(18+)Давай, будем говорить как настоящие друзья...

Теперь мысли понятны

Утро для Братишкина началось с сильной головной боли и странного чувства, будто его кто-то поцеловал, пока он спал. Оно было нечётким, фантомным и, скорее, напоминало какой-то сон. Вот только бережно зачёсанные на один бок волосы подсказывали, что во сне к нему явно кто-то приходил. Медленно переворачиваясь на спину, парень разрушает тишину комнаты тяжёлым вздохом, тянется к валяющимся на полу штанам. Руки лазают по карманам в поисках, так жизненно необходимой сейчас, пачки излюбленных сигарет. Находит их вместе с зажигалкой, вытаскивает одну сигарету из пачки, зажимая между зубов. Несколько раз щёлкает повидавшей виды зажигалкой, затягиваясь, откидывается на подушки. Приятное расслабление волной пробегается по телу, Семенюк довольно улыбается, смотря в белый потолок, думает, что Хес бы сейчас поддал хорошего подзатыльника за то, что курит в комнате. Помнит, что Лёше его эта привычка не нравилась, он ворчал о том, что потом всё воняет и приходится мёрзнуть, чтобы проветрить большую квартиру. Вова ненароком вспоминает, как закутывая в плед Губанова, грел его собой, извиняясь, целовал в висок, что-то нежно шептал, утыкаясь носом в растрёпанные волосы. Такие тёплые воспоминание начали всплывать в памяти.
В то утро он как раз впервые не уехал, заботился о том, кого считал не более чем другом, наблюдал за его странными сменами эмоций, довольно улыбался, а сейчас что? Облако серого дыма поднимается к потолку, медленно растворяется в воздухе, оставляя после себя приятно пахнущий шоколадом запах, и чем он Лёше не нравится, до сих пор непонятно.        Нужно было срочно исправить всё то дерьмо, к которому оба свели их общение. Идей не было совсем, ровно как и сил на то, чтобы предположить, кто всё же приходил к нему ночью. Последнее, что Вова помнил, так это как Лагода уместил его на мягком диване в гостиной, чей-то тёмный силуэт на лестнице... И голос... ЕГО голос. Точно его, перепутать было трудно, учитывая, насколько хорошо его знает стример. На сердце становится как-то тоскливо от воспоминаний о вчерашнем дне, о его событиях и всём, что тогда происходило. Вова сжимает с силой кулак, садится на краю кровати, делая очередную затяжку, усиленно растирает собственное лицо, пытается придумать хоть какой-то план действий. Нужно попробовать снова поговорить, нельзя оставлять всё как есть, они друзья, чёрт возьми! Столько лет друг друга знают, а тут посраться из-за какой-то мелочи... Да нет, это не мелочь, но сути не меняет, нужно поговорить, попытаться решить всё мирно. Остаться без него насовсем не хотелось вообще. Гнетущие мысли заставили подняться с большой кровати, потушить сигарету в, так удачно оставленную на тумбочке, пепельницу. Поднимаясь, плетётся в сторону ванны, может хоть так получится привести себя в чувства.        Братишкин усиленно трёт глаза, на ходу сонно зевая и потягиваясь всем телом. Уже на подходе к белой двери ванной внезапно сталкивается с кем-то, не очень хорошее настроение позволило бы сорваться и хорошенько обматерить слепого товарища, вот только подняв глаза, Вова столбенеет. Перед ним недовольно потирающий лоб Хесус, его волосы держит излюбленная розовая повязочка, а на лице какая-то тёмно-зелёная маска. Перед Братишкиным сейчас тот самый «домашний» Губанов, расслабленный, сонный и, по-видимому, не до конца осознавший, с кем столкнулся. Стоит только Хесу взглянуть на друга, как он обнаруживает в нём Вову, полуголого, с растрёпанными волосами, и пахнущего шоколадными сигаретами, к запаху которых старший почти привык. 
— Прости... — только и может выговорить Вова, заглядывая в голубые омуты глаз. Сглатывает и неосознанно отводит взгляд, атмосфера между ними напряжённая. 
— Н-ничего... Я забыл кое-что, сейчас, — аккуратно протиснувшись в ванну прямо перед носом Братишкина, сообщает Хес и начинает что-то искать в небольшой ванной комнате.        Вова ловит мысль моментально, заходя следом, закрывает дверь на щеколду, поймав момент зажимает ничего не понимающего Алексея у стиральной машины и с лёгким волнением заглядывает в глаза. 
— Хес... Давай поговорим? — без нажима, без давления и чего-либо, что заставило бы испугаться, но Губанов невольно дрожит, прижимается к машинке сильнее, почти садясь на неё. 
— О-обязательно в такой обстановке? — слегка дрожащим голосом интересуется Хесус, кусает губы и бегает глазами по чему угодно, только бы не смотреть на него. 
— Старый, я не хочу портить наше общение окончательно... Ты мне дорог, я не хочу просирать друга, — вот теперь с нажимом, ловит за подбородок, заглядывает в глаза и, наконец, ловит тёмные зрачки в плен. 
— Вов, отпусти меня... — не знает, что говорить, не собирался рушить дружбу, не дурак, но обстановка не нравится. Выдёргивает голову силой, сжимает челюсть. Из комнаты выскакивает сразу же, как чувствует, что руки, до этого стоящие по бокам, отстранились.        Семенюк готов рычать, выть, орать, кулаками избивать плитку на стене до тех пор, пока кожа не сотрётся до костей. Неприятно, противно, не может только понять, от себя или от него. Тяжело вздыхая, заглядывает в зеркало, под глазами мешки, глаза выдают усталость и разочарование, зря напился вчера, сегодня перед камерой ведь придётся светиться. Наскоро умывает лицо, помогло несильно, но мысли начали более-менее слушаться своего хозяина, позволили хоть часть поставить на места. Нужно отключиться, отдохнуть, нужно пообщаться с ребятами, запустить поток.
В гостиную спускается уже одетый, со всем давно известной «недовольной» миной, на самом деле настроение просто выдавать не хотелось. Внизу людей мало, Татьяна услужливо объясняет, что многие просто не проснулись, сжимает плечо, видно пытается поддержать. Мыслей о том, знает ли она ситуацию или просто видит состояние, как-то не возникло. Вместе с парочкой ребят из сквада начинают настраивать оборудование, это займёт какое-то время, позволит ненадолго освободить голову от всех этих мыслей и воспоминаний, и первое время это даже помогает.       
На глаза Хес не попадался с самого начала потока, крутился с остальными ребятами где-то во внутреннем дворе, вроде как они обсуждали какие-то темы и просто общались с ребятами. Вова знает, что разговоры о чём-то отстранённом помогали старому прочистить голову, поэтому за пару часов потока не уловил ни единого взгляда в свою сторону. Всё же решил, что тоже перестанет обращать на него внимание. Жожо придумал какие-то игры, ребята, оставшиеся дома, с радостью поддержали, время и правда проходило весело, можно было выдохнуть и не выдавливать из себя улыбку. Братишкин правда ловил в чате какое-то время вопросы о том, почему они с Хесом порознь, но толи от понимания, что внимания теме не придают, толи от того, что Хес что-то сказал, весь кипишь быстро прекратился. Игры и развлечение чата продолжалась почти до вечера, только вот когда Вова наконец смог вырваться покурить, во внутреннем дворе никого не обнаружил. Своего кощея в доме он не видел, странно, может они переместились на второй этаж, а может снова ушёл к тем качелям, там ведь и правда красиво. По мнению Семенюка, то место почему-то очень подходило по атмосфере Хесу, наверное, поэтому ему там понравилось. Вечером стемнело быстро, если ребята всё же переместились туда, там горит живой огонь, шелестят большие лапы елей, тихо шумит вода. Из мыслей выдёргивает Мазеллов, вышедший на улицу, видимо тоже, чтобы покурить. 
— Ты старого не видел? — протягивая зажигалку, как бы невзначай интересуется Владимир. 
— Они с Дрейком пошли к озеру, старый сказал там место какое-то кайфовое, — пожимая плечами, делится Илья и, протяжно зевая, отворачивается к проглядывающим на тёмном небе звёздам.       
Братишкин на улице остаётся недолго, докурив, тушит бычок о металл мусорки, отправляя туда остатки выкуренной сигареты. В доме ещё никто не планирует спать, только к играм присоединился алкоголь, и часть ребят отделилась для запуска собственных стримов. Вова на диван опускается, принимает тот факт, что от бухла бы не отказался, даже учитывая, что утром точно будет болеть голова.       
Тем временем у озера, на самом берегу, сидели два дурака, задрав штаны до коленей и опустив босые ноги в воду. Хес ушёл сюда сразу, как смог отмазаться от пребывания на разговорном стриме. Да, признаться, разговоры помогли голове немного опустеть, успокоиться и прийти в среднее состояние между «хорошо» и «полный пиздец». Дрейк, оказывается, об этом месте знал, так ещё и поведал больно романтичную историю о том, как вчера ночью они в обнимку лежали на этой скамейке с Ильёй, переплетали пальцы, целовались. Лёша был последним, кто мог что-то иметь против таких отношений, да и вся эта романтика навевала приятные воспоминания о том времени, когда они с Вовой  были чуть моложе, когда всё это ещё можно было принять за искренность и неспособность правильно понять свои чувства. Сейчас Хес не терял Вову, сейчас он терял самого себя, не понимал, что его останавливало, что не давало наконец признаться самому себе в том, что никакой Шевцов заменить этого белобрысого идиота не сможет. По щеке предательски ползёт одинокая слеза, а за плечи обнимают крепкие руки Дениса.  — Хес, ты чё? — спрашивает тихо, боится спугнуть, поглаживает по сильно выделенным на худой спине лопаткам, позволяет положить голову на плечо. 
— Пиздец, Дрейк... Как можно быть таким идиотом? — горько усмехается, смотрит на собственные пальцы, невольно дрожит, кусает губы. Ему самому от себя неприятно. 
— Эй, не говори так. Ошибки — это нормально, окей? Ошибки все совершают, это не стыдно. Мы на них учимся, — подбадривающе улыбается, смотрит на спокойную синеву озера, освещаемую восходящей на чистом небе луной. 
— Не в моём возрасте учиться, Ден, — поднимая голову, трёт глаза, сжимает губы, пытается прислушаться к себе, к ощущениям и чувствам.  — Мы всю жизнь учимся. Хес, просто прими всё так, как оно есть, если судьба что-то делает, навряд ли это напрасно, — поглаживает по плечу, смотрит куда-то за его спину, несдержанно, но нежно улыбается. Лёша даже не надо поворачиваться, чтобы понять, кто там.
— Иди уже, — тихо смеясь, хлопает по плечу, следит за тем, как друг, радостно подскакивая, начинает натягивать кроссы,
— Дрейк. Спасибо, — наблюдая за что-то бурчащим под нос товарищем, провожает его глазами, ловит в темноте довольно лыбящегося Мазеллова и, тихо усмехаясь, качает головой.        Будь он чуть моложе, при влюблённости, наверное, вёл себя так же. Медленно водит ногами по прохладной воде, невольно улыбается тишине и спокойствию этого места, как жаль, что оно ничем не похоже на его голову, там сейчас творится полноценный ад. Мысли путаются, запинаются одна о другую, что будет, если поступить так? А если по-другому? А может вообще поступить совсем иначе? Что из этого выльется? Хватаясь тонкими пальцами за голову, тихо стонет от усталости. Он правда устал, искренне заебался и ничего не может с этим поделать, ловит только одну мысль, хочет всё исправить, хочет, чтобы сейчас рядом с ним сидел его Вова. Такой весь вечно хмурый, ворчливый, придирчивый, любящий наехать из-за любого пустяка, а потом молча извиняться, говорить, что всё это от большой любви к нему. Невольно хмыкает, ему хочется любящего Вову... И на этом моменте круговорот резко прекращается, все мысли выстраиваются в свободный, ровный поток. Его чувства непросто как к понравившемуся мальчику, а как к близкому человеку. Хесусу Вова не просто нравится... Он его любит...       
По телу невольно проходится дрожь, несмотря на прямоту и спокойный поток мыслей, теперь не находится слов. Грёбаный парадокс. Что же он наделал? А как же Шевцов... Он был... Заменой? Просто был похож, любил, он заменял Лёше то, чего не мог ему дать Братишкин, и это ведь даже помогало, Губанов и правда начал верить, что Шевцова он полюбил... План в голове выстраивался медленно, продуманно, но сразу было ясно, он сможет всё исправить, нет, не может. Он должен все исправить!