О благодарности

25 Глава.

    Парано́йя — вид расстройства мышления, странность, возникающая при ряде психических заболеваний и поражений головного мозга. Редкий тип хронического психоза, обычно начинающегося в зрелом возрасте. Изуку стопорился на планке отрочества, но некоторые проблемы с головой за годы экспериментов с причудами появиться могли.       
    Для парано́йи так же характерно постепенное развитие логически построенных зацикленных систематизированных бредовых идей. А если не вдаваться в лирику терминов и психоанализа, говорить по простому и понятному — речь идёт о чрезмерной подозрительности и недоверии к людям.
    Изуку не строил теории заговора против себя. Или хотел на это надеяться. Не подавал вида положительной динамики выздоровления, он совершенно осознано. Лежал пластом, переводил сухой взгляд с врача на стену и обратно на медсестру. Мальчишка казался выжатым реальностью и не способным вернуться к обычному вербальному общению от слова совсем.       
Защитный механизм работающий на абстрагирование и толики здравого смысла у врачей. Восстановление шло утрированно медленно. В ход шли капельницы, антибиотики и перевязки. Так же лечили Ингениума: созывая консилиумы, собирая урожай анализов по вторникам и четвергам. Разница, однако, была.   
    Мидория не числился среди тех парней, которым помогают из благодарности за верную службу. Люди руководствовались чёрным и корыстным, желанием вытянуть из податливой юной плоти механизм работы преступного синдиката. Изуку ощущал готовность вытягивать из него информацию клещами, когда происходила смена физ. раствора, или когда старый сутулый доктор приветствовал его утром и брал с изножья кровати карту с последними показателями.              
    Изуку не мог писать, не мог говорить и кивать тоже не мог. Строить допрос в стиле: «Моргни раз, если да, два, если нет, три, если виноват Томура» — нечто бескрайне долгое и не очень продуктивное. Мидория виделся сродне сейфу запрограммированному на самоуничтожении в случаях агрессии внешней среды. Тронь и сгорит синем пламенем. 

         Мальчишке казалось, что его «лапают».

     Таким образом Изуку всё чаще приходил к мысли, что стоит попытаться оттянуть свою поправку. Будучи смышлёным малым, он убедил себя: стоит придти в норму рукам или челюсти, как следователь подселится в его палату на пмж. Или, того хуже, переведут в какой-нибудь бункер специального назначения, от куда выцыганить подростка малой кровью не выйдет.
     Если, конечно, Томура вообще собирался его спасать.
        Мидория в Шигараки не сомневался, нет. В ком угодно кроме него. Это «Все за одного» источал ауру манипулятора и последнего ублюдка с больной фантазией. Это Курогири некий серый кардинал считающий себя большим, чем представляет на самом деле. Это Гиран приводит озлобленных школьников на порог злодейской организации, заливает мёд им в уши и запускает в голову колонию муравьёв — подозрений к существующему устрою. 
В Томуре сомневаться не хочется. 
       Изуку был прекрасным с точки зрения долгоиграющих тактик элементом— мог временно менять выписанную на лист способность. Чем сильнее жертва — тем больше прилагалось усилий, чем весомей квирк — тем выше отдача контролю. Палка о двух концах, где против Всемогущего Изуку оставался бессильным ребёнком.       
    Шигараки наверняка не обрадовался сложившейся ситуации. Он дал карт бланш не предполагающий попадание в руки врагу и лишение квирка. 
            Томура не заслуживает сомнений.
        Но всё это — в прошедшем времени, потому что инъекций для поддержания способности в больницу отродясь не завозили. Радовало лишь то, что ломка происходила в коматозном состоянии под покрывалом снотворных и обезболивающих. Если здесь уместно слово однокоренное «радости».       
    Возможно Томура хотел избавиться от Пятна любой ценой. Тогда все личные думы должны отступить на второй план; Изуку просто стоит отдаться свободному падению потому, что Шигараки точно знает как лучше и умеет ловить. 
        Если Томура не просто его использовал.
  — Знаешь, — говорит всё та же рыженькая медсестра, когда воздух в палате буквально спёрт от молчания. Изуку заинтересованно переводит взгляд на девушку изгоняющей своей глупостью бывалых следователей. — Смотрю на тебя и думаю: «Хей, я бы тоже пару раз пырнула ножом эту кудрявую овечку».       
    И кроме шуток — звучит это с нездоровым энтузиазмом, нутро как-то само пытается воззвать ко всем утраченным за жизнь способностям. Медсестра слегка смущенно (нет) улыбается и Изуку видит, как меняется её лицо, когда она оборачивается к окну в коридор. С совершенно рабочим, будничным видом, жалюзи опускаются вниз, что на памяти Мидории случается впервые.       
    И либо Изуку стал настоящим парано́иком, либо эта блажная вкалывает что-то ему в вену.
      А ведь люди часто делают вещи из разряда около моветон. Некоторые сморкаются на тротуар в период гриппа, некоторые не вытирают ноги заходя в чужую квартиру, некоторые любят хрустеть пальцами или, ещё хуже — шеей.       
    Но подобные «особенности» нового приятеля замечаешь только в определённой ситуации. Зато когда они попадают в поле зрения, вымораживают донельзя. Впрочем, либо человек и без того вызывал отвращение, либо его выкидоны можно терпеть за милые глазки, чувство юмора или красивые руки.
         Любое действие — гирька на весах образа. Первая появляется в момент знакомства и чаще всего, она довольно тяжёлая. Книгу по обложке судить не принято, но яркая атласная привлёчет больше внимания, чем обшарпанная и замызганная.       
    Чего делать не принято — снимать обложки. Они ведь не просто так пришиты к корешкам. Но книга — метафора. В момент знакомства запоминаешь прищур глаз, длину волос, лицо в целом и наполненность телосложения. Реже — имя. Богатый внутренний мир, глубже, чем просто под кожей. Лезть из неё вон, лишь бы привлечь внимание симпатичного парня — плохая затея. Первое впечатление — вещь пугливая. Засмотришься в чужой омут и обзовут как — нибудь обидно.    
    «Сбросить кожу» — значит надолго укрепиться в новом топе Изуку, как человек, который оставил самое худшее послевкусие от первой встречи.       
  — Её зовут Тога, — буднично представляет голую девицу Томура. Мидории плевать как зовут не рыжую и не медсестру, съевшую его яблоко, он хочет чтобы ей дали набросить на покат плеч хотя бы халат. Девушка наготы не замечает или делает вид. Вытаскивает ножки из более смуглой кожи, словно из дешёвых, рвущихся колгот. Под ней лужа из волос, ногтей и сгустка эпидермиса.       
    Изуку надеется, что она уберёт это за собой, потому что встать с постели он так и не в состоянии.       
    Как и не может вспомнить что произошло; особенно когда блондинка беззастенчиво машет ему рукой разодранной от середины локтя. Это, и то что Томура кинул в новую знакомую футболку, отвлекает Изуку от форм девушки. За свой юношеский интерес слегка стыдно.       
    Тога красива и уверена. Возможно «слишком», вероятно «само». К таким людям хочется подобраться поближе, чтобы влезть под кожу и узнать лучше. С ней подобное можно провернуть буквально, и это заставляет мысли осесть на одном месте. Изуку от чего-то слишком возбуждён от созерцания колючего нрава и блондинистых волос.                                          
    — Я рад, что она не прирезала тебя, — добавляет Шигараки. Отсутствие на его лице Отца успокаивает, потому что Изуку может видеть: Томура действительно рад. Почему отправили явно взбалмошную девицу на такое задание — вопрос следующий. Неозвученный. Больно кольнувший в груди.              
  — Он же был мёртв, — скучающе поправляя лезущую в глаза чёлку, отнекивается Тога. Закончив со своим занятием она, выступив из прежней шкуры, поспешила удобно устроиться в ногах Изуку. — Хотя голова у него болталась, — панибратски тыкнув Мидорию куда-то в район скулы, девушка слегка хихикнула, — безвольно мило.       
    Изуку считал «милым» хомяка запихивавшего в рот большое зёрнышко. Но язык не ворочался во рту, и Тога, к сожалению, как телевизор не выключалась. Приходилось вникать в суть да дело под её неровные комментарии и абстрагироваться от холодных девичьих пальцев, щекотящих пятки. Томура подробностями не сыпал, скорее от того, что не хотел пугать особенностью методов и их рискованностью. Четно. К концу разговора Мидория осознал роль которую ему отвели. 
Роль сопутствующего ущерба.
        Это не удручало и не ободряло. Просто являлось так и неозвученным фактом. Парано́йя, пустившая корни в больнице, настойчиво запросилась наружу молодыми ростками. Изуку напряг желваки. Томура всегда был честен перед Изуку, но ещё больше перед своим стремлением добиться цели.       
— Тебе придётся много с кем познакомиться, — по средине разговора обрывает себя Томура. Звучит странно, Изуку чувствует себя совершеннолетним, съехавшим из дома. Вернувшимся, и заставшим предков за заселением приезжего студента в освободившуюся комнату. Около неприятное ощущение. — Отдохни. У тебя завтра долгий день. 
Тога, почему-то, из комнаты не уходит.
        За Томурой закрывается дверь.
    Изуку значительно лучше, пока он отдыхал в логове. Во времени он заблудился достаточно давно, но сейчас, когда Бакуго сидит на его бёдрах, сжимая руками шею, нет никакой боли. Дни в лаборатории дали свои плоды. Мидория смотрит в серьезный скос бровей, но боится опустить взгляд ниже, чтобы не увидеть глаз.        Можно использовать слово «дежавю», но Катсуки никогда не находился с ним в таком положении ранее. Если не считать те забавные детские драки. Когда и в бровь, и в глаз, и домой со сломанными ребрами и верой в собственный геройский успех.
         Впрочем, разницы нет, это тоже избиение. Доказательством служит частое дыхание, и кровь на скуле. Бандаж на руках к списку не относится, но мешает сопротивляться. Изуку остаётся, если можно так выразиться, получать удовольствие. Лежать, изучать ключицы, в обтяг чёрной майки, и широкие белые брови.       
    Мидория не извращенец. И не фетишист. Он чувствует как потеют ладони Бакуго, но никакого жара не исходит. Голова Изуку горячее будет и, возможно, стоит сказать об этом Тоге после того, как они закончат.       
    Но это потом. Сейчас есть только собственные мысли и ощущения. Тёплое тело, знакомый запах. Вполне материальный Бакуго до которого можно дотронуться. Даже маленький парано́ик крепко спит, совершенно не задетый происходящим. Одну руку Бакуго чуть отводит назад, и Изуку знает что последует дальше, поэтому слегка поворачивает голову влево. Так будет меньше болеть шея.       
    Костяшки у Бакуго мягкие. Слишком, для парня, пророчащему всем злодеям погибель. Изуку догадывается, что это из-за глицерина, но молчит, хотя разговоры уже ему доступны.
Катсуки бьет наотмашь, и только зелёные кудри, в отличии от их владельца, не впечатываются в подушку. Бакуго молчит, потому что стоит ему сказать слово и вся картина разрушится на мелкие кусочки. Остаётся только насупленно пыхтеть, что не выглядит сколько-нибудь угрожающе.       
    Щека наливается кровью и Изуку чувствует лёгкое покалывание в том месте, где секунду назад был кулак. Взгляд совершенно непроизвольно касается глаз. Алые, с багряным омутом, под белыми бровями. У Мидории нет никакого морального, никакого душевного права открывать рот, но слёзы, впервые за несколько часов избиений, наворачиваются на глаза.
   — Хватит, — просит Изуку, и сжатая ладонь дёргается. Бакуго выглядит слегка удивлённым и прерванным на самом интересном месте. Он словно случайно ослабляет хватку верёвок и Мидория без приглашения пользуется возможностью. Закрыв лицо ладонями, он делает несколько шумных вдохов, глотая сопли и обиду. Катсуки всё ещё молчит, но закатывает глаза, разминает шею и собирается вставать с насиженного места. — Стой, — всхлипывает.        
— Я не буду тебя успокаивать, — говорит. Бакуго поднимается с Изуку совсем неловко и только для того, чтобы усесться в изножье кровати в позе лотоса. Мидория тянется следом, смотрит на ровесника. Видит ключицы и брови, готов выть от того, что не может взглянуть чуть ниже шевелюры, но выше острого носа.       
    Изуку знает — весь этот фарс только для того чтобы заставить его новоиспечённую способность клокотать внутри, но не чувствует ничего. Бакуго — друг детства. Бакуго значил для него очень много из-за хорошего жизненного урока. Бакуго заботился о маме Изуку. Влезть в голову Бакуго — это то, чего Мидория неистово желает с той самой минуты как узнал о новой причуде.       
    Истины просты, написаны перманентными чернилами в красных глазах и непроизвольно читаемы. Мидория садится и тянет руку к чужой щеке. Она ничуть не мягче костяшек, но заметно теплее. Закрытые глаза Бакуго открываются и на пальцах появляются небольшие капельки влаги.         — Ты хорошая актриса, — пытается избавиться от жгучего стыда Изуку. На его руке высохшие слёзы и один из первых слоёв идеальной маски Тоги. Девушка цокает и встаёт с кровати. Скидывая кожу на пол, остаётся всё в той же чёрной футболке.       
— Да и фиг бы с ним, — сопит, надув щёки, Тога. Мидория улыбается виновато по-детски, и смотрит на флакончик от пробника духов. За стеклом красная, как те самые глаза, кровь Бакуго, которой осталось чертовски мало. — Мы все тут личности, не спорю. Разбивать тебе лицо меня не хило заводит, но... — Изуку действительно неловко за такие вечерние посиделки.       
    Обычно утро начиналось с мыслью о разговоре с Томурой. Отвлёчённом или вполне материальном. О деле или жизни. Но такой распорядок остался в прошлом. Возможно проблема заключалась в том, что с Изуку слишком долго нужно было строить монологи.
Быть может, лепту внесла потеря причуды. Не исключена нехватка времени. До кучи припишем подмену лидера лиги злодеев. Нужное и более правдоподобное можно зачеркнуть и убрать из головы долой.
    В общем, Мидория перестал слыть любимым мишкой. Шигараки оставил его в комнате с хулиганом и дал оторвать плюшевую голову. Изуку любовно сшит грубыми стежками, целый, но не столь презентабельно красивый и интересный. Его потерю уже пережили, обдумали, и приняли.       
    Семь стадий отрицания неизбежного, которые Томура пережил, оставили неизгладимый след на модели поведения Шигараки. Изуку не знал, может ли он что-то с этим сделать, а вместе с тем нужно ли пытаться?       
    Времени появилось много больше. Не двадцать пятый час в сутки, но помощь в лиге заметно урезали. От болезни или от нового типа причуды, прописали монотонный постельный режим, отказаться от которого с каждым днём становилось сложнее.
Неожиданной компанией стала Тога. Не из сострадания, разумеется, а скорее из своих воспалённых фантазий.       
Девка продолжала воровать яблоки, нарушать приватную обстановку в комнате Мидории и садистским уклоном помогала разминать калеченные конечности. Изуку, вооружившись одноразовым пакетом, мигом снял налипшие на пол ошмётки кожи.       
  — Осталось на один раз? — обречённо уточнил мальчишка, оставляя мусор у двери. Тога сразу сказала, что добытая кровь не окупится даже вырезанными наживо веснушкам. Следующее избиение должно было закончить вереницу и поставить точку.        
  — Я не могу понять, что у вас за отношения, — кивает блондинка устраиваясь на своём любимом месте. В руках у неё попкорн и пульт, а на кровати останутся крошки, но язык не поворачивается выгнать.       
    У блондинки нет соседей по комнате и, казалось бы, проводи у себя время в своём удовольствии. Читай, смотри плохие комедии, вяжи или пытай домашнюю зверушку. Изуку не понимал такой тяги к общественности и к нему лично. Единственным разумным объяснением стал совсем невесомый факт: когда-то у Тоги была ну очень большая семья. Не сёстры Кардашьян, конечно, но всё же без тихого оплота в большом доме.       
    Тога умная, так что не понимать для неё действительно в новинку. Курогири, Томура и прочие постояльцы альянса. Все они могли приоткрыть занавесу побоев и объяснить их суть. Но зачем тешить себя дубликатом, если оригинал никуда не денется из своей комнаты.
    Да и зачем нужно афишировать их маленькие ролевые игры? В таком деле не нужна ни публика, ни группа поддержки, ни команда сопереживающих. Изуку хотел скорябнуть старые шрамы, и с этим могли помочь только два человека: Тога и Бакуго Катсуки.       
Тога умная, и вопроса не звучит. Она просто утверждает «происходящее — не правильно».    Законопослушные люди со здоровой психикой не избивают «за так» худеньких мальчиков. Но если Изуку не слушает собственный голос разума, куда стучать школьнице в розыске?        Тога умная, поймёт сама.       
    Потому что Изуку хочется не только избить до полусмерти, но и выходить. От Мидории несёт таким пикантным ароматом крови, что можно сравнивать с аурой Пятна. Скоп внешнего вида, способностей и начинки диссонирует так сильно, что пройти мимо невозможно.       
    Тога умная, а Изуку помешанный, даже если сам это ещё не осознал.
    Через несколько дней, Изуку выходит на улицу, проветрится. Он видит себя в длинной очереди. Кафетерий. Вокруг ученики UA, блёклые, стоят, ждут порции углеводов и белков в свою тарелку, мило беседуют друг с другом. Мидория силится разглядеть лица, но улавливает лишь очерки. Ни глаз, ни ртов, не видно так, словно студенты поголовно закутались в капюшоны или их фотографии чёрным маркером разрисовал брат проказник.     
    Мальчишка неловко выгибается из общего строя в сторону, пытается рассмотреть его начало и конец. За десять минут ожидания вереница не сдвинулась и на шаг. Игра в массовку. Гул голосов, аки жужжание безнаказанной мухи, вырос на пару децибел и, казалось, нарочно выводит на конфликт.
   — Как же эти придурки достали, — утомлённо, но слишком отчётливо звучит вне горизонтали студентов и Изуку понимает в чём была его проблема. Он, наконец, может отличить лица; не все, несколько: студенты А-класса и Бакуго Катсуки составляющий им компанию.       
    Мидория выступает. Всего шаг из толпы. Но никто не собирается его останавливать за неоплаченный обед. Совесть хорошего мальчика немного задета, но он делал и худшие вещи в худших местах.       
    Походка лёгкая, непринужденная. Задетый стул мерзко скрипит, и привлекает внимание. Не всех, конечно. Люди стоят в очереди, едят или чем они там вообще заняты. Только Бакуго, переводит взгляд со своей тарелки на Изуку. С этого момента гул обращается в вакуум, слышен марш сердца и скрип палочек о тарелку.
   — О, я гляжу ты ещё не привык к нашей толкучке, — доброжелательно приглашая за стол произносит Киришима. Он не отодвигает стул и не показывает жест рукой, но чуть сдвигает свой поднос и этого достаточно, чтобы Мидория мог поместиться. — Ну ничего. По первости всегда так.       
  — Главное уйти раньше, — весомо замечает Мина, — до звонка. А то свернёшь к опозданию.  
    Люди так не говорят, но Ашидо и не похожа на человека. Изуку скромно кивает наставлениям, чувствует себя взятым на поруки. Каминари смотрит на скудный завтрак знакомого и перекладывает ему свою булочку. Жест греет душу.       
    Можно ли сейчас считать, что Катсуки его подкармливает?
        Нет, конечно, Бакуго в стороне. Смотрит презрительно настороженно, как всегда, но чуть более откровенно, чем обычно или чем на других людей. Но Изуку не уверен. Может за несколько месяцев реабилитации он отвык от нормального человеческого внимания.       
    — У меня что-то с лицом? — осведомляется Мидория, притрагиваясь к одной из своих щёк, это выводит Катсуки на озлобленное дёрганье кадыком (он пьёт сок, но разве это важно?). Присутствующие словно не замечают накалившейся обстановки и это, в купе с общей доброжелательностью, делает им честь. 
Ох, значит Бакуго может быть хорошего мнения о людях?
        — Да, ты выглядишь как Деку.       

                                     Колит.
                               Специально.
                            Целится и метит.