От него кстати давно ни ответа, ни привета. Его старший брат тоже не звонил, но Чонгук очень сомневался, что там всё стало налаживаться. К тому же, он мог отслеживать местонахождение беглеца и прямо сейчас поздним вечером, скучая после рабочего дня в одинокой квартире, он, в сопровождении водителя и секьюрити, двинулся на заданный маршрут. Маячок, встроенный в телефон Тэхёна, указывает на какой-то клуб. Чон не собирается сам за ним бегать, всего лишь даёт распоряжение охране, показывая фотографию нужного человека. На поиски беглеца уходит в общей сложности минут пятнадцать, а потом Тэхёна выводят два амбала, даже не удерживая, ведь в кое-то веке он передвигается на своих двух, и кажется, трезво соображает. Но идёт нехотя. Тупит взгляд. Перед ним отворяют дверцу автомобиля как перед своим господином, и он послушно садится рядом, скрещивая руки на груди, словно замёрз или лежал в гробу. Отчего-то на него совсем не смотрит, отчего-то такой далёкий и отрешённый. Но Чонгуку не мешает водитель, в общем-то, ему глубоко наплевать что про него подумают, поэтому он требовательно тянет его за рукав тонкой рубашки, уваливая себе на колени. Тэхён хочет воспротивиться, но умещает голову на этих ногах, сам переплетает пальцы с чонгуковой ладонью, ни о чём не спрашивая. Тэхён спать один не может, вот у него и синюшные мешки под глазами. А с ним может. К слову об этом… Чонгук уже предлагал ему переехать к себе, но получил твёрдый отказ. Что ж, его переезд – дело времени. Куда он теперь от него денется? Без надёжного плеча точно заблудится и пропадёт. Чонгын там на небесах расстроится, а им его расстройства ни к чему. Своих по горло. И они снова вместе в его квартире, но так как Тэхёна сегодня не нужно усмирять, он затягивает его в ванную комнату, набирая неглубокую, но широкую ванну, больше похожую на пиалу или тарелку своеобразной формы. Раздеваются сами, садятся тоже сами по себе. Тэхён такой непривычно тихий и безропотный, знает, как ему будет удобнее и как того хочет сам Чонгук, и усядется между его ног, откинувшись на мужскую грудь. Чонгуку очень нравится, что ему не приходится применять силу, тем более связывать и трахать его до утра как полоумный. Они могут просто помолчать рядом, пропитываясь теплотой, очищая тела. В его руках Тэхён кажется маленьким, но ужасно соблазнительным. Один крепко обнимает за грудки, другой в ответ касается этих рук… и всё бы ничего, просто замечательно… Но не то. Никто не сможет обнять необъятного. И мог ли когда-нибудь? — О чём ты думаешь? – спрашивает Чонгук, водя носом по его затылку. Волосы он так и не перекрасил, и не подстриг, и на отросшие корни наплевал. А Чону подавно всё равно какого они цвета и в каком состоянии. — Как хочу тебя убить, – сказано ровно, уверенно, потому что не врёт. И от этого немного жутко и немного заводит. Чонгук смеётся. Он бы тоже с удовольствием его прикончил. — А кто тебя потом будет откачивать, малыш? – разгульная рука касается мягких округлостей, проскальзывая в заветную складочку. Тэхён дёргается, находясь в напряжении, как натянутая струна. На трезвую голову не можется, и Чонгук снова усмехается, прекращая поползновения. Не разрешает сейчас, подпустит к утру. В общем, он Тэхёна всё равно «залюбит», хочет он того или нет. В ванной или на ковре. На карачках или на нём. Это братское предписание, разве нет? Часть уговора. А Чонгук вообще сговорчивый на то, что касается Тэхёна. Потому что он как яд – отравляет и заставляет себе подчиниться, сдаваясь сам. И это плачевный союз, который не приведёт ни к чему доброму. Да, для него это тоже очевидный факт. Да, он доброволец. Так и что с того? — Не называй меня так. – Он похож на обидчивую девочку, которой ни в чём не угодишь. Но если бы все девочки были такие как он, планета бы прекратила своё существование. Такие тэхёны со свету сживут и не подавятся. И вот в чём яд: как бы он перед ним не извинялся, разбрасываясь искренностью сожалений, а всё равно Чонгука он не жалеет и использует по полной – как грелку, как подстилку, как двойника. Между ними взаимный паразитизм и не совсем понятно: это хозяин даёт корм или паразит сжирает хозяина? — А как? Ангел? – он дёргается повторно, только теперь принимает сидячее положение, закрываясь руками и часто мотая головой, будто ему туда залетела оса и пытается ужалить. Чонгук коснулся запретной темы и должен был заранее сообразить, как на это некогда ласковое обращение среагирует Тэхён. Остро. На всё, что связано с Чонгыном. — Тихо, всё-всё, Тэхён. – Прижмёт его обратно, хоть тот бултыхается в воде, случайно поскальзываясь, уходя под воду, не успев задержать дыхание. Чонгук сам вздрагивает, перепугавшись, и тут же поднимает его наверх, пока он глубоко дышит с закрытыми глазами, откашливаясь и шмыгая носом, забитым водой. И опять задыхается, сильно злится (на него, на себя, на неуклюжесть), поджимает губы от досады, потому что не слабо испугался. И плещет ему водой в лицо, обвиняя во всём. Чонгук принимает этот «плевок». Не может не согласиться, что во всём, что сейчас происходит есть его доля вины. Но Тэхёну же об этом знать необязательно? Тэхёну будет лучше (навсегда, хорошо, надёжно), если он выберет его, какую бы роль Чонгуку не пришлось примерить. Но их чувства – не самопожертвование во благо любви. Любовь мертва, забудьте. И разговоры пойдут про живых, ведь это они тёплое мясо и шкура. О мёртвых говорить неинтересно. Им уже нечего возразить в ответ. Мало того, они всегда тянут за собой на дно, если не отпустить их вовремя. — Никогда не говори про него! Не говори! Заткнись!! Не может разлепить глаза, ведь жжётся, и вылезти не может, потому что не видит, за что ухватиться. Истерика снова подкралась, когда её совсем не ждут и сносит все заслонки, обещает быть невероятно… омерзительной привередой. Тварью. Грандиозной сукой (о боже мой, какая разносторонняя мадмуазель, боюсь-боюсь). Чонгук тоже теряет благодушие, не приближаясь и не предпринимая попыток предотвратить ссору. Всего лишь откидывается на спинку, расправляет руки на бортики, наблюдает из укрытия. Тэхён всё-таки открыл глаза, расторопно вылезая из ванны, намереваясь забрать вещи и выйти отсюда, но удача желает всего нехорошего и маячит хвостиком. Скользкий кафель – предвестник новой боли, предательски заносит ноги, а потом вперёд. Но Тэхён, слава богу, успевает вытянуть руки и болезненно вскрикивает, жмурясь от рези в коленях. Вот так в принципе и появляются его синяки. Чонгук не сдвигается с места, ожидая продолжения данного представления. Ему не всё равно, просто он равнодушен в воспитательных целях. Вообще складывается такое впечатление, что Тэхёну нравится, когда за ним бегают и утешают или ему нравится, как это делает именно Чонгук. Поэтому он не ведётся и знает… определённо знает, как будет лучше. Взрослый ребёнок посидит голой задницей на ледяном полу, потрёт ушибленные места и выйдет за дверь, чтобы через тридцать секунд вернуться снова. Так и застынет в проходе: голый, мокрый, задумчивый.
