Кира всё перекатывает на языке странный вкус.
Странный привкус чужой крови.
Она почему-то думала, что он будет другим. Будет совсем иным.
Вкус на языке катается призрачным явлением, будто она и не проглотила вовсе ту красную чужую боль. Она будто навсегда осталась на языке, зубах. Скрипит на зубах чистотой своей. Скрипит будто сахар с солью вперемешку.
А Кира лишь переживает снова и снова.
Как странно… Она думала, что кровь той, что ненавидит по вкусу, будет будто грязь земли. Что она на зубах клубками грехов чужих осядет.
Думала, что на языке горечью и пылью осядет.
А она оказалась совсем другой.
Солено-сладкой, что ли.
Кира не понимает, что не так. Как у грязи может быть настолько кровь чистая, как вода в Байкале?
Неужели Кира ошибалась?
Кровь всё ещё чужая.
А по вкусу будто бы своя.
Ведь Кира знает, что у неё она чистая. Отмытая от грехов давно. Она знает, что у неё она другая. Отличная от всех.
Тогда почему же так пугает?
Тогда почему же сильно тянет так?
Тянет себе самой соврать, что чужая по вкусу словно грязь. Словно грязь, которую она когда-то обожала. В детстве с ней возиться обожала. В толк всё взять не может, почему у ненавистной ей грязюки кровь чище, чем у неё самой.
Кире не хочется блевать.
Не хочется хуйню творить.
Почему-то кровь чужая будто бы лекарство какое-то.
Будто то ебучий эликсир, что душу от сомнений лечит. Кровь по вкусу чужая словно сахар. Кровь чужая по вкусу словно чистота.
Кира сама себе не верит.
Сама себе не доверяет, блять. Не верит и не доверяет снова, потому что кровь должна другою быть! Она вкусной быть, блять, не должна.
Она на вкус должна быть клубами грязи.
Должна быть грязной и запятнанной грехами. Она не такая. Она другая вовсе. И на языке так и тянет перекатывать те капли, что слизала.
