Время всегда хорошее

Синичка, неизвестное число ужас какого года

Я проснулась. Видимо, все слезы выплакались вчера, потому что сегодня сил плакать уже не было. Я тупо смотрела на письменный стол, заваленный никому не нужными книгами, и мучительно соображала, что же мне теперь делать.
- Маааам, - позвала я.
Мама, как и в прошлый раз, материализовалась мгновенно.
- Мам, что со мной? - спросила я.
- Не знаю, Оленька. Врач сказал, что ты поправишься, просто нужно время.
- Мам, почему все так изменилось, пока я болела?
- Олюшка, ничего не изменилось. Просто... Просто ты забыла многое. Это ничего... Врач сказал, все восстановится.
Мама опять заплакала, а я решила, что лимит слез исчерпан. Нужно что-то делать.
- Ладно, мам, я встаю. И дай пожрать чего-нибудь...
Слезы у мамы высохли мгновенно.
- Ольга, не груби! - сказала она грозно, но быстро спохватилась. - Конечно! Конечно, солнышко. Сейчас!
Мама метнулась на кухню и через пару минут туда же притопала я.
- Что есть будем?
Я старалась не обращать внимания на странный чайник, который пыхал на плите, и на чугунную сковородку невероятных размеров, на которой мама жарила гренки. Слава богу, хоть с гренками ничего не случилось! Они были горячими, поджаристыми, именно такими, какими я их больше всего любила. После того как я съела штук пять, меня немного отпустило.
- О! А что за молоко такое прикольное?
- Какое молоко?
- Прикольное...
Я думала, мама не расслышала, что я сказала, и, чтоб объяснить, взяла в руки странный треугольный пакет.
- Никогда такого не видела.
Судя по тому, как у мамы задрожали губы, я опять сказала что-то не то.
Гренки стали поперек горла, и я уставилась в стол.
- А где папа? - спросила я.
И подумала: а вдруг он сейчас придет, и весь этот кошмар рассеется. Придет, расскажет, что продал сегодня очередную партию компов. Мы за него порадуемся.
- Папа на заводе, - сказала мама, - у него первая смена.
Эту информацию я переваривала несколько минут, но уже боялась как-то реагировать.
- А что ж он не позвонит хотя бы... - выдавила я.
- Куда? - изумилась мама.
- Да хоть на ко... - я не договорила, потому что вдруг отчетливо поняла, что никаких комиков тут нет.
Я встала и рванула в комнату. Ну, хотя б телевизор был на месте! После нескольких минут безуспешных поисков пульта я сдалась и включила его кнопкой. Нашла три канала. По одному показывали народный хор, по второму комбайн на фоне заходящего солнца, а по третьему вообще черно-белый фильм.
Что-то уже мелькало на задворках сознания, какая-то мысль билась в голове, но поймать ее за хвост у меня не получалось. Как только я напрягалась, опять начинал ныть висок. Видимо, я потерла голову рукой, потому что подбежала мама и начала причитать:
- Все, Олечка, иди ложись. Доктор сказал, спать побольше, напрягаться нельзя.
- Да я не напрягаюсь, - вяло отбивалась я, но позволила маме оттащить себя в комнату и уложить в кровать.
- Ты не переживай, - говорила мама, - двадцатый век на дворе, врач сказал, что сейчас все могут вылечить...
- Двадцать первый... - автоматически поправила я.
У мамы это была любимая присказка «двадцатый век на дворе», я каждый раз ее поправляла, она каждый раз смеялась, что для нее двадцатый привычнее. Но в этот раз она не засмеялась.
- Что? - спросила она.
И на меня накатила волна мягкого, обволакивающего ужаса. Голова стала ватной, а руки и ноги ледяными.
- Оль, что? Тебе плохо? - всполошилась мама.
- Ты только не плачь, - сказала я шепотом. - Не плачь и не кричи. Просто скажи мне, какой сейчас год.
- Тысяча девятьсот восьмидесятый, - тоже шепотом ответила мама.
А потом добавила жалобно:
- Оль, тебе плохо? Может, «скорую»?
- Нет, не надо. Я посплю.
Я натянула на себя одеяло и отвернулась к стенке. Спать не хотелось. Хотелось умереть.