Навеянные рассказы

Лампа в маленькой комнатке.

Внимание!
Этот рассказ написан по фэндому "Bungou Stray Dogs"! Тем, кто не знаком с фэндомом, автор настоятельно рекомендует не читать: просто будет непонятно, что происходит между героями.

Ночь. За окном темно, так темно, что хоть глаза выколи, а все равно ничего не увидишь. Дует сильный ветер, такой, что слышно завывание даже в комнате. В ноябре всегда так. Море волнуется этой ночью: оно не хочет зиму, мечтает вернуться назад в лето.
А внутри тепло и хорошо. Диван, кажется, никогда не был таким удобным. Дазай лежит и смотрит в потолок сквозь кровавую пелену перед глазами. Ему плохо, но не очень: он чувствует усталость, разбитость и противную боль. Осаму хочется идти куда-нибудь искать место для самоубийство или хотя бы почитать своё любимое пособие, но сил встать, пойти куда-то и заняться чем-то нет совершенно.
Он лежит и смотрит в потолок. В горле сухо, перевязанная его вечными бинтами рана болит довольно мерзко. Дазай морщится: он не любит боль. Осторожно касается рукой бинта и тут же будто бы в испуге отдергивает: страшно, что боль может вернуться.
Над его головой светит мягким светом лампа. Она посылает ему свои лучи, и Осаму кажется, что они не жёлтые, а кроваво-красные. Они танцуют перед ним, словно бы пытаясь сказать своими движениями ему что-то важное, точно пчёлы, которые сообщают о хороших цветах своим собратьям. Дазай смотрит на частицы воздуха и почему-то вспоминает, что свет – это волна. Странно, что это вообще ещё сохранилось в его голове. Столько всего прошло с тех уроков, на которых он сидел ещё несколько часов назад и откровенно скучал. А частицы все танцуют перед глазами, склоняются и приближается к нему, точно рассматривая его. Ему чудится в этих частицах света прошедший день.
Сражение, потом пуля в бок. Его собственный хриплый крик, кажется, застрянет в его голове навсегда. Осаму думает, что ему попадут в сердце. Пуля попадает в левый бок. Совершенно не смертельное ранение, но приносит до ужаса много боли.
Дазай снова морщится, прикрывает глаза и кладёт руку на бок, собираясь повернуться и найти положение, в котором рана не будет так часто привлекать его внимание.
– Куда собрался?! Не вертись, суицидник! – слышится над ухом грубый голос.
Осаму приоткрывает один глаз и слабо улыбается:
– Чуечка...
– Заткнись! – мгновенно закипает рыжик. – И молчи. А то точно убью.
Он опускается на колени рядом с диваном и осторожно складывает на столик все инструменты: бинты, обеззараживающее и другие медицинские препараты. Дазай смотрит на все это с огромным подозрением. Ему не нравятся все эти сосредоточенные движения Накахары.
– Убирай свои грабли, – грубовато приказывает Чуя. – Только мешать мне будешь.
Осаму морщится и совсем как ребёнок прикрывает рану рукой.
– Чуя... – шепчет он ехидно. – Я не хочу лечиться. Лучше оставь меня умирать. Я...
Осаму вдруг начинает кашлять и содрогаться по какой-то странной причине, известной одному его организму. Чуя смотрит на него каким-то неподдающимся объяснению взглядом, резко берет ослабевшую руку Осаму и закидывает её за голову раненного.
– Не говори глупостей, дубина! Я не брошу тебя умирать, но только потому, что Мори лично мне голову оторвёт, если узнает, что ты откидываешь тут свои жалкие копытца оленя, пока я прохлаждаюсь!
Накахара закатывает снимает его рубашку, настойчиво, хотя Дазай и пытается ему помешать. Осаму вовсе не хочет, чтобы Чуя видел его без бинтов, но Накахару будто бы и не волнуют его желания. Он молча выполняет миссию, которую сам возложил на себя.
Рубашка закатана, вечные бинты Дазая сняты. Чуя наконец видит все его тело полностью, раскрытым и беззащитным. Он на несколько секунд застывает с руками, поднятыми над Осаму, и раненый с непонятной болью в душе прикрывает глаза.
Все его тело покрыто шрамами. Нет ни единого места, которое было бы целым, ни единой клеточки, которая не была бы тронута лезвием. Шрамы, новые и старые, покрывают его тело сеткой, паутиной смерти, откуда Осаму удаётся вырваться каждый раз, хоть и с большим трудом. Дазай всю жизнь боится только одного: что кто-то увидит следы его попыток.
Однажды это и вправду происходит: Мори, его воспитатель в Мафии (порой Дазай задается вопросом: эта штука вообще так называется?), входит в комнату как раз тогда, когда Осаму осматривает себя в зеркале. Выражение лица Огая он ещё долго не сможет забыть. Шокированное, удивленное и просто испуганное. Недели три после того случая Дазай проводит в лазарете Портовой Мафии под неустанным наблюдением Мори.
Вот и сейчас Осаму пытливо всматривается в лицо Чуи, пытаясь понять, что он чувствует. Накахара смотрит на его тело абсолютно спокойно. Но лишь внешне. Дазац ясно видит в его глазах панику и ужас, страх за чью-то жизнь и гнев. Его-то Осаму одновременно ждёт и боится. Со вторым все было все понятно: в таком состоянии Накахара мог легко убить его. А вот с первым Дазай никак не может разобраться. Почему он ждет этого гнева? Как избавления? Но по какой причине?
Ему хочется бежать далеко-далеко, чтобы не видеть этих чувств в таких ясных синих глазах, глубоких, как самые большие озера. Ноги сами начинают искать пол, чтобы встать, но тут Накахара резко толкает уже почти поднявшегося Дазая обратно на кровать.
– Заваливайся обратно, чертов придурок! Я не брошу тебя, чтобы ты мог тут скакать, как горный козел!
Осаму от удивления открывает рот в немом вопросе. Он совершенно не понимает, почему Накахара не хочет его отпустить. Ведь Чуя постоянно говорит, что ненавидит его. Почему тогда Накахара пытается вылечить его?
Дазай все больше осознает, что происходит что-то странное. Комната как будто бы с каждым словом Чуи становится все меньше и меньше, и Осаму хочется никогда не выходить из неё, остаться в ней навсегда. Он смотрит на лампу на потолке. Ему кажется, она светит слишком мягко, и это совсем не плохо. Просто её мягкий свет как будто бы на что-то намекает, но Дазай никак не может понять на что. Тени, падающие в уголках комнаты, скапливаются там и кажутся такими уютными, что Осаму хочется забиться в них, чтобы весь мир потерял его. Лучики танцуют на его лице, проникают в его глаза, в его приоткрытый рот, щекочут щеки, и ему хочется чихать. Он сдерживается и вновь погружается мыслями в тени в углах комнаты, смотря в их сторону и представляя, как прячется там.
Чуя начинает операцию с крайней сосредоточенным видом. Накахара никогда раньше не занимался подобным, и Осаму видит, как руки его трясутся при каждом движении. На лице Чуи иногда появляется страх, но он мгновенно исчезает, точно испуганный зверёк, когда Дазай касается его глазами.
Накахара осторожно останавливает кровь, сочащуюся из раны медленными алыми ручейками, и разматывает бинты. Осаму испытывает прилив непонятного облегчения: все почти закончилось, сейчас боль уйдёт. Он ненавидит боль всем сердцем и мечтает, чтобы в мире не было её вообще. Иногда Дазай задается вопросами: зачем существует боль? Что она даёт? Почему люди чувствуют её? На эти вопросы он тщетно ищет ответы и не может найти их уже много лет. Порой ему кажется, что он уже близок к разгадке, но она ускользает от него, словно застенчивая девица, которую нагой застали у озера, и тогда Дазай снова теряет всякую надежду.
Отчаяние наполняет его с каждой такой попыткой, и он все больше разочаровывается в жизни. Он все чаще осознает, что жизнь ничто и жить нам не за чем. И потому пытается все чаще. Берет лезвие и методично режет им руки, смотря, как кровавые реки стекают в ванную и наполняют её, превращая в алое море. Однако никогда он не может подойти к той грани, после которой начинается другой мир.
Чуя начинает перевязывать рану, и Осаму стонет от боли. Руки Накахары дрожат от страха причинить ещё большую боль своему напарнику, но он скрывает свои чувства, грубо говоря:
– Заткнись, идиот! Сам попадаешь под пули, теперь не жалуйся!
Дазай покорно затыкается и, молча терпя боль, наблюдает, как Чуя методично перевязывает его рану. Иногда он стонет сквозь сильно сжатые зубы, но в остальном переносит операцию нормально.
Осаму поворачивает голову и начинает смотреть в потолок, чтобы было не так больно. Свой взгляд он устремляет на лампу, которая так ярко светит ему. Её желтые лучики слепят его глаза, но Дазай не пытается от них отвернуться. Он лежит и смотрит в потолок, морщась от боли и стараясь не стонать в голос.
За окном по-прежнему дует осенний ветер. Он завывает, точно дикий зверь, утомленный охотой и остановившийся передохнуть. От нечего делать Осаму прислушивается к нему, и ему чудится, будто и ветер пытается что-то сказать ему. Какие-то странные слова, неведомые, и чтобы понять их, Дазаю требуется время. Много времени, столько, сколько у него нет и никогда не будет.
Комната все меньше и меньше с каждым движением Чуи, и темные тени в её углах растут с каждой секундой. Осаму кажется, что он бредит, и он говорит Накахаре об этом. В ответ ему прилетает удар по лбу, и Дазай смеется странным смехом. Ему почему-то нравится, когда Чуя избивает его. Хотя Осаму всем сердцем ненавидит боль.
Бинты медленно возвращаются на своё законное место – тело Дазая – и Осаму испытывает странное наслаждение. Он ощущает, как его природная одежда, его искусственная броня вновь покрывает его тело, и с ней вновь растёт его природное спокойствие. Оно окутывает его тёплым облаком, и Дазай с удовольствием заворачивается в него, словно в одеяло. Кажется, никогда ещё ему не было так хорошо в своих бинтах.
Накахара поднимается на ноги и отряхивает руки, довольный своей работой, хотя его лицо все ещё бледно от пережитого волнения. Руки трясутся, но Чуя улыбается сам себе довольнющей улыбкой, будто бы наконец видит перед собой то дорогое вино, о котором так мечтает до сих пор. Он начинает собирать препараты и бинты, намереваясь отнести их на кухню, а Дазай в это время слегка драматично стонет.
– Чуя, не уходи, пожалуйста... – просит он. – Мне так грустно... Чуя, а Мори убьёт меня, когда узнает о ранении?
– Ты можешь помолчать хотя бы пару минут? – деланно раздраженно бросает Чуя.
Осаму улыбается сам себе: ему снова удалось вывести Накахару из себя. В это время Чуя отвечает ему со всей серьёзностью, на которую способен сейчас:
– Мори ты нужен, придурок. Конечно, он будет сердит на тебя.
– А ты, Чуя? – спрашивает Дазай, точно маленький ребёнок, которому необходимо услышать, что мама его любит. – Ты сердишься на меня?
– Я ненавижу тебя, – фыркает Накахара, потягиваясь.
Осаму смеётся, слыша в этих словах самую огромную фальшь, отдающую запахом металла. Чуе он тоже нужен, и Накахара прекрасно знает, что он это знает. Но все равно пытается отрицать свою привязанность, свою дружбу, свои чувства к нему. И Дазаю это нравится.
Он часто думает, что такая позиция с обоих сторон даёт им невероятные преимущества. Никто не знает о том, как они нужны друг другу, никто не может сыграть на этом. К тому же Осаму обожает мучать Чую, а это, по его мнению, совсем не походит на настоящую дружбу.
Лампа светит ещё мягче, свет опять устремляется к Дазаю, и он подставляет ему лицо, улыбаясь чему-то неизвестному. Комната становится совсем маленькой, как будто бы съёжившаяся после стирки вещь. Все предметы налезают друг на друга, стремясь заполонить собою пространство, словно какие-то мысли в голове. Из-за мебели в комнате становится все больше тёмных пятен, и Осаму это жутко нравится. Ему хочется скрыться в каждом из них, исследовать каждый тёмный уголок.
На него падает нечто большое, на несколько секунд Дазай даже в испуге жмурится. Но, открыв глаза, видит перед собой лишь лёгкую ткань пледа. Чуя стоит над ним, скрестив руки, и явно ждёт чего-то. Не дождавшись от Осаму никакого ответа, он вздыхает и говорит:
– Спи уже, суицидник чертов!
Дазай улыбается Чуе какой-то непонятной, робкой улыбкой и натягивает на себя плед, словно пытаясь скрыться в нем. Он шепчет усталыми губами:
– Спасибо, Чуя...
Накахара только фыркает, явно не веря в искренность Осаму, и разворачивается, чтобы уйти. Дазай устраивает руки под пледом: ему кажется, что в комнате холодно из-за ветра снаружи. Он смотрит вслед Чуе, который отправляется на кухню выпить.
– Чуя... Я пить хочу... – шепчет он, не надеясь, что Накахара его услышит.
Но чуткий слух рыжика улавливает этот лёгкий шелест, еле слышимый, будто бы Дазай стал тоненьким деревцем, и Чуя оборачивается. Несколько секунд он пристально смотрит, явно колеблется, отказать или нет, и все-таки с раздражением цокает языком:
– Сейчас принесу.
И действительно, через пару минут в губы Осаму утыкается прохладное стекло. Дазай приподнимает голову, прилагая неимоверные усилия, и пьёт из стакана вкусную, почти сладкую воду. Рука Чуи сама просовывается ему под голову и придерживает её, чтобы Осаму не так сильно напрягался.
Выпив все, Дазай с облегчением падает на подушки и какое-то время приходит в себя после таких действий, смотря в потолок. Лампа вновь светит ему ласковым светом, как будто бы пытается что-то сказать. Её маленькие лучики, точно ласковые лучи солнца, светят Осаму в глаза, и он слегка прикрывает ресницы, смотря на длинные тонкие тени, которые они бросают.
Однако ресницы все же не становятся преградой для света: он затекает ему в глаза, словно тёплая вода, смачивает пересохшие губы, легонько щекочет кончик носа и ласкает щеки. Дазаю кажется, будто свет окутывает его не хуже бинтов и согревает намного лучше пледа. Он смотрит по углам и видит, что тени медленно исчезают, вроде бы отступая перед светом. Осаму прекрасно знает, что они ещё вернутся, а потому совсем не жалеет о них. Напротив, он словно ждёт того момента, когда тени наконец до конца исчезнут. Когда это происходит, Дазай выдыхает с огромным облегчением и чувствует себя так хорошо, как никогда в жизни.
Боль из раны медленно уходит, под пледом так тепло, а лампа легко светит в глаза, заставляя слегка прикрывать их в сладкой дремоте. Осаму смотрит мутным взглядом на Чую и почему-то шепчет от всего сердца:
– Спасибо, Чуя... Чуя, мне так хорошо сейчас... Почему так хорошо, Чуя? Чуя... спасибо...
Накахара фыркает, будто бы не доверяя ему, но садится рядом на диван и осторожно укрывает Дазая чуть лучше. Его рука невесомо касается щеки Осаму, и тот чувствует, как лампа начинает светить ещё ярче и одновременно мягче. Дазай смотрит то в потолок, то на рыжие кудри, склонившиеся к нему, и ему кажется, что ветер за окном воет уже намного тише.
Свет лампы заливает всю комнату. Тени еще живут, но уже оставляют после себя лишь лёгкие воспоминания. Тёплый плед укрывает Осаму с головы до ног. Чуя сидит рядом и смотрит в окно, задумавшись о чем-то своём. Его рука продолжает лежать на плече Дазая, делясь тем теплом, которое он носит в себе, и раненому это очень даже нравится. Осаму прикрывает глаза и наконец проваливается в сон, улыбаясь всему – комнате, теням, лампе, Чуе – самой мягкой, счастливой улыбкой.