Месть белых воронов

Глава 12

     Ночью перед сном, пока из-за дверцы шкафа на меня глядит тьма, утром за завтраком и даже во время уроков я думал о родителях. Тогда я еще не совсем понимал их сверхзаботу и опеку, и запросто мог обидеться, когда мне отказывали в прогулках на улице. Я не мог понять нервозность отца и тревожность мамы. Я ни раз замечал, как у одного из них дергался глаз, а у второй дрожали руки. И всегда обвинял во всем работу, потому как из уст родителей, работа – самое страшное слово. Утром мама боялась опоздать на РАБОТУ, и потому обожгла пальцы рук раскаленной сковородкой. У нее на правой руке даже есть шрам, заработанный одним суетливым утром при жарке оладьев. А вечером папа вернулся с РАБОТЫ в плохом настроении и выпил бутылку пива (это всегда означало что-то плохое). Именно из-за нее, из-за этой треклятой РАБОТЫ, родители всегда озадаченные и уставшие. Сейчас же я стал видеть все по-другому, не сквозь призму розовых очков, а так, как это было на самом деле. С привкусом горечи, боли и страха. Я чувствовал себя очень нелепо и глупо: будто все это время был слепой, и вдруг резко прозрел. Будто мой дом, моя жизнь пылали ярким огнем и уже почти превратились в пепел, а я просто сидел и смотрел любимые передачи по Дискавери и выглядывал в окно, совершенно не замечая дыма. Затем накатила новая волна целой палитры ощущений, и среди них чувство беспомощности, безысходности и собственной никчемности. Появилось непреодолимое желание взять все в свои руки и что-то предпринять, не сидя сложа руки и не играя в паззлы. Но тогда было слишком рано, чтобы осознавать, что происходит, а теперь уже слишком поздно, чтобы вернуть родителей. Осознание, которое до сих пор бьет током по моей черепной коробке: «Уже. Ничего. Не исправить». Маленький Анри внутри меня хочет биться ногами в истерике от несправедливости, хочет в объятия своей мамы, от которой всегда вкусно пахнет цветочными мотивами с нотками самой чистой любви. Какую бы сильную заботу нам не давала бы Агата, объятия и поддержку мамы девятилетнему ребенку не заменит никто. Ровно так же, как и никто не сможет дать такой нужный мужской отцовский совет, как папа. Гуляя по следующим страницам дневника, мы все больше понимали происходящее и все лучше узнавали Агату. Может быть мы поступали неправильно, нарушив ее личные границы тем, что проникли таким способом в ее мысли. Но это было необходимо нам настолько же сильно, как и глоток воздуха. Мы как будто заново знакомились со своими родителями, с тетушкой и с самими собой. И было такое ощущение, что мы заново учились жить и понимать, как устроен этот мир. Ведь все, что во что мы верили и все, что знали оказалось поддельным и пластмассовым. Все это оказалось не больше, чем фальшь и выдумки. Мир не равно добро, а мы никогда не были и не сможем быть такими, как все. Нас никогда не примет общество, и казалось, что нам уже это не было нужно. Любой сказал бы, что мы стали злее. Но смог ли бы хоть кто-то суметь остаться прежним, после того, как на него обрушился огромный снежный ком, разрушая внутри все живое? Заставляя тебя преждевременно повзрослеть и убивая напрочь все светлое, что когда-то жило в тебе. Поначалу мне хотелось злиться и на родителей, и на Агату, но потом меня словно обдало ледяной водой, и я очнулся. Я не знаю, можно ли эти мысли назвать мудростью, но для девятилетнего мальчика, который только учился понимать людей, думаю, это был один из первых мудрых шагов. Любой на их месте поступил бы также, ведь гораздо проще сказать ребенку, что он не может выйти на улицу поиграть, потому что солнышко оставит на его нежной коже следы горячее, чем мамина плита. Нежели то, что за ним охотятся монстры и хотят соорудить из него браслет. Обвинять в чем-то родителей точно было бы неправильно, хотя плевал я на правильность и неправильность, просто лично для меня они были героями.