В тебе запоют мои птицы

Кричать

Синева, блеск воды,
Нет ни дней, ни часов, ни минут.
Облака в тишине,
Словно белые птицы плывут.

Только я и ты,
Да только я и ты, да ты и я.
Только мы с тобой,
Да только мы с тобой, да мы с тобой.

Было так всегда,
Будет так всегда.
Все в мире — любовь,
Да лишь она, да лишь она.
Пусть плывут века,
Словно облака.
Любви не будет конца
Во все времена.

стихи Александра Градского

Если бы Гермиона Грейнджер владела искусством легилименции, то мысли Драко Малфоя в ту ночь не обрадовали, но многое объяснили бы взволнованной девушке. Но если она провела бессонную ночь волнуясь и примеряя на себя новую, пока еще неизвестную роль, то в соседней спальне творилось что-то совершенно невообразимое. Драко не мог сомкнуть глаз, хотя лежать и таращиться в темноту для него было равным глубокому сну… из которого так же упрямо, как теперь и наяву, не хотела уходить Гермиона Грейнджер. Юноша то и дело подносил к лицу собственную ладонь. И если волей Божьей он лишился зрения, то обоняния у него не мог отнять никто. Будто июльский полдень запутался меж пальцами — аромат высохшего на солнце сена, точно неуловимое воспоминание о беззаботных днях — нотка мяты. Да, раньше, когда он еще был здоров, Вииво часто заваривала мятный чай, и они с родителями пили его из пузатых белобоких кружек, сидя прямо на прогретых за день досках террасы. И лишь тревожный шлейф лайма напоминал, что дело не в лете и прошлом, а в настоящем, что оставило на ладонях дивный аромат девичьих духов.

Гермиона Грейнджер. Сколько дней, недель и месяцев, сложившихся теперь в года, он пытался изгнать из головы ее образ? Совсем не классическая красавица с тонким, слишком длинным носом и несколько выступающими передними зубами занимала его мысли с тех самых пор, как он увидел ее лицо в облаке непослушных, вьющихся волос. Им было всего по одиннадцать. И у него всегда находились причины думать о ней.

Тысячи причин. Сначала удобные: статус крови, принадлежность к древнейшему роду, такая комфортная непреодолимая пропасть, позволявшая кривить губы при одном ее появлении. Потом отговорки стали менее похожими на правду. Он объяснял свои мысли о ней гормонами и тем, что такие, как она, вполне могли бы сойти на роль любовницы. В самом крайнем случае. К тому же она часто попадалась на глаза, шпионила, и это обстоятельство позволяло комфортно презирать и называть такими страшными словами, от воспоминаний о которых алый сок смущения заливал бледные щеки.