Trinitas

IX

До самого заката Син ни разу не столкнулся с Исой на территории дома, что заставляло тревожиться. Каждый раз, проходя мимо его комнаты, кочевник заносил кулак над дверью, но так и не решался постучать, вспоминая желание Исы решить свои проблемы в одиночку. Хотел бы Син быть рядом как раньше — защищать от кошмаров, прогонять страхи, — но с тех пор многое изменилось. Он больше не бета, в объятиях которого можно забыться, а напоминание о бессилии Исы. Каждое его предложение о помощи словно подаяние бездомному — брошенная в его руки монета не напоит, не сбережет от жара солнц, а лишь напомнит о безграничной бедности. Поэтому кочевник больше не навязывался с непрошенной помощью, но каждую минуту ждал появления Исы и простую просьбу дать отдохнуть в спасительных объятиях.
Лежа на коврах и согреваясь теплом тела Аскара, Син глядел в окно на ночное небо, которое виднелось между ветвями деревьев. Прислушиваясь к шуму ветра и шелесту листвы, он успокаивал себя, напоминая — если Иса не приходит, значит хорошо справляется и без него. Син понимал, что должен радоваться этому, но слабая головная боль мучила бету до глубокой ночи, словно намеренно не давая сомкнуть глаз.
Не в силах больше противиться плохому предчувствию, кочевник аккуратно высвободился из объятий Аскара, который мирно спал рядом. Лунные лучи скользили по его лицу, такому расслабленному, не обремененному переживаниями и тревогами, придавая дорогому сердцу альфе особо умиротворенный вид. Таким Аскаром хотелось любоваться ночь напролет, но Син лишь коротко поцеловал его в щеку и покинул комнату.
В коридоре стояла тишина и только завывания ветра нарушали повисшее в доме спокойствие. Син и убеждал себя в том, что зря переживает, но, оказавшись возле двери, которую уже множество раз видел за этот день, Син опустился на пол и прижался спиной к стене, чтобы в нужный момент тут же вскочить и поспешить на помощь. От недосыпа глаза нещадно пекло, а в теле ощущалась усталость, но бета старался оставаться в сознании и прислушиваться к каждому шороху. Среди шелеста листвы и скрипа посохших ветвей Сину чудился другой звук — глубокие вдохи, медленные выдохи. Именно так он учил дышать Ису, если становится страшно до дрожи или больно до скрипа зубов.
Когда за дверью послышались приглушенные всхлипы, кочевник понял, что то дыхание ему вовсе не причудилось. Встревоженный бета тихо подал голос:
— Иса, — звуки за стеной стихли и в коридоре повисла пугающая тишина. — Иса, все в порядке?
После недолгой паузы прозвучал скрип половиц и торопливые шаги. Отворилась дверь, из-за которой несмело выглянул омега: растрепанный, бледный, дрожащий. Он окинул взглядом коридор, боясь наткнуться на до боли знакомый силуэт, а, заметив Сина, сделал прерывистый глубокий вдох, словно дорвавшийся до глотка воздуха утопающий.
Бета не спешил подниматься с пола, чтобы не пугать и без того дрожащего Ису, но никак не ожидал, что омега опуститься на колени и уткнется в его грудину. Крепко хватаясь за Сина, целитель всем своим видом показывал, насколько нуждается в родных объятиях и как сильно утомился за часы непрерывного ужаса. От ощущения дрожи, что передавалась от тела к телу, у беты болезненно сжималось сердце. Каждый раз, когда проживал вместе с Исой пугающее прошлое, в душе Сина вновь разгоралось пламя ярости, клокочущим гневом просыпалась жажда крови — хотелось вырезать Наваль и Науфаль, сровнять «Великую Диаду» с землей, обезглавить каждого воина.
Успокаивающие поглаживания по спине помогли Исе выровнять дыхание, и Син вместе в ним задышал глубоко и медленно, постепенно приходя в себя.
— Мы же договорились, что нет ничего постыдного в том, чтобы немного отдохнуть от борьбы, — тяжело выдохнул кочевник. — Почему ты не позвал меня?
— Я боялся выйти из комнаты, — Иса скривился, испытывая отвращение к самому себе.
От вида такого непривычно слабого, напуганного и встревоженного целителя, болезненное покалывание в груди усилилось, и бета не смог сдержать порыв сильнее сжать его в объятиях. Син надеялся, что времена, когда Иса настолько тяжело переносил приступы воспоминаний, остались в прошлом, но, похоже, что-то напугало его сильнее обычного. Страшный сон или причудившийся образ Сафара? Расспрашивать об этом Син не собирался, но искренне надеялся, что Иса раскроет ему, как самому близкому человеку, причину своего плохого самочувствия. Но это будет после, а сейчас важно успокоить целителя и увести обратно в комнату, ведь в таком состоянии любой случайный шорох способен напугать его. Син помог Исе подняться с пола и вернуться в спальню, где кромешную темноту рассеивала лампа с магическими огоньками. Створки окон были плотно закрыты, отчего ни единый луч света не мог просочиться внутрь помещения.
— Сегодня особенно яркая луна. Она мешала тебе спать?
— С запертыми окнами и дверью мне было спокойнее. Так я мог снова почувствовать себя в безопасности, — Иса шмыгнул носом и потянулся, чтобы помочь Сину расстелить на полу ковер — было понятно без слов, что этой ночью от острых когтей сновидений его будут защищать объятия кочевника.
Разместившись на подготовленном спальном месте, Син застыл в ожидании, когда Иса примет удобное положение рядом с ним. Бету не смутило бы желание омеги лежать в стороне и касаться лишь руками, или просьба отвернуться, чтобы, подобно боевым товарищам, прижаться к друг другу спинами, однако Иса, стоило опуститься на ковер, занял место под его боком. Похоже, целителю было до того тревожно, что соприкасаться приходилось всем телом: щекой вжиматься в грудину, руками обхватывать за талию, замерзшими ступнями согреваться о теплые ноги Сина. Бета аккуратно отвечал на эту просьбу о защите, обнимая в ответ и поглаживая напряженные плечи.
В тишине комнаты отчетливо слышалось чужое дыхание, поэтому Син с легкостью замечал, как Иса делает очередной вдох, собираясь что-то сказать, а затем тихо выдыхает, так и не решившись на это. Кочевник терпеливо ожидал и спустя некоторое время услышал объяснение такого поведения:
— Наджи увязался за мной во время прогулки в саду, ходил следом, посматривал странно, а потом подарил розу.
— Разве это плохо? — Син провел пальцем между тревожно нахмуренных бровей Исы, прогоняя с его лица это напряженное выражение. — Ты хороший человек и достоин целого букета роз.
— Плохо, очень плохо, — покачал головой омега. — Мой неприглядный вид больше не может защитить от внимания альф. Наджи смотрел на меня так… отвратительно влюбленно. До сих пор на душе тошно.
Син тяжело выдохнул, прижимая к груди такого неспокойного и напуганного омегу. Хотел бы он заново научить Ису доверять людям, принимать чужую влюбленность, не бояться обожания в глазах напротив, но страх пробрался слишком глубоко в его душу. Сейчас Син мог лишь усмирять бурю в сознании Исы и понемногу возвращать утерянное равновесие.
— Аба рассказывал мне, что некоторые люди уготованы друг другу Богами. Они полюбят, даже если одного из них утомит жизнь, ранит война или изуродует меч врага. Ты не виноват в том, что Наджи смотрел так «отвратительно влюбленно», но и изменить его чувства ты не сможешь, — Син коротко улыбнулся, ведь слишком хорошо знал Ису и догадывался, что где-то в этом доме так же не может уснуть отвергнутый Наджи. — Уверен, ты уже дал ему понять, что думаешь об альфах, так что оставь беднягу наедине с его переживаниями. Если же он решит переступить черту, у тебя есть жало в рукаве или я — самое смертоносное оружие в твоих руках.
Иса отстранился и серьезно заглянул в глаза Сина:
— Ты не оружие, ты — человек, — сурово проговорил омега, тыкая пальцем в грудь кочевника. — Только временами ты сам об этом забываешь.
Бета искренне улыбнулся, ощущая, насколько Иса ценит его как личность. Даже родной амма видел в Сине лишь «острие копья», с помощью которого можно защитить всю семью. Чувство собственной ценности в чужих глазах согревало сердце, отчего бета не мог прекратить заботливые поглаживания по плечам родного омеги. Вскоре частое дыхание Исы превратилось в мирное сопение и Син не смог противиться захлестнувшей тело усталости, вместе с целителем проваливаясь в сон.
Первые дни после произошедшего оказались больнее хватки сильных рук на коже и страшнее удушения, погружающего сознание Исы в панику. Все вокруг поблекло, утратило яркие краски и даже любимый сад стал ненавистным. Омега больше не мог найти утешение в этих узких тропинках, широких ветвях и благодатной тени, отчего чувствовал себя бродягой, в одночасье потерявшим родной дом. Из-за страха перед знакомыми зелеными глазами, Иса старался как можно быстрее закончить работу в госпитале и закрыться в комнате, но и там он не чувствовал себя в безопасности — запахи двух ненавистных людей въелись в одежду, одеяла, простыни и постоянно напоминали о произошедшем. До пронизывающего страха доводил стук в дверь — это Сафар искал встречи с ним. Его голос слышался, казалось, над самым ухом: просил прощения, оправдывался, с притворным волнением спрашивал, как целитель себя чувствует. Однако эти слова не приносили облегчения, а вызывали лишь тошноту.
Сафар постоянно поджидал его за дверью, из-за чего Иса каждое утро со страхом прислушивался к шуму в коридоре, хватался за ручку и набирался смелости, чтобы выглянуть наружу. Если ему приходилось сталкиваться с когда-то любимым человеком лицом к лицу, омега спешил вернуться в комнату, запереть дверь и закрыть створки окон — только так он чувствовал себя в безопасности.
Странное поведение Исы переполошило весь монастырь. Настоятели хотели услышать объяснения, но после, выслушав историю от начала до конца, в один голос твердили: «Ты сам в этом виноват». Иса не смел противиться словам старших, мудрых, просвещенных, и потому со временем был вынужден смирится с этой мыслью: «Никто не заставлял его влюбляться в Сафара». Никто не заставлял открывать лицо, так доверчиво впускать в свою комнату, позволять целовать. Только он виноват в том, что был настолько наивен и глуп.
Иса проглатывал эту боль, подавляя слезы, он просыпался по утрам и, сцепив зубы, проживал каждый следующий день. Это было мучительно, словно само его существование превратилось в непрерывное наказание за тот небольшой глоток любви, который он, вопреки всем правилам, посмел испить. Со временем Сафар перестал приходить и страх будто отступил, выветрился вместе с его запахом, оставляя после себя лишь поглощающую пустоту. Постепенно Иса вспоминал, какой была его жизнь раньше: без чаепитий со сладостями, нежных объятий, волнительных поцелуев.
Монотонные дни уходили быстро, вовсе не задерживаясь в памяти, но, стоило привыкнуть к их серости, жизнь вновь нанесла болезненный удар. Однажды самочувствие Исы резко ухудшилось: его мучила тошнота и рвота, слабость тяжелой ношей тянула к земле, а бессонные ночи в одночасье отозвались головной болью. Неожиданно омега оказался в госпитале наравне с больными, подозревая у себя обычное отравление, но монастырский целитель разрушил его надежды, одним словом опуская на самое озерное дно. Уже несколько месяцев Иса вынашивал в своей утробе детей Сафара, подобия ненавистного всем сердцем альфы и его любовника.
Иса мечтал однажды стать аммой, растить маленьких сорванцов, лелеять, нежить в своих руках, но сейчас новость о беременности вовсе не радовала омегу. Кем вырастут его дети? Рожденные вне брака человеком со столь низким происхождением, как у него? А если родятся омеги имеющие магические способности, то умелые займут место в монастыре, а бесталанные — будут исполнять «ночную службу». От одной мысли о том, как лечащиеся солдаты станут уединятся с его дитем, сердце Исы в ужасе сжималось, а дыхание застывало комом в горле. Он не хотел такой судьбы своим детям, не хотел заставлять страдать, не хотел однажды услышать из их уст «Зачем ты меня родил?» Уж лучше пускай они и вовсе не появятся на свет, не узнают о всех тех ужасах, на которые способны люди.
Иса дернул сидящего возле койки целителя за рукав и несмело спросил:
— Могу я что-то сделать с этим?
Омега обернулся, глянул непонимающе, а затем опустил взгляд к рукам Исы, сжимающим черную ткань над животом. Глаза его округлились, наполнились удивлением, а после — злобой.
— О чем ты говоришь? Хочешь убить своих детей? — Иса напугано сжался от крика целителя, а тот жестко припечатал: — Тогда вспомни, что в Науфале за убийство казнят!
Страх стылой волной прокатился по телу. Несмотря на всю боль и тяжесть, целитель не потерял желание жить и, как любой человек, боялся смерти. Ощущение безысходности сковало душу цепями, болезненно стягивая все то, что делало Ису человеком. От тяжести еще нескольких маленькие судеб, взвалившейся на плечи, хотелось выть, и лишь остатки гордости не давали разрыдаться при посторонних. Омега поглаживал живот, мысленно извиняясь перед крохами, которым так не повезло зародиться в его утробе.
Весь день Иса провел в страхе, ожидая визита Сафара, ведь понимал, что другие целители уже сообщили ему о произошедшем. В монастырь альфа заявился лишь на следующее утро — похоже, обдумывание проблемы заняло у него больше времени, чем ожидалось. Заслышав в коридоре тяжелые шаги, Иса против воли сжался, с неспокойным сердцем ожидая появления Сафара. Почему-то его вид отныне ассоциировался лишь с болью, предательством и незримой угрозой, которую скрывали ухаживания и сладкие речи. Вот и сейчас, рассматривая застывший в дверном проеме образ Сафара, Иса хотел зажмуриться, чтобы больше не видеть этого человека, превратившего и без того невзрачный мир омеги в нескончаемые муки. Заметив нервно дрожащие руки, загнанный взгляд и поникший вид целителя, Сафар виновато опустил голову, однако в этой искусной маске жалости виделось лишь притворство.
— Как ты себя чувствуешь? — знакомый низкий голос холодом пробежал по телу, вынуждая вздрогнуть. Ах, если бы этот вопрос задал не этот Сафар, а тот, другой — альфа из его фантазий, рядом с которым так хорошо, спокойно, безопасно, — Иса бы бросился в родные объятия и разрыдался. До боли не хватало той ласки, понимания, искренней нежности и заботы, в которой целитель тонул всего несколько месяцев назад. Куда же делось его ненаглядное счастье? Что сделал с ним этот шайтан, вселившийся в Сафара?
Услышав в ответ лишь тихие всхлипы, альфа тяжело вздохнул и подошел ближе, намереваясь обнять. Сильные руки обхватили тело, сжали, словно цепи, жар чужой грудины окатил кипятком, но больше всего Ису напугал запах, заполнивший легкие после единого вдоха. Он был до того приятным и желанным, что омега едва находил силы оторваться от шеи Сафара. Вмиг пропала тошнота и головная боль, сердце забилось чаще, разгоряченная кровь наполнила теплом каждый уголок. Дети Сафара нуждались в запахе своего отца, но Иса сквозь боль и слезы противился желаниям предательского тела. В то время как все его естество желало забыться в объятиях альфы, сердце болезненно сжималось в груди, а руки безуспешно отталкивали Сафара.
— Отпусти, не трогай, мне страшно! — молил Иса, изворачиваясь в руках Сафара. Он испытывал отвращение к себе, к своему телу, что, вопреки всем ужасам и страхам, нуждалось в ненавистном альфе.
Сафар прислушался к словам омеги, отстранился и одарил до того жалостливым взглядом, что Ису вновь одолела тошнота.
— Прости меня, все получилось так… нелепо, — омега зажмурился, стараясь не заплакать, едва способный выносить и звучание этого голоса, и произносимые слова. — Я даже не заметил, что тебе было плохо.
Не в силах больше противится разрывающей сердце боли, Иса отвернулся и закрыл лицо руками.
— Ты пришел помучить меня? — сквозь всхлипы проговорил омега. — Сначала обнимаешь против воли, затем напоминаешь о случившемся. Неужели так понравилось смотреть на мои слезы, хочешь еще?
Сафар тяжело выдохнул и потер переносицу, словно рыдания омеги вызывали у него головную боль:
— Нет, я пришел, чтобы поговорить о детях. Хочу взять их в свой дом.
Иса замер, одновременно напуганный и обрадованный таким предложением. Сердце, громко билось в груди, в попытке образумить — «Ты не можешь доверить ему своих детей» — в то время, как разум твердил, что лишь так Иса сможет дать им лучшую жизнь. Больше не увидеть своих детей не казалось ему чем-то страшным после всех тех дум о том, как тяжела будет их жизнь с ним, и потому омега, пусть всем сердцем не желая, согласился.
— Хорошо, я готов отдать их тебе, но для начала выслушай мою просьбу, — перечить альфе, гораздо более сильному и влиятельному человеку, было страшно, но Иса имел достаточно смелости, чтобы поставить условие: — Если родятся омеги, люби их, как любил бы альфу, ни за что не отправляй в монастырь и не выдавай замуж за недостойного. Позволь нашим детям прожить счастливую и беззаботную жизнь.
Сафар коротко улыбнулся и покачал головой. Должно быть, посчитал самого Ису неразумным дитем, которое вместо чего-то для себя просит о благополучии своего чада. Просидев в неловком молчании несколько минут, альфа поднялся с места и направился к двери, но вскоре обернулся, услышав за спиной голос целителя:
— И еще кое-что, — Иса сделал вдох, вместе с воздухом набираясь смелости. — Больше не попадайся мне на глаза.
В глазах Сафара промелькнул слабый отголосок боли, словно услышанное его расстроило, но это чувство было настолько слабым и блеклым, что забудется, как только тот переступит порог комнаты. И действительно: смотря на удаляющуюся спину Сафара, Иса видел лишь свободного альфу, больше не обремененного обществом одного грешного монастырского омеги.
Со временем жизнь целителя перестала быть настолько невыносимой — переживания о судьбе детей отступили, страх перед Сафаром исчез вместе с его силуэтом за стенами монастыря, а тошнота и усталость стали чем-то привычным. Иса проживал отведенные ему Богами дни, постепенно замечая, как растет живот, и все ярче ощущая присутствие рядом двух маленьких душ. Омега не заметил, как начал разговаривать со своими пока не рожденными детьми, ведь кроме них не имел никого, способного выслушать. Прижимая руки к животу и применяя магию целительства, он отчетливо ощущал границы двух маленьких тел, стук их сердец и слабые толчки. Отчего-то он чувствовал себя совершенно очарованным этими детьми, зачатыми при таких ужасных обстоятельствах с такими ненавистными людьми. Из-за этих противоречивых чувств Иса нередко ощущал себя преданным собственным разумом, телом, сердцем. Он не раз пытался охладеть к детям, совершенно чужим и ему не принадлежащим, но безуспешно. Словно наивный глупец, Иса придумывал им имена, примерял судьбы, позабыв про все он мечтал, как тонкие голосочки однажды произнесут заветное «амма». Почему-то от этих мечтаний на сердце становилось теплее.
Затем наступила боль, раздирающая каждый клочок тела, кипятком клокочущая под кожей, шипастыми лозами сжимающая легкие. Казалось, внутри Исы ломались кости и рвались связки, с каждым мгновением все больше накрывала слабость, словно, измотанный долгими муками, омега наконец-то находил утешение в объятиях смерти. Но, как сказано в легендах, после смерти наступает рождение. Иса отчетливо ощущал течение новой жизни, держа в руках два теплых тельца, с трепетом касался нежной кожи, с замиранием сердца внимал каждому движению. Они пытливо глядели на него: зеленоокий омега и альфа с черными, словно угли, глазами. Иса чувствовал себя как никогда счастливым, прижимая к груди родных детей, и все не мог понять, чем раньше были забиты его мысли. Разве может он доверить их едва знакомому альфе? Отдать и больше никогда не увидеть? Нет, Иса заберет их с собой, скроет под тканью одежд, сбежит из монастыря и заживет свободной жизнью! Защитит, прокормит, вырастит — он уже пережил столько боли ради этих малюток, значит стерпит еще!
Окрыленный этими мыслями, Иса баюкал детей, которые мирно спали, ощущая себя в безопасности, но после появились руки и отняли единственное сокровище, которое совсем недавно обрел монастырский целитель. Слышался детский плач, раздирающий сердце, стены сотрясал надрывный крик. Иса горевал, камнем падая с самих небес и разбиваясь на осколки.
— Иса, просыпайся, — который раз молил Син, в тревоге стараясь разбудить омегу. Он хлопал по щекам и тряс за плечи, но тот, словно пораженный чарами шайтана, лишь захлебывался в слезах, не в силах вырваться из плена сна.
Растерянный Син сгреб Ису в объятия, дрожащими руками погладил по голове и стал тихо шептать на ухо успокаивающие слова. Внезапно омега дернулся, сделал резкий вдох, словно вынырнув из удушающих вод, и оттолкнул Сина. Находясь на грани сна и реальности, Иса продолжал плакать, смотря отрешенным взглядом куда-то за спину беты и видя вовсе не эту комнату, а что-то иное.
— Это просто кошмар, слышишь? — кочевник обхватил щеки Исы и заставил повернуть голову, чтобы перед глазами омеги не было глубокой черноты теней, а лишь освещенное магическими огоньками лицо Сина. — Ну же, посмотри на меня.
Соприкосновение двух взглядов окончательно прогнало сон, но вовсе не лишило Ису мучений. Воспоминания о минувшем ужасе накатили волной, заставляя вздрагивать и ронять слезы. Син хотел было уверить омегу, что Сафара больше нет рядом, как вдруг услышал совершенно иную причину горьких слез:
— Мои дети, их забрали, — сквозь всхлипы бормотал Иса, но затем, обвиняя в случившемся самого себя, поправил: — Я их отдал.
В душе Сина разгорелось губительное пламя ненависти к человеку, который поставил Ису перед выбором: дети или свобода. Словно злой фокусник, он предоставил омеге два одинаково болезненных варианта, среди которых не было правильных. Иса не мог поступить иначе, но осознание беспомощности вовсе не приносило облегчение, а лишь снова заставляло корить себя. Целитель не мог остановить бегущие по щекам слезы, полностью поглощенный тьмой своего горя. Эта тьма тонкими ручейками просачивалась и в сердце Сина, оседая там тяжестью и терзая сотнями хищных пастей.
— Мои крохи, где они сейчас? Как живут? — с трепетом произносил Иса. — Вдруг им плохо, а я даже не знаю?
Кочевник сделал глубокий вдох и выдох, стараясь избавиться от этого щемящего чувства в груди. Бета невесомо стер слезы со щек омеги, с болью осознавая — ему было всего шестнадцать. Ису сломали, словно молодое деревце, не дав толком вырасти и расцвести в свою первую весну. Син тоже был таким деревцем, проросшим в пустыне, тянущимся корнями к водам могучей реки, а вервями — к солнцам, но прижатым к земле первой песчаной бурей. Он не по наслышке знал, как гнутся ветки и трещит кора.
Воспоминания нахлынули волной, но Син юркой лодчонкой уклонялся от их потоков, не желая в такой ответственный момент показаться слабым. Сейчас Иса гораздо больше нуждался в помощи, а свое утешение бета найдет утром, когда вернется в родные объятия Аскара.
— Твои дети в безопасности, мне об этом рассказал Нанна. Он каждую ночь приглядывает за ними, укрывает лучами и шлет счастливые сны, — уверенно проговорил Син, будто действительно слышал голос луны, и искренне улыбнулся. Иса притих, утер слезы и глянул отчасти неверяще. В тот же миг бета щелкнул его по носу. — Ты же не намерен сомневаться в словах великого Божества?
Иса покачал головой и постарался улыбнуться, но получилось слегка трагично. В глазах омеги плескалась грусть, но былая опустошенность понемногу исчезла. Похоже слова Сина, звучащие так нереально, все же смогли успокоить растревоженное сердце аммы и на мгновение подарили облегчение. Иса поднялся с ковра и, слегка покачиваясь, направился к окнам, чтобы распахнуть створки и впустить в комнату серебристые лучи. Смотря на обремененное страданиями лицо, Син понимал — целитель молился, не падая на колени и не произнося священные слова вслух, лишь молча взывая к образу Божества, заменяющего его детям амму.
Ночь выдалась тяжелой — стоило Исе закрыть глаза и погрузиться в сон, его тут же одолевали кошмары. Омега с криком просыпался, хватался за Сина, плакал и просил о помощи, поэтому на протяжении долгих часов бета не смог сомкнуть глаз. Звезды гуляли по небесам, полумесяц катился к горизонту, слышалось первое пение птиц, а свирепый ночной ветер сменил тихий шелест листвы. Задремав лишь под утро, Син вновь проснулся от шороха поблизости и, готовый утешить Ису после очередного кошмара, придвинулся ближе для объятий. Однако омега вовсе не нуждался в его помощи — он, забавно сощурившись, смотрел в окно и старался распутать черные клоки волос. Заметив шевеление поблизости и протянутые руки Сина, Иса глянул на этот жест свысока, словно не он всего пару часов назад жался к боку кочевника. Бета был искренне рад возвращению привычного недовольства целителя.
— От самого себя мерзко — весь в холодном поту и слезах. Пойду в купальню и хорошенько смою этот позор, — с раздражением выдохнул Иса и поднялся с ковра. — А ты возвращайся к Аскару и отоспись наконец-то. Глаза все красные, смотреть на тебя больно.
Син был тронут заботой, скрытой в приказном тоне и нахмуренных бровях, но больше этого радовало упоминание Аскара без той злобы, что звучала в голосе омеги раньше. Казалось, два одинаково дорогих человека понемногу находили общий язык и совсем скоро могли стать добрыми знакомыми.
— Ты тоже хорошо отдохни, — Син тепло улыбнулся напоследок и поспешил покинуть комнату, чтобы дать Исе возможность немного побыть наедине с собой и подготовиться к купанию.
Все существо Сина желало поскорее добраться до спальни и согреться в объятиях Аскара. Слова об ужасе, произошедшем с ним в шестнадцать, сдавливали горло в попытке вырваться наружу. Сина отчаянно тянуло к родному человеку, чтобы высказаться и увидеть тень сочувствия в глазах напротив, чтобы обрести спокойствие в теплых руках.
Открыв дверь, он тут же наткнулся на встревоженный образ Аскара: альфа кое-как набросил на тело верхний халат, затянул пояс неаккуратным узлом и, едва держа открытыми сонные глаза, направлялся к двери. Куда же он собрался с утра пораньше, еще и в таком виде? Ответ пришел сам собой — испугался, не найдя Сина рядом, успел надумать всякого и сейчас спешит отыскать его.
Бета скрыл под платком улыбку, до глубины души очарованный такой привязанностью. Встретившись взглядом с вошедшим, Аскар облегченно выдохнул и двинулся навстречу.
— Тебя так долго не было, я стал переживать, — альфа протянул руки для объятий и Син был готов сделать шаг вперед, обхватить могучие плечи, уткнулся носом в шею, но внезапно Аскар замер. Он сделал несколько коротких вдохов, принюхиваясь. — Почему от тебя так сильно пахнет Исой?
Улыбка медленно спала с лица Сина. Тяжесть, которую растворило звучание родного голоса, опять навалилась на плечи и с новой силой потянула к земле.
— Вы обнимались, — Аскар с трудом сдерживал себя, чтобы не хмуриться, и даже смог на мгновение натянуть улыбку. — Долго. Как бы не всю ночь.
С уст Сина сорвался тихий вздох — он надеялся, что эта тема давно закрыта и больше не тревожит Аскара, но сейчас он видел в разноцветных глазах напротив холод лезвия и жар языков пламени. Бета стянул с лица платок, чтобы альфа мог видеть каждую эмоцию и осознавать искренность произносимых слов:
— Его мучили кошмары, поэтому я был рядом и помогал уснуть, — Син старался говорить спокойно, несмотря на ту бурю эмоций, что бушевала в его душе. — Мы с Исой не состоим в таких отношениях.
Аскар нахмурился и отвел взгляд, несмело произнося:
— Твои действия заставляют усомниться.
Вдох застыл в легких пронзительным холодом и лишь спустя мгновение бета смог побороть потрясение, выдыхая ярость вместе с воздухом. Хотелось вцепиться руками в плечи Аскара и хорошенько встряхнуть, чтобы вся дурость вылетела из его головы. Силой воли бета сдержал этот порыв, сжимая кулаки до хруста и непроизвольно стискивая челюсть. От переполняющих душу чувств Син больше не мог контролировать тон голоса и потому заговорил непривычно низко, но следом переходя на крик:
— Не люблю повторять дважды, но гораздо больше меня раздражает, когда кто-либо сомневался в моей верности. Я уже объяснил, что Иса для меня не просто омега, а член семьи, но ты упорно продолжаешь ревновать, словно это доставляет тебе удовольствие! — смотря пылающим взглядом на акида, Син ощущал, насколько пугает и подавляет его, но уже не мог остановить поток слов. То, что давно копилось, в одночасье вырвалось на свободу: — Как альфу тебя и вовсе не должно волновать, с какими омегами я сплю и каких обнимаю!
Тишина, наступившая после, была пронзительной и звенящей. Син беспорядочным взглядом блуждал по образу альфы, с трудом восстанавливал дыхание и понемногу возвращая себе былое спокойствие. Вместе с ним приходило осознание — он повысил голос на близкого человека и кричал, как кричат ничтожные люди на своих мужей. Зоркие глаза кочевника считывали одолевающие акида эмоции — страх, сожаление, стыд — и понимание чудовищности своего проступка обрушилось на Сина бурей. Он осознавал, что сказанные слова причинили Аскару боль и, судя по угасанию взгляда, с каждым мгновением делали лишь хуже.
Бета бросился к акиду и сгреб сильное тело в объятия, желая утешить.
— Силы небесные, я не хотел на тебя кричать, — повинился Син, зацеловывая щеки, шею, кончики ушей и с облегчением понимая, что Аскар не отстраняется, а наоборот — подставляет лицо под поцелуи. — Прости, что я так сорвался.
Акид безмолвно покачал головой, словно произошедшее его вовсе не задело, хотя весь его вид говорил об обратном. Бета тихо шептал извинения и нежил как мог, стараясь лаской залечить собственноручно нанесенные раны.
Аскар отстранился и с тихим смешком проговорил:
— Я уж думал ты меня поколотишь.
Сердце Сина болезненно сжалось. Похоже, этой шуткой Аскар хотел разрядить обстановку, но сам вскоре понял — получилось плохо.
— Что за глупости? Я ни за что не ударю тебя, — почти обиженно проговорил кочевник, поглаживая щеки акида.
Неужели в гневе он выглядел настолько пугающе?
Позорно что бета, рожденный подавлять буйный нрав альф, сам не смог сдержать ярость и выплеснул ее так — криком на дорогого человека. Муки совести извели Сина до того сильно, что он напрочь забыл про усталость. В который раз откладывая на потом свои потребности, он натянул улыбку и потерся щекой о щеку Аскара.
— Давай я тебя обниму и поцелую? Или заглажу свою вину иначе…
— Какое «иначе»? — рассмеялся Аскар. — Ты едва на ногах стоишь, весь сонный и уставший. Ложись, отдыхай, а я буду читать тебе вслух.
Син застыл, тронутый таким чутким отношением. Даже после того, как он сорвался и повысил голос, Аскар был все так же добр.
Уложив бету на ковер, акид взял книгу, открыл на странице с закладкой и умостился рядом. Приятный низкий голос зачитывал текст, но Син вовсе не разбирал слов, разомлевший от тепла. Рядом с Аскаром было уютно и спокойно, вовсе не хотелось нарушать эту тишину грустными историями прошлого, поэтому слова так и остались несказанными. Под звучание родного голоса Син медленно проваливался в сон, утомленный бессонной ночью и первой ссорой.
Разбудили бету стук в дверь и вялое шевеление под боком. Аскар, задремавший с книгой в руках, с трудом открыл глаза и поднялся на локтях.
— Ами! Ами! — послышался юношеский голос за стеной и акид негодующе зажмурился, точно вспомнив о чем-то. — Неужели ты проспал нашу тренировку?
Аскар нехотя поднялся с ковра, поправил халат, чтобы не выглядеть неряшливо, и направился к двери.
— Тише, ты зачем раскричался? — шепотом проговорил акид. За дверью послышался шорох и юноша тоже заговорил тише:
— Ты обещал, что будешь учить меня и даже пригрозился встать напротив как противник, — воодушевленно проговорил Лейс. — Я ждал тебя у фонтана, но так и не дождался.
— Извини, Львенок, совсем забыл, — повинился Аскар и тихо вздохнул. — Подожди немного, я прихвачу хопеш.
Дверь открылась и в комнату вернулся акид, пошарил в поисках оружия, а, заметив следящие за ним глаза Сина, подошел ближе и коротко поцеловал в щеку напоследок.
— Отдыхай, я потренирую Львенка и вернусь, — ласковый голос вновь окунул в сонную негу, и Син, даже искренне не желая отпускать от себя Аскара, одобрительно кивнул.
После ухода акида в комнате повисла тишина, но Син зря полагал, что она поможет заснуть. Вспомнился палящий сухой зной, бесконечные пески, обжигающие лучи солнц и шепот пустыни — на десятки дней вперед лишь тишина, мертвая и страшащая. От одних только мыслей о своей невеселой юности в горле пересохло и Син, несмотря на слабость, поднялся на локтях и потянулся к бурдюку. Не имея под боком защитника, кочевник не мог расслабиться и заснуть, а потому, помучавшись какое-то время, поднялся на ноги и скрыл лицо платком. Син покинул комнату, но не чтобы присоединиться к тренировке Аскара — не хотелось заставлять волноваться по поводу своего плохого самочувствия. Кочевник узкими коридорами выбрался в сад, прошел мимо фонтана и цветника, а затем оказался среди пышных фруктовых деревьев. Здесь владения одного горожанина плавно переходили во владения другого, и определить грань между ними помогали лишь сменяющиеся растения. На соседней территории вовсю спели персики, а уже обмякшие и чрезмерно красные груши опадали на землю. Еще сочные плоды находились на самой верхушке, куда Син ловко взбирался, чтобы порадовать Ису любимыми фруктами. Вскоре за стволами деревьев показалась улица непривычно безлюдного и тихого города.