(18+)Давай, будем говорить как настоящие друзья...

Верность

Вова ласкается о худые руки, аккуратно целует костяшки, спускается мокрыми поцелуями на запястья, щекочет прикосновениями по гладкой коже. Слышит, как рвано выдыхает Хесус, как тихо смеётся, ему трудно поверить, что вся эта ласка — ни сон, ни фантазия или разминка перед очередным сексом по пьяни. Всё это — настоящее, настоящий нежный Братишкин, настоящие прикосновения, и они и правда всё ещё сидят в парке, прячутся за пышной листвой, нежатся в тайне от гуляющих где-то рядом людей. Губанов смущённо опускает глаза, когда чувствует лёгкий поцелуй на пальцах, которыми сам пытался отстранить от себя так трепетно ласкающие губы. Он смотрит на эту картину из-под пышных ресниц невидящими глазами, думает о том, что как бы не было больно говорить, и как бы сильно не ныли мышцы живота, оно того стоит. То решение, которое он принял, рассказав всю правду. Да, он получил наказание, и сам до сих пор не понимает, заслужил ли его. Но взамен он обрёл куда большее, он получил любящего, отчего-то непреклонно трепетного Вову, такого, о каком смел только мечтать.
— Вов я... — хочет сказать, он обязан высказать ему всё, что на душе. И как бы хорошо они друг друга не знали, эта недосказанность всё равно будет нагнетать. Тяжело выдыхая, аккуратно останавливает, упирается рукой в крепкую грудь, со всей любовью, что удаётся сгрести со стенок разбитой души, заглядывает в глаза, — Я люблю тебя... Слишком давно, и слишком сильно, чтобы признаться раньше. Я должен был сказать раньше, в тот момент, когда мы были близкими, когда ты позволил заглянуть за грань... Но я... Я струсил, понимаешь? Как бы там не было, Шевцову я был обязан спасением... Если бы не он, нас бы, наверное, тут не было... — смотрит в заворожённые серые глаза виновато, боясь отвести взгляд немного сжимает ткань кофты в руке, — Я люблю тебя... Очень люблю. 
Вова смотрит на него слишком преданно, разглядывает узоры на радужке его глаз, заворожённо облизывает пересохшие губы. В его глазах столько надежды, столько благодарности и облегчения, будто Хес не в любви ему признался, а рассказал замысел всего сущего. Вове этот ураган эмоций хочется передать, не глазами и робкими касаниями холодных пальцев, но знает, здесь не может. Увлечётся, забудет о том, где они находятся, а это чревато последствиями. Разглядывает такое любимое лицо напротив, тянется не совсем осознанно, касается пальцами сначала скул, проводит неровную линию до подбородка, обхватывая рукой впалые щёки поглаживает большим пальцем приоткрытые губы. Такие податливые, такие нежные и желанные, их хочется целовать, оттягивать, кусать, извиняясь зализывать. Его всего хочется, целиком, без остатка. Поздно осознаёт, что что-то должен сделать, ответить, и теперь в ожидании смотрят на него. Слова замирают где-то в глотке, когда Хес тянется к нему, не разрывает зрительного контакта, совсем медленно, осторожно. Вова почему-то закрывает глаза, с места сдвинуться не решается. Чувствует осторожное прикосновение губ ко лбу, слышит тихий смешок со стороны Хеса и резко раскрывает глаза. Почему-то смущается, но не улыбаться, не может. 
— Может поедем ко мне? — прерывает повисшую тишину старший. У него немного болит голова, и находиться в людном месте не хочется совсем. 
— И что мы будем делать? — растягивая губы в довольной улыбке интересуется Владимир. Мысли в голове разнообразные, метаются от нормальных, до смущающе откровенных. 
— Фильм посмотрим? — как-то растерянно роняет Хес и отводит взгляд. Понимает ведь, зайдут далеко, придётся показать и синяки, а почему-то не очень хотелось. 
— Хес, всё хорошо. Хочешь и фильм посмотрим, всё нормально, — видимо замечая странную смену настроения поясняет Семенюк.  До машины они идут молча, смотрят друг на друга иногда, смеются, столкнувшись взглядами, глупо улыбаются, бегая глазами по парку. На улице ещё довольно светло, а оттого людей в парке достаточно. Пока они здесь, нет возможности чувствовать друг друга физически, это так удручает. В машину садятся, выдыхая с облегчением, здесь им дозволено больше, здесь нет чужих глаз, назойливых комментариев и неприязни прохожих. Здесь они могут, не боясь взяться за руки, переплести пальцы, здесь Вова может без стеснения целовать бледную кожу на костяшках, тереться о его пальцы щекой. Поднимая голову, он встретится с затуманенным взглядом Лёши, таким родным, таким любящим, что по спине невольно поползут ряды мурашек. Дорога оказывается спокойной, Вова даже рад, что они избежали пробок, не представляет на сколько бы хватило его терпения. Хес всю дорогу смотрел в окно, надеялся найти там что-то интересное. Почему-то в голове неустанно крутился рой мыслей, от приятных, предвкушающих спокойный вечер в компании любимого человека, до удушающе противных, напоминающих о синяках, о неприятной боли в мышцах. Невольно хрипнув, он постарался пересесть по-другому, чтобы было удобнее и не так жало на ноющее место. Губанов надеялся, что это действие останется незамеченным, да только вот от немного стоящего на светофоре Вовы это не укрылось. Срастить два и два не так трудно, кулаки зачесались, захотелось морду набить. Но знает, Хес не признается сам, не скажет, что это и правда так, а потому приходится только сжимать его руку крепче.  В квартиру заходят в полной тишине, как-то смущённо разделяются в коридоре. Хес стягивая куртку вешает на крючок, снимает кроссы. Хочется что-то сказать, или спросить. Хочется просто поговорить с ним снова, да только атмосфера в момент меняется, становится напряжённо. Мнётся на месте, испуганно думает, что мог не убрать собственную кровь на кухне, тихо извинившись спешит туда, осматривая белоснежный кафель облегчённо выдыхает. Зайти не может, что-то держит, то ли яркие картинки того, как он плевался собственной кровью на этом полу, то ли крайне неприятный разговор на этой кухне. Сильно вздрагивает от тёплых рук, оплетающих его торс. Облегчённо выдыхает, чувствуя, как чужое дыхание опаляет чувствительную кожу на шее. Расслабленно закрывает глаза, Вова знает, что ему нужно. Не совсем понимает ступора старшего, но чувствует напряжение, его испуг, и в надежде успокоить жмётся щекой между худых лопаток.  Бережно покрывает поцелуями линию позвоночника через плотную ткань. Лёша в его руках оборачивается, гладит по щекам большими пальцами, облизывает собственные пересохшие губы, наблюдая за сменой эмоций на его лице тянется вперёд. Они целуются лениво, но от того так вдумчиво и нежно, что хочется выть, сжимать его плечи, рычать ему в губы, глотать вязкую слюну. Может, он озвучивает в мыслях то, что делает, не совсем соображает, не осознаёт происходящего. В глазах такая приятная дремота, туманная пелена, даже Вовино лицо становится таким мутным, что видны лишь блёклые очертания. Взамен сильно обостряются ощущения, он чувствует сладкий вкус чужих губ, слизывает капли, металлический привкус подсказывает, что крови, кто-то из них всё же прокусил губу. Чувствует, как напрягается Братишкин, опуская руки на бёдра ведёт куда-то вглубь помещения. Лёша понимает зачем, только уперевшись в поверхность стола, послушно садится на неё, обхватывает ногами бёдра уместившегося между его ног Вовы, цепляется за крепкие. 
— Хес... — дышит тяжело, его грудь вздымается медленно, а голос пропитан будоражащей хрипотой. От него тело дрожит, а внизу живота давит настолько приятно, что становится больно. Младший смотрит на него так опьянённо, так верно и послушно, что его хочется целовать, Хес себе в желаниях не привык отказывать. Кусает его шею, мажет мокрыми губами, слышит, как ему рычат в макушку и послушно отстраняется, — Хес, если не остановишься сейчас, я не ручаюсь за себя... — и Лёша понимает, покорно припадает к его губам примирительным поцелуем. Вова укладывается на его плече, трётся носом где-то под ухом, что-то довольно мурчит. Хес зарывается пальцами в его волосы, чешет кожу, умиляется расслабившемуся парню. Не удержавшись, зарывается носом в его волосы, вдыхает их запах, в наслаждении прикрывает глаза. 
— Я есть хочу... — тихо шепчет на ухо почти уснувшему Вове, и тот сонно разлепляет веки, растягивая губы в довольной улыбке выпрямляется. 
— Сами приготовим? — кусает мочку уха, целует извиняясь где-то под челюстью. Хес оттягивает его за волосы, несильно, но достаточно, чтобы довольно закусить губу. 
— Романтический ужин? — Алексей только тихо смеётся, гладит по щекам, смотрит на ласкающегося к его ладоням Вову. Наверное, он точно не скоро привыкнет к такой картине, не скоро осознает, что это всё на самом деле. 
— Почему нет? И кино глянем. Полный романтик, дядь, — совсем по-детски радуется парень. Трётся носом о Хесовский висок, отходит к холодильнику как-то подозрительно уверенно.  — Мне не нравится насколько ты уверен в том, что мы сами приготовим что-то съедобное, — Губанов до этого момента был уверен, что это шутка и они закажут еду из какого ресторана. Только вот достающий еду из холодильника был явно с ним не согласен. 
— Смотри и учись, один раз показываю! — Владимир сосредоточенно льёт масло на сковородку, наклоняет ее из стороны в сторону чётко распределяя масло по всей поверхности. Оставив её на плите, хватает ножницы, отрезая уголок пачки пельменей. Заглядывает внутрь, проверяя размеры, и высыпает сразу пол пачки меняя уровень огня на средний. 
— Никогда не думал, что жареные пельмени — это романтика, — цитирует подошедший сзади Хесус. Но на его лице нет недовольства, только добрая улыбка. 
— Ну извини принцесса, я не могу убить для тебя королевскую скотину и приготовить из неё идеальный стейк с какой-нибудь ещё лабудой, — парирует как-то слишком обиженно Вова и оттесняет старшему обзор на шипящие на сковородке пельмени. 
— Не злись, — обнимая его сзади шепчет Хесус. Зарывается в его растрёпанные волосы и довольно улыбается, чувствуя, как постепенно расслабляется в его руках парень. 
— Я не злился... — бурчит себе под нос и хмурит густые брови, по мнению Лёши, сейчас он выглядит слишком умилительно. 
— А, да? — смеётся и отстраняется. Бредёт к холодильнику, достаёт оттуда майонез и вытаскивает тарелку побольше.
— Да, и вообще, — одной рукой выключая плиту, второй звонко хлопает по Лёшиной заднице, наблюдая за тем, как он подскочил на месте, и чуть не выронил зажатые в руках вилки.  В гостиную они приходят в хорошем настроении, Лёша плетётся сзади, у него странное предчувствие, что это не самая хорошая идея, только вот озвучить эти мысли будет ещё более странно. Заваливаясь на диван, Вова хлопает рукой рядом с собой, призывая приземлиться рядом. Лёша устраивается у него под боком, оплетает тонкими руками его торс и укладывает голову на плечо. Фильм находится быстро, похоже на какое-то будущее, затягивает сразу, похоже на что-то, что ни один из них не смотрел, возможно какая-то новинка. Герои интересные, сюжет запутанный, но раскрывается интересно, они даже умудряются проникнуться атмосферой. Едят вместе, вымазывают друг другу губы в майонезе, смеются, но после приходится идти за полотенцем. Еда, как и всегда это случается, заканчивается раньше фильма, оставшуюся его часть они смотрят, просто лёжа в обнимку. Вова уже привычно гладит по плечу, скорее всего не совсем осознанно, увлечённый просмотром какой-то сцены на экране. А Хес под его касаниями млеет, темнота за окном и тихий шум из колонок телевизора только сильнее способствуют усыпительному процессу. Фильм заканчивается ровно в момент, когда Губанову кажется, что всего пару секунд, и мир провалится в темноту, но его от сна отделяет тихий голос Володи, рассуждающего о просмотренном фильме. Он только иногда мычит, соглашаясь, старается выдать какие-то более-менее внятные комментарии. 
Где-то на периферии между сном и реальностью возникает резкое желание кусаться, и получается выместить это желание на первом, что попадается — на шее Братишкина. Тот от неожиданности хрипло стонет, сжимает в руке Хесовское плечо, начинает тяжелее дышать. И Лёша отчего-то просыпается быстро, заглядывает в его глаза виновато, он не хотел перейти грани сейчас, он не хочет, чтобы Вова видел, что он прячет под тоналкой, что у него под кофтой. Да только вот Братишкина не особо волнует его смущение, он дёргается вперёд, укладывает на диване подминая под себя. Смотрит в светлые глаза так же пьяно, как и тогда, на кухне, обжигает горячим дыханием губы и Хес искренне пытается ни отдаться, ни смотреть ему в глаза, спрятать замазанную щёку. И это не скрывается от младшего. Он пальцами ловит за подбородок, заставляет заглянуть в глаза, пальцы грубо стирают тоналку под приглушённый скулёж. Лёше могло показаться, но он слышал скрежет его зубов, видит сжатую челюсть. Уже более аккуратно стирает остатки косметики, смотрит больше зло, чем недовольно, и Хес не понимает, на него он злится, или на что-то другое. 
— Почему соврал? — голос грубый, теперь сомнений нет, точно злится. Слова застревают поперёк горла, говорить становится предательски трудно. 
— Я не... — он пытается, правда пытается. Оправдаться, отговориться, сказать и сделать хоть что-то. Но получается только покорно лежать под ним, испуганно бегать глазами и сбито дышать. 
— Не врал? Хес, нельзя так упасть, — говорит уже нежнее, извиняясь за грубость гладит по фиолетовым отметкам на скулах, аккуратно касается губами ноющих мест. 
— И что бы я сказал? Вов, представляешь, меня избили из-за того, что я переспал с тобой! Так? Пойми, я не мог... И сейчас тоже... — и отчасти Семенюк может его понять. Оказавшись на его месте, наверное, тоже бы промолчал, постарался скрыть это от всех, кто ему дорог. Вот только злило не то, что Лёша не рассказал ему. А то, что с ним это вообще сделали. 
— Прости меня... — шепчет в самое ухо, нежно, трепетно. Покрывает лёгкими поцелуями его лицо, медленно гладит по щеке, не хотел причинить ещё больше боли, сказать правда это в слух не может,
— Прости Лёш... — трётся о его челюсть, целует мокрые губы, и жмурится, когда его спину оплетают руками, обнимает в ответ.  Он винит себя, винит в том, что вместо того, чтобы приехать сразу и всё прояснить, он просто поехал бухать. Заливать своё само выдуманное несчастье алкоголем, сопротивлялся друзьям, когда они хотели просто ему помочь. Но они не понимали. Нет. Они хотели помочь ему с девушкой, с этой несчастной подружкой, которая гуляет чаще, чем он сам. А ему не она нужна, совсем не она. Не её длинные каштановые волосы, не её приторный запах духов, не её тёплые руки и глаза. Ему нужен Хес, его извечно идеальная башня, отчего-то пахнущая опьяняюще приятно, его холодные длинные пальцы, Вове иногда кажется, что их создали по подобию какого-то божества, его глаза, бескрайние лабиринты ледяных океанов, снежных лесов и чистого неба. Почему-то его описывать хотелось часами, восхищаться так, как никогда и никем не восхищался. Винит себя в том, что никогда не озвучит своих мыслей и сравнений, потому что это дико, потому что мужику такое говорить нельзя. И он бы наплевал на это, будь это какие-то правила или устои, себя переплюнуть сложнее. Но он может прикасаться без отвращения, осыпать поцелуями его бархатную кожу, заползти руками под одежду, считать его обтянутые кожей рёбра. 
— Вов... — прижимая к себе сильнее утыкается носом в шею. Лёше от его успокаивающего запаха спать хочется ещё сильнее. И Семенюк позволяет, разве он может иначе? 
— Засыпай принцесса, перенесу тебя потом, — урчит Вова где-то над ухом, самозабвенно выцеловывает узоры на лебединой шее. Отстраняясь, заглядывает в глаза, он в них тонуть готов. 
— Спасибо, — напоследок вновь тянется к его губам. Они целуются медленно, растягивают момент, наслаждаются нежностью и не смеют нарушать этот момент.  Братишкин медленно сползает ниже, укладывает голову на его животе, стараясь не задевать синяки. Успел изучить их местонахождение, пока исследовал руками худое тело. Он наслаждается холодными пальцами в волосах, старается не растечься лужицей от удовольствия. Вот он, момент полного умиротворения, идиллии, которую не хочется нарушать. Не хочется разбудить сопящего Лёшу, не хочется уходить от тепла его тела, оставлять его не хочется. Да только понимает, что должен, не может дать уйти безнаказанно.
Желание набить Шевцову рожу никуда не испарилось, а от мирно спящего под ним Лёши, усиливалось только больше. В голове просто не укладывалось произошедшее, избили его парня, его друга, его Хеса, за что? Получается не за что. Идея в голове возникает спонтанно, и одного взгляда на умиротворённое лицо спящего хватает, чтобы аккуратно выпутаться из тонких рук, проскользнуть в коридор и набрать его номер.  Разговор однозначно не телефонный, но и вида нельзя подавать. Прикладывая трубку к уху, искренне надеется, что голос его намерения никак не выдаст, а в груди зарождается какое-то волнение. 
— Ало? — Вове очень хочется с ходу вкинуть пару ласковых, но он сдерживается, уверен, Хес бы похвалил его за выдержку. 
— Здаров, слушай дело очень срочное. Это Хеса касается, можем у его дома встретиться? — старается сделать голос более наивным, добрым, и судя по замешательству со стороны Шевцова, у него получилось. 
— А чё такое? Чёт случилось? — волнуется он совсем не искренне, Братишкин даже сказал бы, что вообще не волнуется, но обманчивую картину определённо пытается создать. Надеется, что Хес не покажет никому? 
— Не телефонный разговор, давай на месте поясню, — и, прежде чем сбросить, думает о том, что пояснит, так пояснит, что потом придётся в больницу ехать.  Сбросив вызов смотрит ещё пару секунд вглубь комнаты, он не видит Лёшу, зато в полной тишине слышит его сонное сопение. Мысли в голове утроили странный водоворот, как бы по-разному они не выглядели, в конечном итоге сходятся к одной — вернётся и переложит на кровать, как и обещал. В какой момент Хес стал для него важнее собственной шкуры? Вова этот момент видимо удачно проебал, а может просто не хотел признавать, что это и правда так. Он ведь прекрасно осознавал, что через себя перешагнуть будет всегда трудно, и если раньше это открывалось в трудности извинений, то сейчас в отношении. Семенюк не сможет сказать, как по-настоящему сильно он любит свою старую плесень. Не сможет сказать, как сильно им восхищается и как описывает его в своих мыслях, с кем сравнивает и на что готов ради него пойти. Он знает, что слишком наивный, когда старший рядом, знает, если ему скажут — он сделает. Потому что это любимый человек, это друг, это мать его Хесус. Тот, ради кого Вова готов попробовать изменить самому себе, обойти свои собственные устои. Тот, ради кого не страшно сейчас спуститься вниз, встретиться с Шевцовым и хорошенько набить его смазливую рожу.  Тихо вздохнув, плетётся в коридор. Куртка, кроссовки, проверка наличия пачки в кармане, стянутые запасные ключи, Хес как-то специально делал, Вова не помнит зачем. На улицу выскакивает под пристальным взглядом охраны, и светловолосый стремиться скрыться с людного места, вспоминает, где камер нет. Они встречаются в тёмном дворе невысоких домов, тут оглушительно тихо, не горит свет в окнах. Младший подходит к водительской двери и, стоит только Шевцову вылезти из машины наполовину бьёт в живот. Прижимает лицом к стеклу и пинает в колени, заставляя встать на колени. Под его хваткой видимо до сих пор не опомнились, и мужчина в полном замешательстве лишь открывает рот, в надежде что-то выяснить. Глупо, Братишкин опускает руку на его затылок, с силой впечатывая лицом в холодное стекло. Алексей вскрикивает, хватаясь руками на искажённый нос болезненно шипит, сползает на асфальт. Младший перед ним садится на корточки, глаза у него пустые, испепеляющие своим гневом, ненавистью.
— И запомни Шевцов, никто... Я повторюсь, никто, не смеет трогать моего старого. Ты понял? — Шевцов смотрит на него исподлобья, взгляд горит, он явно не в восторге. Когда правая рука стремительно замахивается, грозясь прилететь в челюсть обидчика, лишь сталкивается с твёрдой ладонью, а крепкий кулак копируя атаку бьёт в челюсть,
— Добавить? — хрипит, голос садится, теперь в глазах напротив читается страх. 
— Да... — тихо шепчет в ответ, нападать больше не решается. А младший поднимается, показательно отряхивает штаны и быстро скрывается во дворах.  Дорога до дома Хеса не долгая, но идти туда отчего-то не хочется. Холодный ветер задувает под куртку, ночной воздух приятно успокаивает накалённый до предела мозг. Внезапно осознаёт, что неприятно ноют костяшки, резко остановившись поднимает руки, подставляет их под фонарный свет. Кровь, немного, но болеть всё равно будет. Вот, пожалуй, и причина не приходить, Вова почему-то уверен, что Лёша не будет в восторге от новости, что он избил его бывшего. Но домой ехать не хотелось ещё больше, там нерешённая проблема в лице несчастной сожительницы, незаконченный разговор с друзьями, и машина его всё равно на парковке у старого стоит. К двери он подходит, когда на часах светится белыми цифрами третий час ночи, медленно проворачивает ключ в замке, старается быть тише. Сейчас ему совершенно не всё равно на спящего человека, его будить не хочется. Раздевается тоже тихо, надеется не привлечь к себе внимания, вот только повернувшись сталкивается с голубыми глазами, привычно спокойными, слегка сонными, но ясно выражающими волнение. 
— Хес? — осматривая укутанное в одеяле чудо Братишкину хочется к нему ближе, крепко обнять, извиниться за всё, что сделал. Хес ведь не глупый, всё понимает.  Но он молчит, медленно подходит в плотную. Вытаскивая руки из-под пледа, поднимает замёрзшие руки Вовы, смотрит несколько секунд на его костяшки и, сопровождая тяжёлым вздохом тянет в комнату, усаживает на диван, сам скрывается в ванной, возвращаясь с баночкой перекиси и ватой. На процедуру, происходящую перед ним, Вова совсем не смотрит. Ему стыдно, ему тяжело вот так просто смотреть на полуголого Лёшу, укутанного в плед, который бережно обрабатывает его руки. Заканчивая, смотрит на его ладони, опускает к ним голову, ластится в его руки, целует место ран, и Вова не может это терпеть, он не сможет контролировать себя, если Хес продолжит быть таким нежным, таким трепетным и молчаливым. Резко дёргая его на себя, обнимает. Бережно поправляет плед, прикрывая обнажённую бледную кожу, но оставляя оголённым одно плечо. Нежно целует его, трётся носом и укладывая на него голову заглядывает в бескрайние океаны глаз напротив.  — Прости меня... — Губанова, кажется, передёрнуло от этих слов. Вова никогда не извинялся перед ним вслух, никогда не извинялся всерьёз. 
— Я люблю тебя... — целуя в кончик носа шепчет старший, жмётся ближе. Вова для удобства укладывает их на диване. 
— А я тебя больше... — набирая в голос остатки позитива парирует Владимир, и видимо не зря, Хес ему хрипло смеётся на ухо. 
— Я верю...  Они проведут эту ночь вместе. Не трахаясь по пьяни, не действуя друг другу на нервы и не находясь в разных частях города. Они уснут в обнимку на диване, ласково урча друг другу на ухо о том, как сильно друг друга любят. И оба согласятся, эта ночь для них лучшая.