Так, ещё немного потянуть кожуру, нежно, аккуратно оторвать белые «паутинки», затем отложить пинцет, вытащить из футляра хирургические ножницы и надрезать полупрозрачную кожицу. Пройтись по краю, слегка раздвигая её в стороны. И можно приступать. Пинцет снова берётся за работу - не трогая соседних клеток, точно вытаскивает косточку. Первую, вторую, третью. И рядком укладывает на чистой, свежей салфетке. Зародыш семечка, представляющий собой нечто плоское, скукожившееся, неразвитое, настигает та же участь, только оказывается он отдельно от остальных. На краю салфетки. Следом за семечками идут набухшие от сока каплеобразные клетки разного цвета и размера. Для них уже другая салфетка - та, что побольше и поплотнее, ведь клеток куда больше, чем семечек. Те клетки, что располагаются ближе к семечкам, обычно чуть меньше и не так насыщены, как те, что располагаются ближе к корке. Так уж получается, что семечки высасывают из них жизнь. Это практически незаметно, однако наметанный глаз все же сможет увидеть разницу между ними. Главное - не порвать тонкой оболочки, не дать сладкому соку запачкать пинцет и перчатки. Сложить на салфетке, рассортировав по форме, по цвету, по прозрачности...
- Эй, мужик, ты что это такое делаешь? Неужто тебе заняться совсем нечем? Не занимай место ерундой всякой, имей совесть. - проворчало дурно пахнущее человеческое существо с соседней койки и уставилось сонными глазами в перемотанное тряпками лицо под большущей шляпой.
Из-под шляпы на него глядели два чистых, как лёд, голубовато-серых глаза. Глядели без эмоций, как будто пялились в пустоту, однако пронизывали насквозь. Человеческому существу показалось, что в него медленно, прокручиваясь на месте, входит шампур, раздвигая куски плоти, руки в этих старых кожаных перчатках лезут внутрь его тела и достают печень, поджелудочную, сердце, лёгкие, прямо как клетки мандарина, лежащего на столе. Внешняя оболочка удалена, кости-белые «паутинки» убраны, все, что может мешать, убрано, и его аккуратно разбирают, выкладывая на аккуратные белые салфетки клетки-органы, слегка замарывая их соком-кровью. Все происходит с точностью хирурга, без нетерпения и спешки, с явным... наслаждением.
Человеческое существо хмурит брови, испуганно моргает и отводит взгляд. Оно слегка дрожит и не может понять, что именно в этих глазах вызвало в нем такое чувство страха. Женщина, спутница человеческого существа, устало свешивается с верхней полки и лениво извиняется за мужа. Она не знает, в чем проблема, в чем её муж виноват или не виноват, однако привычка извиняться за него уже так плотно засела в её мозгу, что остаться в стороне, ничего не сказав, пока муж умудряется опять повздорить с кем-то, для нее невозможно чисто физически. Судя по её усталым вздохам, постанываниям и едва уловимому запаху рвоты изо рта, она беременна. А если также учесть, что в таком положении согласилась ехать на поезде, понятно, что беременна она не в первый раз. Однако детей с ними нет, стало быть предыдущие отпрыски или появились на свои мёртвыми, или остались на попечении какой-нибудь старухи.
