(18+)Давай, будем говорить как настоящие друзья...

Он любит.

Эта ночь обоим далась тяжело. Вова, после окончания потока, вернулся в гостиную почему-то вообще без настроения. Долго сидел на мягком диване, слушал перепалку пьяного бреда Жожо и Стинта, кажется они пытались решить, кто из них победил-таки в игре. Когда смотреть на них сил уже не было, Вова начал наблюдать за целующимися втихаря от бухого народа Ильёй и Денисом. От их вида на лице появилась сама собой ухмылка, такие дети, влюблённые, счастливые. Стоит признать, смотрелись они мило, даже накатило воспоминаний о том, как всего два года назад их с Хесом отношения примерно так же перешагнули грань дружеских. Только это было не на стримхате, а дома у старого, если Владимиру не изменяет затуманенный алкоголем разум. Братишкин тогда со сквадом напился, и первый, кому захотелось позвонить, был Губанов. Что было после, не особо помнит, но момент, как они сосались в коридоре помнит отчётливо, как цеплялись друг за друга, шептали друг другу что-то. Помнит каждую реакцию, каждое изменение на идеальном лице, кусает губу и опустив глаза жалеет, что всё это оказались безвозвратно утеряно под гнётом прошедших лет. Оставшееся время сидел тихо, покручивал в руке вторую, за этот вечер, бутылку пива и смотрел куда-то на улицу. Там, у уличного камина сидел кто-то из ребят, скорее всего просто общались. В комнату поплёлся только когда гостиная опустела, а в доме настала полноценная тишина. Долго лежал в давящем одиночестве, думал о том, как же он докатился до всего того, что в жизни происходило. Выкурил несколько сигарет, сопровождаемых гнетущими мыслями о своих чувствах, желаниях, о том, как всё это можно спокойно воспринять, вырубился только под утро, утыкаясь лицом в подушку.
Хес, просидев у воды, пожалуй, дольше, чем следовало, водил босыми ногами по темнеющей глади озера. Всматривался в своё тусклое отражение и думал о том, что же для него всё это значит. Кем для него был всё это время Шевцов? Зачем он вообще появился в его жизни? Что им хотела показать судьба? Разве что незаменимость одного светловолосого засранца, столько времени дарящего надежду на что-то настоящее. Смотря на возвышающуюся над землёй луну, думал о том, как несправедливо всё происходит, так не вовремя и странно. В дом пошёл, когда и на улице стало тихо. Шёл тихо, думал, что все уже спят, только вот перед тем, как подняться наверх, заметил сидящего в зале Братишкина. Тяжело вздохнул, уловил робкую мысль прийти к нему, выглядел он явно не очень, но смог себя сдержать. В своей комнате он оказался, когда луна была уже высоко в небе, уснуть смог только ближе к утру. Долго ворочался, пытался всё расставить по полочкам, посмотреть под разными углами на ситуацию и в какой-то момент это определённо получилось. В следующий он уже мирно сопел, крепко обнимая подушку и кутаясь по горло в одеяло.
Утро наступало куда более приятно, даже не хотелось подниматься с кровати. Сегодня не просто второй день стримхаты, сегодня у Хесуса созрел интересный план, который можно было приводить в действие с самого утра. Собственно, это он и делал, поднявшись с кровати, направился к рюкзаку с привезёнными вещами, таскал он с собой немного, и то только необходимое. К примеру ещё давно спизженную у Братишкина растянутую майку, таскал её с собой часто, иногда просто в ней спал, а иногда просто красовался открытыми худыми плечами и ключицами. В добавок к ней натянул серые спортивные штаны, помнит, что Вове они нравятся. Схватив парочку каких-то вещей, направился в ванную, находившуюся прямо перед комнатой Семенюка. Встал специально рано, провозился в ванной с масками, умываниями и прихорашиванием ровно столько, сколько нужно было до момента пробуждения младшего. Сильно нервничал, времени уже много, по-хорошему надо бы уже уходить, чтобы не привлечь лишнего внимания, но когда открылась дверь, почти облегчённо выдохнул. Задеревеневший в дверном проёме Вова изучающе бегал глазами по выгнувшемуся над раковиной телу, слишком громко сглотнул, Губанов внутренне ликовал. Извинившись, слишком обольстительно и смущённо улыбнулся, облизнул собственные губы и, пролезая мимо статуи в дверном проёме, довольный собой, направился в свою комнату. А вот так и оставшийся стоять Вова смог пошевелиться разве что после того, как Хес скрылся за поворотом. Заходя в ванную, остановился перед раковиной, всё никак не мог осмыслить поступка, от комнаты Хеса до сюда слишком далеко. Пришёл специально? Или просто там всё занято? Мотнув пару раз головой, искренне постарался забыть все выстроенные разгоревшейся фантазией картины. Но внизу живота неприятно тянуло, а красное лицо смыть водой из-под крана не получилось.
Второй раз это странное поведение повторилось во время настройки оборудования и договорённостей о том, чем они сегодня будут развлекать народ, кто будет в центре внимания и кому какая должность достанется. Вова разговаривал с кем-то из ребят, он вчера часто светился в камере, а потому сегодня предложил ребятам самим придумать что-то интересное, аудитория должна порадоваться. Изредка оглядывая обстановку в зале, Семенюк с серьёзной рожей слушал, что ему рассказывали товарищи. В очередную пробежку глазами, серые столкнулись с ярко-голубыми, горящими, улыбающимися. Отвести взгляд было трудно, слух почему-то предательски пропадал, речь что-то рассказывающего товарища становилась всё тише и тише, а довольная улыбка на хитрой роже старого вводила в странное состояние азарта. Словно сейчас что-то могло произойти, словно они вернулись к тому состоянию их «дружбы», от которого ушли. Раньше такие переглядки были не в новинку и могли быть даже интереснее и ожесточённее, чем бой за лидерство в поцелуе или постели. Да, извечная проблема делёжки контроля ситуации иногда не позволяла им нормально сконцентрироваться на ощущениях и желаниях. Вова точно знал одно, на роль актива Хес посягал только на словах, на стриме мог повысить голос, сказать аудитории, что ебёт он, а не его, только вот во время секса об этом даже не заикался. Зато контроль над ситуацией получить в свои шикарные руки стремился часто, а Братишкин прекрасно знал, чем на это ответить. Ловил шаловливые руки, укладывал на более-менее пригодную поверхность и зажимал над головой, любил закидывать тонкие ноги себе на плечи или бёдра и резко вжиматься пахом в мягкую задницу, Хес от этого чуть ли не дрожал. Реакция у старого на резкие ласки вообще была лучшей из всех, что видел Братишкин.
Взгляд предательски фокусируется на слегка приоткрытых губах, языке, аккуратно пробегающемуся по их контору и горлышку бутылки, из которого охотно глотал Лёша. В животе начинало приятно тянуть, руки немного потели, а фантазия подбрасывала множество картинок того, что ещё так старательно могли обхватывать эти губы, по чему мокрый шаловливый язык мог пробежаться так же соблазнительно, что тонкие пальцы могли так же крепко обхватить. Яркие глаза игрались, гипнотизировали, он словно змей искуситель издевался над своей жертвой, манил к себе ближе, показывал запретные плоды, уверяя, что сможет их даровать. Владимир вздрагивает, когда его дёргают за плечо, спрашивают, что случилось и где он летает, отвечает краткое: «сорян, задумался». Когда серые глаза вновь пробегаются по залу, знакомой высокой фигуры там уже не обнаруживает. Встряхивает головой, думает, что сегодня пить точно не будет и присоединяется к компании своего сквада, играющих в какие-то игры. Всё же ребята в чате рады его видеть, это радует.
Хес из зала исчезает, как только его теряют из виду, быстро удаляется в сторону комнат на первом этаже, тут по коридорам есть два выхода в зал, если он тихонечко прошмыгнёт, сможет ещё подразнить. Вновь собирается с мыслями, поправляет свою одежду, заглядывает в зеркало на стене и, хлопая себя по щекам, идёт дальше. План всё ещё приводится в действие, только вот есть ли успехи, пока не понял. Заметил, что Вова на него завис, долго пялился, этот пожирающий взгляд ни с чем больше не спутаешь, жаль только в мысли проникать не умел, не знает, что там в голове. Осторожно подходя к углу коридора, ненадолго выглядывает из-за угла, осматривает зал, вот только найти нужного среди ребят не может. Бегает глазами по дивану и ребятам перед камерой, они во что-то играют, но Вовы среди них нет, странно. Смотрит в панорамное окно, на улице тоже не обнаруживает, значит курить не ушёл, но и остальной части просторного зала не замечает, становится немного не по себе.
Еле сдерживает испуганный вскрик, чувствуя, как тёплые руки сжимают бёдра, медленно утягивают глубже в коридор, одна ладонь надавливает на грудь, заставляет выпрямиться, выгнуться покорно в спине. Для удобства откидывает голову на подставленное плечо, выдыхает куда-то в потолок. Пожалуй, если бы он не узнал сразу своего кота по касаниям, то точно вдарил бы нахалу, так ещё наградил бы длительной лекцией на тему таких тупых шуток. Но сейчас хотелось только сбито дышать, обхватывать длинными руками шею, гладить по загривку холодными пальцами, не спеша тереться задницей о бёдра Братишкина.
— Что ты делаешь? — низкий, хрипящий голос, такой родной, желанный и жизненно необходимый, что ноги предательски дрожат, если бы Вова не держал его, Хес бы точно свалился на пол.
— А ты? — тихо шепчет на ухо, покусывает мягкую мочку, ощущает, как дрожит всё тело, дышать всё труднее, он соскучился. Ему просто жизненно необходимо было получить дозу наркотика под называнием «Владимир Семенюк».
— Я не знаю... — тихо смеётся, грудной, такой приятный смех, что Хес внезапно тихо стонет. Член в штанах отдаёт в тело небольшим разрядом электричества, глаза сами собой закатываются от наслаждения.
— Я тоже... — говорит на выдохе и, очевидно, врёт. Прекрасно знает, какую игру ведёт, кусая собственные губы, как бы невзначай открывает шею, сдержанно охает, когда по ней проходятся такие любимые мягкие губы.
Сознание предательски отключается, а ведь за стенкой ребята, их в любой момент могут здесь увидеть, заметить их отсутствие или просто услышать. Но они так соскучились, так нуждаются друг в друге, что просто не обращают на это внимания. Вова тянет его в сторону одной из комнат, резко разворачивая, хватается за руку, нахально усмехаясь, осматривает покорно следующего за ним возбуждённого Хеса. Смотреть на него такого как отдельный вид удовольствия, растрёпанная башня, помятая одежда, плавные движения и затуманенный взгляд. Лёша в свою очередь только и может, что кусая губы, оглядываться иногда назад, как бы там не было, не хотелось, чтобы их кто-то спалил за подобным занятием. Не успевают его завести в комнату, как с силой прижимают к закрывшейся двери. Вова рычит, кусается, целует жадно, почти по-звериному, запускает руку в растрёпанную причёску, слегка оттягивая в сторону припадает страстными поцелуями к бледной коже, с упоением слушает приглушённые стоны. Хес под ним плавится, что-то позорно скулит, не может сопротивляться, нет сил бороться за главенствование ситуации. Вздрагивая, чувствует, как между дрожащих ног поднимается колено, жмурясь, прокусывает губу нахалу, возбуждение давит не только на давно вставший член, но и на голову, выталкивает напрочь все упрёки и мысли. Горячие руки медленно блуждают по податливому телу, скользят от бёдер до впалого живота, оглаживают пупок, пробегаются по линии трусов, поднимаются к груди, довольно усмехнувшись, шаловливые пальцы сжимают сосок, Лёша давит стон, кусая собственную руку. Прижимаясь спиной к холодной двери, следит за действиями напротив, искренне старается сдерживать себя, всё-таки вероятность быть услышанными всё ещё присутствует. Вздрагивает, когда Вова рывком начинает стягивать с тела одежду, оглаживает талию, пробегается по выкинутым вверх рукам. Откидывает толстовку с майкой куда-то на пол, совсем не заботится о том, что вещи могут испачкаться. Когда перед Братишкиным предстаёт слишком соблазнительно идеальное тело, он замирает. Слегка отстраняясь бегает глазами, изучает, снова и снова запоминает каждую деталь мраморной кожи, пальцами бежит по рёбрам, обводит хорошо заметные линии на коже, чувствует, по телу напротив бегут мурашки. Вновь подходя ближе, осторожно целует в ключицу, подвисает на пару минут, уткнувшись носом в изгиб тонкой шеи, втягивая носом запах давно знакомого тела.
— Я соскучился... — Губанова словно током электрическим насквозь прошибло. Он стоит, не двигаясь, смотрит куда-то в серую стену, слушает сбившееся дыхание и, наконец, шепчет в самое ухо.
— Я тоже... — и это настолько нужное, настолько желанное и приятное слово, что Вова неверяще заглядывает в глаза. Резко обхватывая руками родное лицо, вновь впивается в сладкие губы, тянет куда-то в сторону от двери. На большую кровать они заваливаются вместе, не прекращают целоваться, гладят тела друг друга, их головы совсем пусты, не хочется сейчас портить момент каким-то собственным бредом. Пытаются отползти подальше от конца, останавливаются только в момент, когда Хес ударяется головой о стенку, тихо смеются друг другу в губы. Смотрят друг другу в глаза, не могут оторваться, трутся носами, Лёша гладит щетинистые щёки и просто не может оторваться от этих, по щенячьи верных, глаз. Медленно целует в уголок губ, касается ими кончика носа, неторопливо покрывает нежными поцелуями всё лицо, видит, как на вечно хмурой мордашке расцветает счастливая улыбка. Аккуратно сползает ниже, опускает голову на мягкие подушки, заглядывает в глаза с немой мольбой. Вова не дурак, только не сейчас, торопливо стягивает с себя толстовку, путается в собственных штанах, старается не обрывать зрительного контакта. Следит за тем, как старший дрожащими руками пытается расправиться со штанами, но не выдерживает и на нервах сам сдёргивает с Хеса не нужную сейчас одежду. Осматриваясь вокруг, хватает одну из подушек, бережно приподнимает любимые бёдра, подкладывает её под поясницу. Целует косточки, покрывает поцелуями-бабочками живот, Лёша готов прямо сейчас расплыться большой лужицей, растаять, словно сахар в кипятке. Не знает куда деть руки, запускает пальцы в крашеные волосы, аккуратно гладит, поощряя долгие, но до дрожи во всём теле приятные, ласки.
— Прошу... — Вова слышит мольбу дрожащим голосом, словно под водой, гладит изнывающего парня по щеке, ведёт ладонью по всему телу и, как на зло, не касается сильно выделяющегося бугорка на белых боксерах. Медленно оглаживает мягкие ягодицы, цепляется пальцами за резинку, под облегчённый вздох стягивает их, запуская куда-то в сторону толстовки. Когда Братишкин приподнимает худые ноги, с его стороны слышится восхищённый вздох, Хес полностью гладкий, а более того, растянутый. Вова в шоковом состоянии поднимает глаза на уж слишком смущённого Лёшу и шепчет в самое ухо, обжигая горячим дыханием:
— Готовился? — трётся носом о шею, прижимается пахом к заднице и, слушая сбившееся дыхание, неконтролируемо рычит от желания:
— А что по твоему я. Мх. Делал так долго в ванне? — выговаривает, прерываясь тяжёлыми вздохами, немного царапает спину, с вызовом заглядывает в глаза напротив.
Вова только сглатывает ком в горле, его и правда ждали, Хес и правда готовился перед тем, как потрахаться с ним, руки оглаживают, в который раз, бёдра, медленно снимают собственные трусы, отправляют их к остальным вещам. Заглядывая в яркие глаза напротив, тянется к мокрым губам, оглаживает их пальцами, опускает два в горячий рот. Заворожённо смотрит, как шаловливый язык смачивает слюной, вытаскивая, смачивает член рукой. Утыкаясь в плечо, входит, не чувствуя особого сопротивления, качается пару раз на пробу и резко входит полностью. Замирая, следит за состоянием, смотрит на хмурящегося Лёшу, целует его лицо, подбородок и ключицы. Поднимаясь, вновь вглядывается в глаза, заметив короткий кивок, выходит почти полностью, а после резко входит. Судя по громкому стону, нашёл нужный угол сразу, толчки размеренные, медленные. Губанов тихо стонет, кусая собственную руку.
— Я люблю тебя... Люблю... Безумно люблю... — словно в каком-то бреду, шепчет на ухо, постепенно ускоряется, целует красные щёки. Лёша тихо стонет, не в силах сдерживаться, царапает спину короткими когтями, закатывает глаза. Слишком хорошо, слишком близко, почему-то его слова выбивают из лёгких весь воздух, становится больно. С глаз тихо катятся слёзы, чувствует, как Вова нежными поцелуями собирает их, ласкаясь, увеличивает темп, мир почему-то становится слишком далёким, всё, на чём могут концентрироваться глаза — он. Слишком нежный, слишком любящий, слишком любимый. Когда чувствует, что близок, впивается в пухлые губы, жмурится и громко мычит в самые губы. Братишкина хватает всего на несколько сильных толчков.
Они лежат в кровати долго, слушают, как за стенкой стихают все звуки, а за окном становится совсем темно. Лёша чувствует, как его аккуратно берут за руку, переплетают пальцы, целуют ладонь. Не может сдержать дурацкой улыбки, залезая глубже под одеяло, ласкается о плечо, что-то тихо урчит. Они засыпают вместе вечером, ночью из них проснётся только один, погладит спину отвернувшегося от него младшего, вздохнув, начнёт собирать по комнате свои вещи. Выйдет тихо, и всё, что услышит Вова перед его уходом, так это щелчок несчастной двери. Щелчок, после которого хочется плакать, сжимает в кулаке подушку, скрипит челюстью и зажмуривает глаза. Неужели не получилось? И это все было просто так, и продолжения не будет? Не будут больше никогда вместе? Все мысли снова переплетаются в один большой комок, который невозможно сейчас распутать.

Больно.