Месяц после переворота у «зверей» уходит на распределение полномочий и установление относительной стабильности. Учитывая слабость территории и возможные нападения желающих воспользоваться хаосом, альфы вводят в Амахо режим чрезвычайного положения, и звери сутками патрулируют улицы. Помимо этого, Чонгук приказывает ни с кем не церемониться, и пока не будет установлен абсолютный контроль, принимать жесткие меры. Официально у Амахо три главы, в народе их зовут трехглавым Демоном, а неофициально Амахо правит Эль Диабло. Через три недели после переворота руководителей зверей вызывают в Конфедерацию. Альфы ждали приглашения, прекрасно понимая, что как бы Конфедерация не проигнорировала смерть Хьюго, она их без внимания не оставит. Они провели четыре часа в пути, чтобы на полчаса присутствовать на встрече с главой Конфедерации — сорокавосьмилетним Лео Тиаго. Грузный альфа родом из Ла Тиерра и был избран руководителем Конфедерации четыре года назад. Срок Лео подходит к концу, и есть подозрения, что он не будет переизбран.
Лео поинтересовался делами в Амахо, послушал идеи парней, которые заверили его, что продолжат работать на благо района и всего Кальдрона. Лео объявил, что познакомит их со всеми остальными главами территорий, если им удастся навести порядок в Амахо и удержать власть, намекнув, что в случае конфликтов, они от него помощи могут не ждать. Более того, Лео предложил парням прислать в Конфедерацию нового представителя Амахо, взамен отозванного человека Хьюго, и напомнил о ежемесячной плате.
<b><center>***</center></b>
Чонгук к себе домой с ночи убийства Хьюго не возвращался. В этом доме память о трех умерших людях, и если двое из них лежат на городском кладбище, то один живет в Обрадо. Чонгук не звонит и не пишет Юнги, и от него ничего за месяц не получал. Он борется со своим зверем, который всё порывается найти Юнги, но не для того, чтобы вернуть, а чтобы посмотреть в глаза того, из-за кого в Чонгуке ледники поднялись и каждую ночь под лавинами воспоминаний погребают.
Если бы это были проделки судьбы, то Чонгук бы пошел против нее. Если бы она растащила, раскидала их по сторонам, он бы его всё равно нашел, к себе бы пришил, но Юнги сам ушел, греется у огня в Обрадо, а Чонгук на огонь смотрит, но тепла не чувствует. Он объясняет себе, что ему придется пинцетом из себя по кускам брата доставать, раны зализывать, и он рад, что из-за свалившейся за одну ночь на него ответственности в виде целого района, у него практически нет времени думать о Юнги. Чонгук Амахо ненавидит, засиживаться здесь не собирается. Тут на каждом углу его воспоминания поджидают, тут тени его брата, отца и папы по улочкам слоняются и так искореженное сердце мучают. Чонгук даже от своего внедорожника отказывается, потому что, сев в него ещё на границе, он задыхается запахом Юнги, сползает вниз на землю и, обхватив руками голову, пытается унять взрывающиеся там снаряды чужой нелюбви. Чонгук не знает, от чего ему больнее: от того, что Юнги его никогда и не любил, или от того, что ему брата из себя никакими инструментами не вытащить. До Юнги три часа пути, можно поехать, потребовать, чтобы он вышел, но что Чонгук ему скажет? О любви молить будет? Чонгуку такая любовь не нужна, он на границе еще решил, что у него нет больше брата, нет омеги, нет сердца. Чонгук не разлюбит Юнги, это просто-напросто невозможно, и он прекрасно это осознает, но он заполнит дыру, оставленную в нем братом, своими целями, пусть даже отныне ему не с кем разделять победы. Любовь не всегда до конца остается и одно только счастье приносит, так бывает, жизнь случается. Чонгук плотнее эту дверь прикроет, завалит сверху бетонной плитой, для достоверности «не подходить, убьёт» допишет и никогда больше о ней не вспомнит.
