, а всё той же Заглул. На табло зажглось: «ЕГИПЕТ — 450; БОЛГАРИЯ — 300». Облачённая в жёлтые мантии половина стадиона буквально взорвалась радостными воплями. Сами египтяне и прочие болельщики, желавшие победы сборной Египта, повскакали с мест, стали бурно поздравлять друг друга; иные даже обнимались на радостях. Болгарским же болельщикам было совсем не до веселья — даже символы-вейлы, издав глубокий стон разочарования, предпочитали помалкивать. Но не было среди них и даже в самой сборной Болгарии человека, который горевал бы так же сильно, как Виктор Крум. Его буквально душили слёзы. «За что? почему?» — носились мысли в его мозгу. До боли стиснув кулаками древко «Всполоха», он развернулся влево и увидел свою счастливую противницу, застывшую всего лишь в паре метров. И тут Виктору, непонятно из-за чего, ударила в голову мысль — ведь он даже не знает её имени! А ведь уже завтра этот матч взорвёт чемпионат мира: прославленный болгарский ловец Крум, никогда не уступавший снитча сопернику, побеждён какой-то египтянкой… — Эй! Как тебя зовут? — прокричал он, силясь перекрыть всё разраставшийся гул на трибунах. Заглул повернула голову — на её смуглом лице блеснули ослепительно белые зубы. Она не поняла вопроса, но смутно догадалась, о чём говорит болгарин, и крикнула в ответ по-своему, по-арабски: — Меня зовут Равия! Крум расслышал последнее слово, и его будто ударили обухом. Аплодисменты и вопли, доносившиеся снизу, уже не трогали его. Он только по отработанной привычке направил метлу вниз и почти не ощутил, как его ноги коснулись земли. Глаза щипало от слёз, но он держался изо всех сил, даже когда пожимал руки донельзя расстроенным товарищам по команде. Египтяне между тем бесновались от радости: хлопали друг друга по плечам, распевали свой гимн и чуть не задушили в объятиях Равию — героиню матча. Виктор же глядел на неё с чувством невыразимой скорби. «Неужто уже во второй раз у нашей сборной отняли победу? — думал он, наблюдая за египетской командой. — Неужели всё кончено?» А в ушах звенело и переливалось на тысячу ладов: «Меня зовут Равия!» — единственные слова, обращённые к нему соперницей… — Египетская сборная выполняет круг почёта в со­провождении своих талисманов, а Кубок мира по квиддичу вносят в верхнюю ложу! — объявил комментатор. В глаза Виктору ударил слепящий магический свет, за­ливший ложу так, чтобы со всех трибун было видно, что происходит внутри. Прищурившись, юноша увидел двух взмокших волшебников — они внесли увесистую золотую чашу, которую и передали египетскому министру магии. — Давайте громко поаплодируем нашим доблестным проиг­равшим — сборной Болгарии! — громогласно предложил комментатор всему стадиону. Семеро болгарских игроков мрачно двинулись по лестнице в Высшую Ложу; Крум плёлся позади всех. Отовсюду их приветствовали гулкими рукоплесканиями, а глаза слепил блеск тысяч омниокуляров. Но Виктора всё это не занимало: ему было горько, обидно. Он даже не вздрогнул, когда комментатор во всеуслышание объявил его имя, и как в тумане пожал руку Обланску и египетскому министру магии. Через несколько минут в ложе появилась команда Египта — те, словно в пику болгарам, сияли широкими улыбками. Процедура с рукопожатием тоже далась им значительно проще и легче. Право же поднять кубок для общего обозрения досталась Равии Заглул и охотнику по фамилии Буиху. При виде этого зрелища, когда трибуны бушевали от восторга, Крум не выдержал — из его глаз поневоле заструились слёзы. Взгляд торжествующей Равии упал на соперника, но тот отметил свой позор лишь где-то на задворках сознания. Слёзы так и текли по его лицу. Наконец, когда египетская сборная покинула ложу, чтобы сделать ещё один круг почёта, Крум издал глухой сдавленный рык и направился прочь с трибуны, ни на кого не оглядываясь. Внезапно откуда-то сбоку к нему приблизился спортивный репортёр: — Очень сочувствую проигрышу вашей сборной, господин Крум. Позвольте поинтересоваться: как вы намерены справиться с этим неожиданным поражением? Будете ли вы и дальше совершенствовать свою тактику игры? Виктору эти вопросы показались настолько неуместными, что он просто поднял голову и взглянул на журналиста исподлобья. Чуть помедлив, он понял, что ответить придётся, и вдруг громко и странно выговорил: — Нет! — Что, простите? — не понял репортёр. — Нет! — повторил Крум. — В квиддич я больше не вернусь. Он вымолвил эти резкие слова, обрекающие его на непонятно какую славу в газетах, и не произнёс больше ничего: и сейчас он сохранил свою любовь к молчанию, столь отличавшую его от сотоварищей. И медленно стал спускаться по лестнице к болгарской раздевалке. Сзади послышались ещё чьи-то шаги; Виктор обернулся и увидел остальных членов команды, тоже решивших пойти вниз. Все смотрели на него с сочувствием, но сами выглядели уже явно бодрее. Кто-то — очевидно, Зограф — даже хлопнул его по плечу. — Виктор, мы идём к общим палаткам, — уведомил капитан команды Димитров. — Ты с нами? — Я позже приду, идите без меня. — Ну ладно… — Димитров только пожал плечами. И он, и остальные спортсмены прекрасно понимали, что сейчас творится у их ловца на душе, и благоразумно не стали тревожить его излишними расспросами. Все игроки тихо-мирно спустились на поле и разделились: шестеро пошли к палаткам, а Виктор двинулся в раздевалку, откуда их команда поочерёдно вылетала на стадион три часа тому назад. Он был настолько подавлен, что забыл даже про Гермиону, которая, увидя супруга ещё в Высшей Ложе, в это время почти сбегала с трибуны, желая как можно скорее догнать Виктора. Юноша уже был в двух шагах от своей цели, когда сзади раздался чей-то возглас: — Виктор! Ты здесь? Что ты… Он обернулся — перед ним стояла его жена, смотревшая на него с искренним участием и тревогой. Но Круму не хотелось говорить ни с кем, и его хватило только на то, чтобы выдохнуть: — Хермивона… Слово, сорвавшееся с его губ, звучало с неким облегчением, однако во взгляде сквозило такое горе и досада, что Гермиона машинально прикусила язык, решив до поры до времени оставить свои вопросы при себе. На фоне всеобщей эйфорической атмосферы до ловца сборной Болгарии никому из зрителей уже не было дела. Раздевалка, покинутая его однокомандниками, тоже стояла совершенно пуста. Воспользовавшись этим, Крум незаметно для всех открыл дверь под трибуной и проскользнул внутрь; Гермиона, разумеется, последовала за ним. В раздевалке оказался полумрак: свет проникал сюда лишь через несколько небольших оконцев, но и его хватало на то, чтобы заметить громадный, похожий на простыню болгарский флаг, висевший на одной из стен. Поскольку сесть было некуда — разве что на голую землю, — Виктор ничтоже сумняшеся сорвал этот флаг и расстелил на земле как подстилку. Только после этого он уселся, обняв руками колени и уткнувшись в них подбородком. Гермиона осторожно опустилась рядом с мужем. — Что ты сказал тому репортёру, Виктор? — прошептала она, борясь с желанием дотронуться до него. Взгляд Крума опустился в пол, когда он с отвращением выдохнул: — Что бросаю квиддич. Наверное, я дилетант, а не профессионал. Я уже второй раз не могу добыть своей сборной победу на чемпионате мира. Восемь лет назад ещё ладно: ирландских охотников даже мне было не под силу одолеть; но сейчас!.. Даже счёт был одинаковый!.. И всему виной эта Равия Заглул! Не удержавшись, девушка обняла мужа за талию, поместив ладони на его живот. — Это была просто случайность. Почему ты решил бросить дело всей своей жизни всего лишь из-за одной неудачи? Разве это так важно? Ты прекрасный ловец. — Но, видно, не такой, как Равия. — Виктор всё ещё не поднимал взгляда на жену. — В любом случае, после такого поражения мне в большом спорте делать нечего. Да и ты, должно быть, будешь рада: ты ведь никогда не питала особого пристрастия к квиддичу… Логика Крума казалась неумолимой, но Гермиона сознавала, что нужно любой ценой отговорить его от столь импульсивного решения. Она терялась в догадках, что ещё сказать, как вдруг её взгляд упал на зеркало, висящее на противоположной стене: его повесили, чтобы игроки могли привести себя в порядок до вылета на матч. И тут девушке пришла в голову замечательная идея. — Виктор, вот смотри — висит зеркало. Посмотри в него и скажи, что ты видишь, — мягко произнесла она. — Мне нечего смотреть, Хермивона. Всё, что я там увижу, — угрюмого крючконосого парня, отвратительного квиддичиста, который даже снитч не может поймать на чемпионате мира. Гермиона только сжала его руки и нежно поцеловала в плечо. Крум чувствовал, как её упругая грудь прижималась к его спине, тёплые ладони поглаживали торс, а губы по-прежнему дразнили плечо. Он был заворожён видом супруги, когда вновь глянул в зеркало, и не хотел ничего больше, чем получать удовольствие от её объятий. — А ты? — спросил он, не в силах оторвать от неё взор. — Хочешь узнать, что вижу в зеркале я, Виктор? — прошептала она в ответ, скользя руками к его груди. — Я вижу своего мужа, которого люблю больше всего в этом мире. Я вижу молодого красавца с крепким жилистым телом. Я вижу мужчину, которого выбрало моё сердце. — Но ведь я вовсе не красив… — Наоборот, ты вовсе не уродлив. Я люблю тебя, Виктор, как бы ты ни выглядел и сколько бы матчей ни проиграл, — пробормотала Гермиона, уткнувшись носом в его шею под ухом. Крум всё ещё выглядел неуверенным, когда, чуть повернув голову, прижался лбом ко лбу жены; его тёплое дыхание касалось её губ. Гермиона удовлетворённо вздохнула и склонила голову, предлагая ему поцелуй. Взгляд мужа нерешительно метнулся по её лицу. Она подняла руку, чтобы убрать волосы с его лба, и, коснувшись его щеки, притянула ещё ближе, сокращая расстояние между ними и давая ему то, чего он так отчаянно хотел. Всего лишь поцелуй, а Виктор, уже не в силах сопротивляться накатывавшим волнам удовольствия, закрыл глаза и, тяжело дыша, отдался во власть жены, полностью доверяя ей, такой родной и любимой. Гермиона, отчаянно сдерживаясь, нежно потёрлась щекой о щёку мужа и чуть отстранилась от его, чтобы перевести дыхание. Поневоле у неё вырвался недовольный прерывистый вздох, и свет из окошка выхватил в полумраке её лицо: лёгкая тень от густых ресниц, рот приоткрыт и блестит влажно… Крум невольно залюбовался ею: чуть угловатыми линиями тела, доверчивым изгибом шеи, тонкими руками, так беззащитно раскинутыми… Прекрасна и душой, и телом. Прекрасна… и принадлежит только ему! Забыв обо всём, он аккуратно уложил девушку на флаг и начал снимать с себя квиддичную форму. Смотря на мужа, Гермиона понимала, что он совершенен. Виктор спокойно навис над нею и, нежно коснувшись плеча, начал целовать её скулы, плавно переключаясь на шею. Дальнейшие его действия были для Гермионы непредсказуемыми. Его руки ласкали её тело; на каждое касание она отзывалась тихим стоном. Но сказать ничего не могла — только судорожно дышала, когда с неё стягивали одежду и целовали оголившуюся кожу. Как всегда, Виктор был очень нежен и аккуратен. …За окном шумел стадион, а для четы Крумов не существовало никого, кроме них самих. Всё плохое настроение обоих было отброшено, и время, словно сжалившись над ними, милостиво приостановилось. Только потом, распластавшись на подстилке в ленивой истоме, Гермиона с улыбкой взглянула на Виктора: — Итак… значит, я отговорила тебя бросать квиддич? Юноша тяжело дышал ей в шею, положив лоб на её плечо, изо всех сил пытаясь успокоить сердцебиение. — Как хочешь, моята прекрасна Хермивона, — пробормотал он наконец. Так он называл жену только в минуты наивысшей нежности. — По-моему, ты меня вполне убедила. Было тепло. Как давно не испытывал Виктор этого чувства блаженной опустошённости… будто могучим потоком всё горе вымыло из души, наполнив её лишь одной безграничной нежностью. — Хермивона, любовь моя… — Твоя… — эхом откликнулась девушка. — Как сладко быть твоей… — и повозилась, уютнее устраиваясь у мужа на груди. Виктор коснулся её лица, отодвинул со лба слипшийся каштановый завиток. — Ты вся горячая… — А то… — тихо пробормотала Гермиона. Сейчас следовало бы одеться и тихо выскользнуть из раздевалки, пока не зашёл кто-нибудь… но подниматься не было ни желания, ни сил. Крум осторожно погладил разморённую жену по горячему и влажному плечу. И укрылся вместе с нею своей квиддичной формой. Стадион они покинули только через час. *** На стадионе в Патагонской пустыне негде было яблоку упасть. Все зрители, оснащённые омниокулярами, стремились как можно скорее занять свои места. Напор был так велик, что билетёрши еле-еле справлялись, а по всему периметру стадиона стояли волшебники из службы безопасности, дабы на крайний случай предотвратить возможные эксцессы. Зато в Высшей Ложе, поделённой на две равные части, царила, по сравнению с остальными трибунами, тишь да гладь. Места в ней резервировались загодя, а определённая часть предназначалась для семьи или друзей кого-нибудь из членов сборной. К числу таких счастливцев, разумеется, принадлежала и семья Виктора Крума: родители, жена и двое сыновей. Сейчас они сидели в первом ряду как на иголках, с нетерпением ожидая прибытия Гарри и Рона с их семействами. Вообще-то говоря, на финальный матч четыреста двадцать седьмого чемпионата мира по квиддичу должны были приехать ещё и остальные члены клана Уизли, и в придачу — их друзья, но их места находились в соседней половине ложи. Гермиона напряжённо вглядывалась в проход к их ряду, силясь рассмотреть вновь прибывающих зрителей, как вдруг её отвлёк вопрос младшего сына: — Мам, а папа точно победит в этом матче? Ведь он сам нам рассказывал, как проиграл Египту двенадцать лет назад… — Гануш, не говори ерунды! — ответил вместо матери старший, Пресиян, и авторитетно заявил: — Конечно, победит! Он мне столько сегодня рассказал про свою тактику против бразильского ловца!.. Если бы ты интересовался квиддичем побольше, ты бы тоже это знал. Гергану возразить было нечего, и он замолк, признавая правоту брата. Гермиона же только усмехнулась про себя. Четырнадцатилетний Пресиян, её первенец, был прирождённым квиддичистом. В нём сквозила порода Крумов. Внешне наследник уродился вылитый отец: бледная кожа, взлохмаченные чёрные волосы (только волнистые, а не прямые), глубокие чёрные глаза, нос с горбинкой и тонкие губы. Он был высокого роста, подтянутого телосложения, быстрый и ловкий. Им уже сейчас любовались многие девицы. Затаив дыхание, они наблюдали за его тренировками, ловя каждый его жест, выпад, эмоцию. Но Пресиян, как когда-то его отец, был холоден к ним — его больше интересовали знания и техника игры, нежели юные красотки, которые пытаются найти своё место под солнцем. Герган же, которому только в мае исполнилось одиннадцать лет и который уже через две недели должен был пойти в школу, разительно отличался от старшего брата. С самого рождения он был копией матери, и имя ему дали «в честь» псевдонима Гермионы, когда она гостила в Крумларе и вынуждена была скрывать своё настоящее имя. Внешне же он выглядел очень привлекательно: даже сейчас было видно, каким красавцем он вырастет. Копна смоляных кудрей, умные карие глаза, светлая кожа, ладное тело… Только высокий рост, волосы да несколько крючковатый нос выдавали в нём потомка Крумов. Но всего удивительнее было его рождение. В отличие от Пресияна Гануш, как звали его в семье, не был сколько-нибудь «запланированным» ребёнком. Его зачатие, как было известно одним лишь Виктору и Гермионе, состоялось в той самой раздевалке, после поражения сборной Болгарии. Тайну же эту они не стали выдавать никому, и для всех рождение их второго сына оказалось не то чтобы ожидаемым событием, но приятным сюрпризом. Да и Пресиян, обладатель несколько задиристого, а подчас угрюмого характера, обожал младшего братишку. Мысли Гермионы были прерваны миссис Крум, слегка постучавшей невестку по плечу со словами: — А вот и они, Хермивона. Это же ваши друзья, верно? Женщина поворотилась туда, куда указывала свекровь, и увидела пробирающихся к креслам Рона и Гарри. Обе их семьи присутствовали в полном составе, за исключением разве что Джинни, которая, как спортивный комментатор, в это время уже находилась в ложе для журналистов. В соседней половине ложи между тем располагались остальные братья Уизли со своими домочадцами, а также Невилл Лонгботтом и Луна Лавгуд со своим мужем Рольфом Скамандером. Они приветственно помахали приятелям через перегородку — но не более того. Зато ближайших соседей по ряду Крумы поприветствовали со всей радостью. — Привет, дядя Гарри! — закричал Пресиян, вскакивая со своего места, чтобы обняться с крёстным. Гарри и Джинни, на момент его рождения ещё не состоявшие в браке, были его крёстными, а Рон и Падма Патил (ныне его жена) — крёстными Гергана. — Здорóво, Пресиян! — Гарри обнял своего второго крестника. — Ну что, скучаешь по Хогвартсу? — Скучаю, да, — признался Крум-младший, который уже три года как обучался в «Гриффиндоре» и готовился перейти в четвёртый класс. На поступлении в Хогвартс настояла Гермиона, считавшая, что это будет символично: ведь именно там они с Виктором встретились и полюбили друг друга. Сам Виктор тогда особенно и не сопротивлялся, а его родители поворчали немного, но согласились. Пока Пресиян общался с Гарри, Роном и Падмой, Герган больше болтал с их детьми, особенно с Джеймсом, который был его ровесником, и восьмилетним Альбусом. Роза и Хьюго, дети Рона и Падмы, не говоря уже о шестилетней Лили Поттер, были ему пока не слишком интересны в плане общения. — Ал, а почему ты не в красном, а в зелёном? Ты что, болеешь за Бразилию? — спросил он у Альбуса, чей цвет одежды резко отличался от бордовых мантий членов его семьи. За Бразилию болели Уизли, а не Поттеры. — Ну да, — кивнул Альбус. — А почему нет? Гануш изумлённо воззрился на него: — Но ведь мой папа играет за Болгарию! Ты разве не знаешь? — А при чём тут твой папа? — неожиданно ответил Ал. — Просто я люблю бразильского охотника Флорэса. Вот и болею за его сборную. Нельзя, что ли? — Нет, можно, конечно… — в смятении отозвался Гануш. Хотя он не понимал, как кто-то из его друзей может болеть не за Болгарию, но в глубине души осознавал, что профессиональный интерес можно питать к любой команде. — Герган, а ты тоже поступишь в Хогвартс? — отвлёк его голос Джеймса. — Ага. В этом году, уже через две недели. Мы скоро поедем на Тайната-улицу покупать необходимые вещи. А ты? — Я тоже в этом году, ты не знал, что ли? — усмехнулся Джеймс. — Кстати, ты на какой факультет хочешь попасть? Я вот в «Гриффиндор» хочу, как Пресиян… — А я — в «Равенкло», — негромко признался Герган. — Бабушки-дедушки говорят, что я умом пошёл в маму. И папа тоже так говорит. — В «Равенкло»? — переспросил приятель. — Ну, всё лучше, чем в «Слизерин»… Хорошо, первого сентября всё увидим. В этот момент открылись ворота на поле, сигнализируя о выходе талисманов сборных. Первыми, по традиции, были болгарские вейлы, одетые в воздушные мантии и танцующие под завораживающую мелодию арфы. Мистер Крум, Пресиян и Герган, уже будучи опытными в этом деле, живо заткнули уши и наслаждались исключительно чудесным танцем вейл. Один Рон не успел проделать тот же самый жест и теперь оцепенел, взирая на вейл, как кот на мясо. Падма вынуждена была даже двинуть ему локтем по рёбрам, чтобы пришёл в себя наконец. Когда вейлы прекратили танцевать, на поле ввалились бразильские талисманы — курупиры с своими ярко-рыжими волосами и ногами задом наперёд. Кувыркаясь, выполняя акробатические трюки и воруя шляпы у болельщиков, они учинили всеобщий хаос, но стадион даже наслаждался их выходками. А уж когда курупиры интересно сгруппировались между собой, а между ними стали встраиваться вейлы, образуя живую пирамиду, веселью уже не было конца. Но вот Кито Запрянов, комментатор на этом матче, громко поприветствовал в рупор всех гостей матча — талисманы устроились на своих местах, и всё внимание обратилось на комментаторскую трибуну. Процедура объявления команд прошла как обычно, и уже через две минуты в небе красовалось четырнадцать игроков. Каждый из них сидел на метле последнего слова техники: бразильцы на «Варапидос», а болгары — на «Всполохе Суприм». Исключения не представлял и Крум, вылетевший самым последним. Прошедшие двенадцать лет почти никак не отразились на нём, разве что выглядел он теперь более солидно, старше. Тело его было по-прежнему подтянутым, но при взгляде на него все понимали, что это уже не юнец, а состоявшийся мужчина. Наконец вышел судья-немец Герман Юнкер, который по свистку выпустил из корзины все мячи. Со вторым свистком матч «Бразилия—Болгария» начался. С первых же минут квоффлом завладели бразильцы, но новый дуэт болгарских загонщиков, состоявший из Димитра Драганова и Вулчанова-младшего, не допускал им забить гол так рано. Флорэс, кумир Альбуса, и его напарники Диаз и Алонсо неутомимо виляли и увёртывались, пытаясь найти способ проскочить мимо противника. На восемнадцатой минуте этой «травли» охотник Богомил Левски (также сын некогда игравшего отца) успешно перехватил мяч и помчался к кольцам Бразилии. Его напарница Никола Василева находилась ближе к цели, и он предпочёл дать пас ей. Но буквально в ту же минуту не успевшую забить гол Василеву постиг удар по шее бладжером, что был пущен рукой бразильского загонщика Клодоалдо. Она сильно покачнулась, выронила квоффл, и тот достался Флорэсу. Ещё минут через пятнадцать тот наконец обвёл Зографа и забил первый гол, размочив счёт. Все, кто болел за Бразилию, разразились аплодисментами. Особенно усердствовал Альбус: он так прыгал на своём месте, что чуть не вывалился из Высшей Ложи. Спасибо, Рон успел схватить племянника за шиворот. Джеймс хохотал от души над оплошностью брата, Уизли радовались успеху бразильской сборной, а семейство Крумов сидело с мрачными лицами. Дальнейшая инициатива в игре в основном исходила от загонщиков Болгарии, изо всех сил пытавшихся помешать бразильцам забить гол вторично. Их дуэт работал безупречно, и в какой-то момент для болгарской охотницы Стоянки Грозды даже возникла возможность схватить квоффл, но… не вышло: промахнулась. Ловцы же тем временем бездействовали, ибо никаких признаков снитча до сих пор не было заметно. Однако болгарские загонщики недаром блистали сегодня. После очередного метко пущенного ими бладжера квоффл перехватил Левски, который тут же понёсся к воротам противника. Загонщики Клодоалдо и Сантос грудью встали на защиту, но, к счастью, для Болгарии, безуспешно. Богомил недаром был потомственным квиддичистом: прорвавшись сквозь бразильскую оборону, он сравнял счёт — стало 10:10. Семейства Крумов и Поттеров в Высшей Ложе бурно рукоплескали вместе с остальными болгарскими болельщиками. Уизли же, симпатизировавшие Бразилии, наоборот, были даже огорчены. Впрочем, по столь ничтожному счёту игра только-только началась. В течение дальнейшего получаса Флорэс забил ещё два гола, а Диаз и Алонсо — по одному, подняв счёт до 40:10. Болгарским же охотникам пока не везло. Видя, как сильны их загонщики, они слишком полагались на защиту, а между тем нужно было переходить в наступление. На фоне пассивности Болгарии Бразилия выглядела чрезвычайно сильной командой, как когда-то Ирландия. Впрочем, после пятого гола от Алонсо мяч сноровисто подхватила уже оправившаяся Василева и через минуту отправила в бразильское кольцо — так счёт вырос до 50:20. Крум, в это время находившийся ближе к вражеской стороне поля, внезапно увидел вблизи их колец золотую вспышку; в ту же секунду он словно превратился в метеор. Снитч заметил и его соперник Тони Сильва, который немедля устремился вслед за болгарином, разогнав на своём пути всех членов собственной команды. Виктор опережал, однако до захвата ему не хватило совсем чуть-чуть: снитч неожиданно ушёл вверх. Подняв голову, Крум был ослеплён ярким аргентинским солнцем и вынужден был часто-часто моргать, чтобы сбить выступившие слёзы. К его утешению, Сильву постигла та же участь, но снитч снова исчез. Проморгавшись, Крум спустился ниже и метнул взгляд на табло: счёт уже стал 60:20. Оказалось, что во время погони за снитчем инициативу перехватил Диаз, который и забил шестой гол в ворота Болгарии. Виктор поспешил было вернуться к уже привычному осмотру поля, но тут случилось нечто неожиданное. Он пролетал близко от загонщика Сантоса, который в это мгновение хотел запустить бладжер в Василеву. Взмах биты — и Крум ощутил такой удар по затылку, от которого, казалось, мог проломиться череп. Из носа у него пошла кровь. Трибуны в унисон застонали; Крумы-старшие, Гермиона, Пресиян и Герган ахнули и стали с тревогой смотреть, как судья Юнкер, приостановивший матч, подлетает к травмированному Виктору. Сантос же, не успев улететь, покорно висел на месте с видом раскаяния. После кратких переговоров зрителям стало понятно, что удар был непреднамеренным, да и Крум дал понять, что может продолжать игру. И она была продолжена. — Бабушка, а с папой точно всё будет в порядке? — встревоженно спросил Пресиян после свистка. — Конечно, будет, — заверила внука миссис Крум. — Ты разве не знаешь, сколько травм он наполучал за всю карьеру? И нос ему ломали, и рёбра, и ещё кучу всего. Не бойся, Пресиян, он ещё выиграет матч, вот увидишь! В это время Виктор отчаянно пытался восстановить свои летательные способности после такого удара. Несколько минут ему пришлось парить медленнее обыкновенного и с задранной головой, чтобы остановить кровотечение из носа. Конечно, это было чревато разными последствиями для игры, но выбирать не приходилось, иначе Крум был бы попросту не в состоянии ловить снитч. К счастью, пяти минут ему хватило, и вскоре он был уже опять готов. И как раз вовремя: едва он оглядел поле, как вдруг заметил, что Сильва внезапно начал взмывать в небо почти свечой. «Снитч! он видит снитч! Ну, погоди!» — подумал Крум со смесью азарта и какой-то болезненной мстительности и понёсся вверх под углом, приближающимся к прямому. Бразилец краем глаза увидел летящего к нему болгарина и постарался прибавить ходу. Виктор тоже поднажал. И помчались они, как два пушечных ядра, голова в голову. Крум ничего не видел, ничего не замечал, кроме заветного крылатого мячика. Наконец, практически вытянувшись на метле и крепко обхватив древко левой рукой, он вытянул правую — и… снитч оказался в его кулаке. — ДА-А-А-А-А!!! Это был единственный крик, вырвавшийся из уст болгарского ловца, когда его пальцы сомкнулись на столь желанной добыче. Из его глаз, как и двенадцать лет назад, вновь заструились слёзы, но теперь это были слёзы радости. В порыве эйфории он целовал пойманный снитч, не обращая внимания ни на кого вокруг. Стадион же буквально сошёл с ума. Все болельщики, одетые в красное, гремели аплодисментами и скакали вверх-вниз, будто китайские болванчики. Многим было жаль Бразилию: всё-таки именно её сборная вела почти всю игру — но радость за болгар, достигших долгожданной победы ценой неимоверных усилий своего ловца, перекрывала все сожаления. В Высшей Ложе Крумы, Поттеры и Уизли обнимались со всеми подряд, не разбирая, кто за кого болел. По свистку обе команды спустились на землю. Виктора, едва он сошёл с метлы, кинулись обнимать все сокомандники. Каждый из них понимал, что, если бы не столь удачная поимка снитча, финал был бы очевиден. Бразильцы же стояли с довольно хмурыми физиономиями; но вдруг от их сборной отделился ловец Сильва и приблизился к своему сопернику. — Мистер Крум, дайте мне пожать вашу руку, — произнёс он отчётливо и громко на ломаном английском. — Вы просто потрясающий игрок! Болгары отпрянули от своего героя и замерли в ожидании, глядя на двух ловцов, непримиримых противников. Но ничего страшного не случилось. Напротив — на глазах у обеих команд Виктор стиснул загорелую руку Тони своей крепкой, ставшей такой же, как у его отца, рукой и пылко ответил: — Охотно, господин Сильва, я подаю вам мою руку, потому что, сознаюсь, вы нисколько мне не уступаете!.. — И, к довершению удивления, оба ловца дружески обнялись и поцеловались тут же, на стадионе. Когда в Высшую Ложу внесли Кубок мира, обе команды стали подниматься наверх. Согласно обычаю, первыми вошли проигравшие, а за ними — победители. При выклике имени каждого спортсмена трибуны начинали аплодировать, а когда назвали Крума, шум не затихал как минимум две минуты. Пожав руки обоим министрам магии и всем высокопоставленным чинам Международного Комитета по квиддичу, Виктор несколько ломкими шагами подошёл к Кубку. Вместе с ним из команды подтолкнули Драганова, особенно отличившегося в защите. С необычайным трепетом они оба подняли Кубок на всеобщее обозрение… и сердца их отозвались согласно поднявшемуся на трибунах шуму тем чувством, что доводится пережить хотя бы раз далеко не каждому спортсмену. Чувством подлинного триумфа. Всё это время Виктору хотелось только одного: поскорее очутиться в объятиях своей семьи, чьи восхищённые взгляды он ловил на себе с того момента, едва поднялся в Высшую Ложу. Но возможно это стало только после того, как он вместе со своей командой совершил над полем круг почёта. Уже приземлившись, Крум различил всех своих домочадцев и друзей, которые спустились на поле и со всех ног спешили к нему. Первыми подоспели сыновья. — Папа, папа, ты просто молодец! — Пресиян, ростом уже доходивший отцу до плеча, бросился к нему в объятия. — Ты справился, ты обошёл этого Сильву!.. А мы все так за тебя переживали, когда Сантос оглушил тебя битой… — Да, пап, ты самый крутой! Поздравляем! — подхватил не отстающий от брата Герган. Виктору были необычайно приятны искренние восторги детей. Поцеловав их и поблагодарив за поддержку, он тут же попал в объятия родителей, похваливших его упорство и стремление к победе. Рон, Падма, Гарри и присоединившаяся к ним Джинни хлопали его по плечам, а их дети беспрестанно восхищались. Джеймс даже выразил надежду стать когда-нибудь похожим на «дядю Виктора», чему сам Крум был, конечно же, только рад. И тут его взор упал на Гермиону, как всегда, скромно стоявшую в стороне. Гермиона не лезла к мужу впереди всех, но радость и восторг, светившиеся в её глазах, вознаградили бы Виктора и за сотню таких же матчей. Разом забыв обо всём, он приблизился к ней, заключил в объятия и страстно, горячо поцеловал. Все тактично отвернулись, осознавая интимность момента. — Ну что, Виктор, ты теперь счастлив? — спросила Гермиона, оторвавшись от губ мужа и уткнувшись носом в его шею. — Я уже счастлив, Хермивона, — прошелестел тот. — Был счастлив все эти годы. Спасибо, что поверила в меня тогда, двенадцать лет назад, в Синайской пустыне. Только благодаря тебе я не отказался от своей карьеры на самом её пике. Это чудо, что я смог играть дальше. И это чудо — ты, Хермивона. Жена ничего не ответила — только крепче обняла его. Мистер и миссис Крум, наблюдавшие за сыном и невесткой невдалеке, были безумно рады за них обоих. Счастью, которое обрёл Виктор в своём «мезальянсе», можно было только позавидовать. Идиллия супругов была несколько нарушена подошедшим Герганом: — Пап, а ты будешь дальше играть или уйдёшь на пенсию? — Наверное, уйду, — пожал плечами отец. — Ты прав, Гануш: в профессиональном квиддиче мой возраст уже считается пенсионным. — Ты что, пойдёшь работать в министерство, как мама? — удивился Пресиян. — Почему в министерство? Скорее всего, я стану тренером нашей сборной: мне уже давно предложили такой вариант, когда в команду пришли сыновья Левски и Вулчанова, — усмехнулся Крум. — Вся сборная того состава, где я играл с шестнадцати лет, давно расформирована; один я остался. Так что придётся вместо того, чтобы летать самому, учить летать других. — А ты будешь тогда тренировать меня? — тут же поинтересовался сын. — Я уже давно хочу стать ловцом, как ты… Виктор мотнул головой: — Конечно, буду, сынок. Он посмотрел в глаза Гермионы и прочёл в них молчаливое согласие. И оба они осознали в этот момент нечто очень важное… Они как небо и земля — абсолютно не похожи друг на друга. Но небо не страшится упасть на землю, а земля очень нуждается в небе.