Mon chér

Кошки-мышки

Снег. Какое прекрасное, чистое явление. Как он блестит в свете фонаря, как он кружится в танце с самим собой, пока опускается по воздушной лесенке на землю, укутывая её белоснежным тёплым покрывалом и своим скрипом под чужими ногами напевая ей колыбельную. Как красиво блестят разодетые его братцем инеем деревья, что хвалятся друг перед другом звоном сосулек. Как же прекрасен снег...

Зачерпнув в ведро ещё немного этого белого чуда, мужчина в тёплой шали цвета кофе с молоком, что развевалась на ветру как тысячи лент, вновь взглянул на пасмурное серое небо. Сколько он уже не спит? День? Два? Неделю? Инкре потерял счёт времени. Недосыпание нисколько не волновало художника, ибо оно вообще не ощущалось. Разве что иногда в ногах начинало резко колоть, и тогда французу приходилось вставать на колени и становиться на полушпагат каждой ногой, что было безумно больно.

Поглядев серыми глазами в такое же серое небо ещё полминуты, Инкре развернулся и вновь вошёл в эти мрачные дубовые двери, что приняли его в свои объятия и учтиво закрылись за ним сами. Тьма графского поместья вновь обволокла художника своими холодными, мохнатыми, чёрными и когтистыми лапами, а тишина снова накинула на своего постояльца своё невидимое покрывало, сотканное из дурных мыслей.

Мёртвую тишь замка нарушали только тихие, мягкие шаги, что отдавались эхом ото всех стен коридоров разом, пока Инкре ступал по мягком ковру, направляясь в комнату вампира. Эхо собственных шагов с недавних пор стало для него единственным более-менее живым собеседником. Фалации с момента обнаружения его французом так и не пришёл в сознание, как бы тот не старался это исправить.

Войдя в тускло освещённую комнату, свет в которой давал лишь камин, дрова в котором были уже на последнем издыхании, Инкре поставил возле камина ведро со снегом, а сам подошёл к кровати, на которой и лежал хозяин поместья.

- Здравствуй, любимый. - со слабой улыбкой привычно для себя проговорил художник. - Я вернулся. Не скучал тут без меня?.. Я... Принёс тебе кое-что.

Сказав это, Инкре обернулся к столу, стоящему подле кровати, на котором стояла металлическая кружка. Взяв её в слегка трясущиеся руки, художник подошёл к ведру с уже наполовину растопленным снегом и зачерпнул оттуда немного воды, после чего вернулся к кровати графа.

- Вот. Попей. - ещё тише едва выговорил сквозь дрожащие губы художник, начав поить бездыханное тело графа ледяной водой. Вампир не дышал и не подавал никаких признаков жизни. Но он и не превращался в дымку, что несомненно радовало, хоть и в ничтожно малых пропорциях по сравнению с тоской.

Закончив промывать Фалации горло, Инкре вернул кружку на её законное место и присел рядом с графом, положив руку тому на щёку и начав поглаживать её большим пальцем. Как же художник скучал по его янтарным глазам... По его улыбке... По его взгляду... Объятиям... Голосу... Этому медовому румянцу на скулах любимого... По щекам француза вновь полились светло-голубые слёзы. Горячие капли закапали на такие же ледяные, как и растопленный снег, руки вампира.

- Всё в порядке, Фал... Я не виню тебя в твоей лени... Не в этот раз, хах... - с секундной улыбкой проговорил Инкре. - Твои крылья выглядят гораздо лучше, ты хорошо справляешься... Просто... Просто... П-продолжай в том же духе, ладно?.. Просто оставайся в порядке... Я... Буду у себя, если ты решишь проснуться...

С этими словами художник наклонился к черепу Фалации и поцеловал того в ледяные, мертвенно бледные "губы".

- Прошу, просыпайся поскорее... - шёпотом добавил тот, поднимаясь с кровати. Поглядев на любимого ещё немного, Инкре, вытирая слёзы кончиком шали, взял ведро с уже почти согревшейся водой и тихо вышел из комнаты, так же тихо закрыв за собой дверь. Он отдал бы всё - все свои кисти, все свои холсты, даже свою душу продал бы Дьяволу, лишь бы получить возможность ещё хоть раз увидеть эту ласковую улыбку своего мышонка. С этими мыслями и слезами на глазах художник направился к своей комнате, так и не увидев, как рука вампира едва заметно дёрнулась.