Жизнь - сука. Сначала даёт как проститутка, предлагает много разного, приносящего удовольствие, а потом отбирает, хохочет, показывает зацензуренный жест средним пальцем. Тэхён проверял. И никак не хочет в неё, в эту дрянь со своими хитросплетениями, возвращаться. Но его всё же вернут. Благо, есть кому. Первым бьёт тревогу старший брат, он же Ким Намджун - офисный клерк, обычный парень, который вот уже второй месяц вынужден откладывать все свои дела, чтобы достать с того света своего знаменитого, сбрендившего братца, подавленного от утраты и боли, разбившегося на осколки и продолжающего разбиваться каждый божий день. Некогда жизнерадостный мальчик, ставший моделью крупнейшего южнокорейского конгломерата, на сегодняшний день превратился в обезображенное нечто, саморазрушающее само себя. Намджун не осуждает, хоть и кроет матом всех и вся каждый раз соскребая с барной стойки. Намджун не ругает, хоть и бьёт его по щекам, чтобы привести в сознание. Намджун всё понимает, хоть и воет навзрыд. Помощь. Пожалуйста, позовите на помощь... И от отчаяния и безысходности набирает уже знакомый номер телефона, который обязательно спасёт этого потерянного человека. Ведь больше никому не дано понять, - что такое одна боль на двоих.
***
Тэхён еле стоит на ногах (точнее не стоит, ему помогают), от него чуть слышно пахнет алкоголем, но он не пьян, как можно было подумать, увидев такого распрекрасного покрасневшего и заплывшего. В глазах абсолютная пустота - толстое непробиваемое стекло, он смотрит расфокусировано, веки расцвета синего и розового, опухшие. От былой красоты только воспоминания, и те канули безвозвратно. В ушах пробки, но ему ничего и не нужно слышать, чтобы плыть в скользком танце над кипящим котлом, забывая о времени, забывая имя своё, давно не помня родителей. Чонгук крепко держит его за запястья, стягивая их мягким жгутом, чтобы не натёрло, и чтобы не причинил никому из них вред (в первую очередь себе самому). В данном состоянии он способен на самые безумные поступки. Чонгук только вышел из душа, по груди всё ещё стекают капельки воды и затекают под белое махровое полотенце на бёдрах, будоража фантазию (ах, если бы...). И Тэхён взмок тоже, особенно когда прижимается к нему всем телом, не щадя фирменную одежду, прожжённую и заляпанную какими-то пятнами. Высовывает язык как собачонка (может быть сейчас он ей и являлся), слизывая за ухом мокроту, нездорово закатывая глаза, но не от наслаждения, скорее от переизбытка боли. Белки его глаз покрасневшие, с лопнувшими капиллярами - зрелище тухлое, во многом отпугивающее. Но смотреть на него всё-таки хочется. Хочется бесконечно. Что-то в этом есть... с безуминкой. А ещё эти бесконечно длинные серые волосы: грязные, но всё ещё красивые, потерявшие цвет с многочисленными прогалинами по всей макушке, но всё ещё манящие, с отросшими чёрными корнями, но всё ещё... бесконечно? Тэхён красив любым. - Чонгын-а, почему ты меня бросил... Чон...Гы... почему? - речь несвязная, язык прилипает к нёбу и отказывается ворочаться, воспроизводя нечленораздельные слоги. Тэхён под сильными антидепрессантами, который ему прописал лечащий психиатр. Но он опять увеличил дозу, опять утерял контроль и подмешал с градусами, чтобы потеряться окончательно. Он играет со смертью в невиданные игры, каждый раз повышая ставки, а следовательно, риски. Но его время ещё не вышло. На том свете его не ждут. Даже Чонгын. Чонгук как никогда спокоен и невозмутим, словно ничего такого сейчас не происходит. И снимая с измождённого обессиленного тела одежду, оставляя полностью нагишом, он укладывает Тэхёна на широкую расправленную кровать, хмуро оглядывая открывшиеся виды. Серая макушка взлохмаченная, длинные выжженные пряди немного завиты, магнитятся, творя с ним схожесть с одуванчиком, но ничего общего с невинностью там не пахло. И эта больная голова болтается из стороны в сторону, бескостная. Тэхён показывает язык и смеётся-смеётся, но вовсе не шутки ради разводит ноги, широко, пластично, приподнимая таз, грузно падая обратно и снова на повторе. Приглашает. Чонгына. Но здесь только Чонгук и он знает лучше, как им обоим помочь. Этой бессонной ночью, затаившей кошмары. И он снимает единственную деталь одежды, подсаживаясь между стройных ног, усыпанных различными по размеру и цвету синяками, полученными при неизвестных обстоятельствах. И он пригибается к искусанным сухим губам, разглаживая влажные волосы на висках, вытирая лоб - температуры нет, только лихорадка разногласия с личностью. Тэхён на него не смотрит, ведь позади ему предстаёт картинка получше - его личный выдуманный рай, от чего он снова смеётся через спазмы, сковывающие грудь. Позади - виртуальный Чонгын. Возможно, именно он будет его трахать, точнее так будет казаться только Тэхёну. Ходить вокруг да около не станут, в общем-то, Чонгук давно возбудился от этого безумия и тщательно промазав внутри щёлки давно приобретённой для таких случаев смазкой, он сделает рывок, который отсоединит их от реальности, обесточивая целый город, и пусть эта реальность плывёт перед глазами (плывёт вместе с рекой Хан, впадая в сточные канализационные воды), пусть накатывает волнами, лишая рассудка. Тэхён громко, сорвано стонет то ли от боли душевной, то ли от боли физической, обнимая связанными руками мужскую шею, сцепляясь как замок и ключик, совершенно безотчётно выцеловывая все его лицо, обильно смачивая слюной. Чонгук не противится, не кричит на него, лишь крепче обнимает тонкий стан - хрупкий, ломкий, заводит тощие щиколотки себе за спину, меняя положение, чтобы попадать глубже и резче, чтобы сойти с ума. Ведь Тэхён самый настоящий сумасшедший. - Любимый... Лю...би...мый, - дышит глухо, хрипло, мертвенно тяжело, как в крематории зубатая печь, не в силах разлепить ресницы, слипшиеся от солёной воды. Из носа тоже течёт, но ещё и по щекам, по подбородку, от того сложнее откашляться. - Ещё... Любимый, ещё... Чонгук хочет целовать его такого: полупьяного, полунакаченного успокоительными, раскоординированного в пух и прах; хочет вдалбливаться жёстче, дольше, чувствуя его подрагивающий скользкий анус, где его сперма уже смешалась со смазкой и хлюпает до невозможности пошло. Хочет его целовать... И обязательно оближет потрескавшиеся губы, залижет ранки, расцелует кадык, чтобы как следует насмотреться на вздутые вены на шее, на острую линию подбородка, кусая за тонкую смуглую кожу. Тэхён в бреду, но так ещё притягательнее. Лишь в этом случае он принадлежит ему всецело. И когда сдерживаться больше нет сил, он прижмёт его к изголовью кровати, звериным взглядом сцеживая оргазменную поволоку, последний раз толкаясь внутрь, заполняя его собой, дополна собой и только, чувствуя на своём животе тэхёнову сперму. Её так много, что кажется, она вытекает вместе с мочой, от того Тэхёна так коротит и долбит. Он в буквальном смысле подскакивает как уж на сковородке, не находя покоя и опору, вскрикивая во всю глотку, суматошно запрокидывая голову - изгибается манерно, издавая задыхающиеся истерические спазмы, всё ещё изливаясь спермой из подрагивающего члена.
