Каникулы прошли так скоро, что Кира не заметила, как ей вновь приходилось одеваться, чтобы выйти из дома.
Все выходные она сидела дома, спала и заливала всё водкой. Кофе с водкой — лучший способ забыть про всё на свете и больше не желать сдохнуть.
Мысли крутились по кругу всё дальше, но не с такой скоростью, как раньше.
Они больше не носились туда-сюда как заведенные спорткары по улицам Лас-Вегаса.
Кира почти все эти дни была пьяной, но не до того состояния, когда не соображаешь, кто ты.
Она выпивала ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы просто спать. Для того, чтобы не мучиться мыслями извечными и не прокручивать в голове воспоминания, которые крутились как заевшая пластинка.
Она почему-то чаще всего думала о глазах Виолетты в тот вечер.
Какими они были.
Насколько пристально она смотрела, целуя другую девушку. Кире было противно думать о том, что девушки могут быть между собой больше, чем подругами. Не верила в так называемые чувства и думала, что это болезнь.
Болезнь, которой можно заразиться воздушно-капельным путём.
Она помнит, как Ложка медленно целовала, блять, ту девушку.
И помнит свои мысли.
И от этого дрожь берет, потому что невыносимо до пизды. Каждый раз желудок грозился вывернуться наизнанку. Ей было всё так же противно. Ей было всё так же больно.
А глаза чужие она помнит, наверное, в самых мелких деталях.
Не раз разглядывала и видела их близко.
Помнит, как те смотрели ей в глаза, когда она её душила. Помнит, как те прожигали взглядом её лицо тогда в курилке при неудачном для чужой шеи разговоре. Всё помнит. И забыть никак не может. Даже помнит то, как глаза у Виолетты переливались под светом ламп, пока обе сидевшие на диване показывали всем грязь свою.
Глаза были необычные.
Хамелеоны.
Переливаются и меняют цвет.
Зелёные, когда Виолетте смешно. Зелено-серые, когда той что-то не по душе. И в конце концов серые с крапинками зелёного, когда она смотрит на Киру не стесняясь.
