Прекратите отрицать свою травму... это нормально быть не в порядке... чтобы решить проблему, нужно для начала ее признать...» Фразы психотерапевта крутятся в голове беспорядочным вихрем. Джисон опустошенный, уставший, выжатый как лимон, едет домой на пустом автобусе. Он всю жизнь утверждал, что в порядке. Прекрасно понимал, что у его друзей проблемы намного хуже. А у него так, временные трудности. Его родители не уделяли ему внимания, а родители Минхо избивали его с братом до полусмерти. У него были конфликты с Дамрёлем, но у Минхо с ним всё было намного хуже. Ему было одиноко дома, а у Минхо дома не было вовсе. Его проблемы не столь важны. Это лишь глупости. У Минхо и Феликса всё было намного хуже.
Но всё же. Почему он последние несколько лет каждую ночь надеется на то, что не проснётся утром? Почему он не ест неделями, просто из-за того что еда перестала иметь вкус? Почему он напивается до состояния нестояния и отчаянно ищет смерти, пугая Феликса? Разве так ведут себя люди, которые в порядке? Так они проживают каждый день своей жизни? Многоквартирный дом маячит на горизонте, он на негнущихся ногах идёт туда, со страхом открывает дверь в свою квартиру. Там темно и тихо. Ему определённо не хочется быть там. — Как прошёл день? Минхо выплывает из кухни, подпирает плечом дверь и мирно смотрит как Хан снимает ботинки. — Как обычно, в школе одни маленькие ублюдки, в автобусах душно и тесно, а из-за чёртова солнца я потею как свинья. — Ну почему же как? Минхо обнимает его со спины и кладёт голову на плечо. Джисон пытается что-то приготовить, но в итоге бросает это всё включая чайник и забрасывая в кружку порошок растворимого кофе. — Намекаешь что я свинья? — Почему намекаю? Говорю прямо. — Я был у врача. Она сказала что у меня депрессия. — И что ты думаешь на этот счёт? Минхо всё ещё его обнимает, лбом утыкается в спину, а Хан собраться не может. Почему-то слёзы текут по щекам, а в горле комок. — Думаю, что я действительно не в порядке, но если начну принимать лекарства, ты исчезнешь. — Хани, солнышко, я исчез уже давно, ты просто не можешь это принять. — Заткнись! В порыве злости он отталкивает его от себя, но, обернувшись, никого рядом уже нет. Разумеется нет. Закрывая лицо руками, содрогаясь в истеричных всхлипах, он падает на колени. Это мерзкое чувство беспомощности, это отчаянное желание прекратить всё. Он держится из последних сил, чтобы не вылететь в окно, потому что терпеть это невыносимо. Потому что осознание правды не даёт жить как раньше дальше. Никто из его друзей не чувствует то же самое. Все они живут счастливо. В школе коллеги рассказывают, как на выходных ездили гулять, отдыхать. И в отпуск они отправляются за границу. А Джисон из кровати не вылезает даже для того, чтобы банально умыться. Не так живут люди, которые в порядке. — Ну что ты, солнышко, не плачь. — Уйди, уйди, уйди. Минхо на корточках смотрит на него, как на одну из своих бродячих кошек, с которыми он любил играть в пьяном угаре. У Джисона трясётся челюсть, ему невероятно холодно и злость накрывает с головой. Он кричит на него, орёт изо всех сил. О том как любит, о том как ненавидит, о том как ему больно. А Минхо ничего не делает, лишь спокойно продолжает сидеть рядом. — Уйди из моей головы, пожалуйста, — шепчет, закрывая глаза, — я слишком люблю тебя, так что просто уйди. — Именно из-за того, что ты меня любишь, я не могу уйти. Ты меня не пускаешь. — Но как я могу жить без тебя? Зная, как много боли тебе пришлось пережить? Как ты это себе представляешь? Я каждый день виню себя за то, что произошло. — Но это была не твоя вина. — Я тебя не защитил! Его ломает изнутри. Горло жжёт, с глаз текут горячие слёзы, и он не может успокоиться. Колени болят из-за неровной плитки, Минхо обнимает его так крепко, как только может, сжимая волосы на затылке, снова и снова повторяя, что всё должно остаться позади. Но Джисон не понимает как это сделать.
***
— Вы злитесь на него? Минхо стоит у нее за спиной, руки на плечах, глаза грустные, как у побитой собаки. Джисон смотрит на него не больше секунды, знает, что если задержать взгляд будет слишком много вопросов. — Конечно нет. Я не могу злиться на него. Только не на него. — Почему? — Он был самым прекрасным человеком в моей жизни. — Не стоит идеализировать... — Я не злюсь на него, — перебивает он ее, — о таких людях принято говорить или хорошо, или никак. — Хан, поймите, что вы живы, — Юджон объясняет ему очевидные вещи и это раздражает, — отсюда следует другой вопрос. Вы злитесь на себя? — Что? — Вы простили себя за ошибки, которые совершили? — Я... Она кивает сама себе и делает очередную пометку в дневнике. Хану невыносимо хочется оправдаться, мол, какие ошибки, за что он должен прощать себя, он ведь не... Не что? Не виноват? Тогда почему ты продолжаешь грызть себя, перекручивая в памяти события десятилетней давности? Это один из последних сеансов. В самом конце Хан решается задать, волнующий с самого начала, вопрос. — Откуда вы его знали? — Ты меня так и не вспомнил, правда? Он вглядывается ей в лицо и внезапно вспоминает Йеджи. Улыбка одинаковая. И глаза. Но это не может быть она. Или? — Я сменила имя, скрываясь от родителей. Они были уверены, что мне не нужно быть психологом, потому что не престижно. Они говорили, что я должна быть адвокатом или хирургом. Но мне казалось, что если я смогу помочь хоть кому-нибудь в этой жизни, то мне не будет так тошно из-за прошлого. Ведь я тоже всё видела и ничего не сделала. — Но ты же тогда была зла на Хенджина, тебя можно понять. — А ты был ребенком, который не знал, что делать если у человека депрессия. Так что и тебя понять можно. После его смерти у тебя был Феликс, у Хенджина Сынмин, помнишь, да? — она грустно улыбается, — они и сошлись тогда только из-за горя. А у меня никого не было. Я приходила к Дамрёлю и, наверное, он чувствовал себя так же ужасно, как и вы. Тогда мне захотелось ему помочь. Я отучилась, поменяла имя, фамилию и место жительства. Потом ко мне пришёл Феликс, а затем и ты. Думаю, мы все должны отпустить эту боль. Он уходит от неё, загруженный мыслями. Даже не думает, куда идёт. На автомате садится на автобус, даже не посмотрев на его номер. В окне дома сменяют друг друга, но он их не видит. Он видит злого отца и вечно уставшую мать. Видит хрупкого Феликса, худого, вечно голодного. Дамрёля, чьим поступкам точно нет прощения. Хенджина и Сынмина, которые до сих пор борятся с общественным осуждением и гомофобией. И видит себя. Подростка. Мальчика, который взял на себя слишком много. Который пытался спасти друзей, который повзрослел слишком рано, который отчаянно пытался поступить правильно, но снова и снова причинял боль любимым и родным людям. Он ошибался слишком часто. Он не сделал и половины из того, что должен был. Он не смог защитить свою любовь. Северное кладбище. Вот так ноги сами вели его к этому месту. Сколько бы он ни старался избегать его, сколько бы не откладывал поездку сюда, всё равно оказался у темного камня с высеченными на нем датами и именем. Тем самым, что до сих пор жгло ребра с левой стороны. Ли Минхо. — Привет, — шепчет. Могила ухоженная, Феликс часто здесь бывает. Да и не только Феликс, остальные тоже приходят часто, чувствуют вину за произошедшее. Но только не он. Он не мог найти в себе силы прийти. Не был здесь с дня похорон, чудом вспомнил куда идти. — Минхо, — одно это имя олицетворение боли, — давно меня не было, правда? Ты скучал? Я вот безумно. По-настоящему безумно, ведь я создал новый мир, где ты был жив, представляешь, — он садится прямо на холодную землю, опирается спиной о железный забор, — я такой идиот. Никогда не понимал, почему ты это сделал, а недавно сам захотел выйти из окна. По пьяни, разумеется. Вот только неужели ты чувствовал это всё время? Эту боль и страх...
