Безумица

II

Я был на вечере у некой княгини С., к которой привел меня один мой приятель.
Пару месяцев после трагического известия я пролежал дома, недопуская к себе никого из визитеров. Вскоре горе притупилось, и теперь единственное, что могло бы вернуть мне вкус к жизни, это исполнение последней матушкиной воли. Я не пропустил ни одного бала, пока длился светский сезон. Я вновь влюблялся, вновь танцевал мазурку, но я потерял искренность, всё делал по принуждению совести. Я надеялся жениться, дабы порадовать матушку, хотя сердце больше не стремилось к любви, ибо чувствовало, что тем кто мертв уже не до радостей.
***
Тот вечер проходил на редкость скучно. В каминной трубе завывал тоскливый ветер, ему вторило давно расстроенное фортепиано, на клавишах которого весьма неумело выстукивала какой-то романс младшая княжна.
Мы находились в большой, но безвскусно обставленной гостинной. Со стен на нас глядели грубо намалеванные миниатюры заключенные в позолоченные рамы. На маленьком столике с кривыми тонкими ножками стояла довольно громоздкая гипсовая фигурка Купидона, ухмылявшегося подобно пожилому, но изворотливому хозяину трактира, который своими улыбками надеется выманить лишний грош у проезжего.
Я бродил по комнате, переодически всматриваясь в какую-нибудь безыскусную картинку, или выходил на небольшой балкончик, чтобы вдохнуть свежего весеннего воздуха.
Пожилые дамы восседали на тахте, обменивались последними сплетнями, обмахиваясь веерами с такой силой, что сдували пудру со своих лиц и причесок. В то время их дочери, разойдясь по разным укромным уголкам, шептались с кавалерами, и временами заунывный романс заглушал чей-то звонкий смешок.
Через время, когда я сам уже готов был откланяться, лакей объявил о приезде новых гостей. Любопытство при звуке незнакомой фамилии заставило меня повременить с отъездом.
- Вдова Лопухина, - подтолкнул меня локтем в ребро мой приятель, - у неё славная дочка, правда у семьи очень трагическая история. Особых денег там не водится.
Я был заинтересован, уже больше года после смерти матушки, ничто не могло вывести меня из апатии, я оставался вялым и равнодушным ко всему, хоть и выучился скрывать свои подлинные чувства, особенно находясь в обществе.
А теперь, я как-будто пробудился от долгого сна.
Вдова была женщиной полной и низкой, с обвисшими щеками и толстой шеей, дочь её - высокая и худая, с длинным вздернутым носиком, бледно-розовой кожей и кокетливой улыбкой. Обе дамы одеты по последней французской моде, с высокими прическами, окруженные облаком дорогих духов, которое, казалось, можно было разглядеть невооруженным глазом.
- Mon cher!
- Mon ami!
Дамы расцеловались со всеми своими знакомыми. Громкие возгласы и смех заменили звучание фортепиано, ибо неумелая княжна тоже принялась обниматься и разбрасываться французскими фразами. Во всей этой кутерьме из шлейфов, шуршащих юбок и кружев, я заметил темную фигуру.
То, несомненно, была дама, но дама в невероятно странном платье. По крою это было совершенно обыкновенное платье для визитов, но сшито оно было из черной материи, которую обычно используют для траурных нарядов. На барышне была густая черная вуаль, которую та не снимала. Её стройная фигура, умело подчеркнутая приталенной юбкой, выдавала в ней ещё совсем юную девушку.
- Ах, вы до сих пор со своей племянницей? - спросила гостеприимная княгиня.
- Несчастное дитя! Как же можно мне её оставить, бедняжка! - во всех этих восклицаниях я сразу разобрал что-то ядовитое. - Безумством она пошла в свою матушку!
С этими словами вдова подошла к племяннице, только тогда я заметил, что у той были связаны руки. Освободившись от пут, девица скинула вуаль и по плечам её рассыпались длинные абсолютно прямые волосы светло-русого оттенка.
Я был поражен. Никогда мне не приходилось видеть девушек, которые абсолютно ничего не делали с волосами, не завивали их в миленькие колечки, не сооружали сложных причесок, и уж тем более не осмелились бы явиться на вечер с распущенными волосами. Я присмотрелся к ней ближе. Её кожа была смуглей, чем у всех присутствующих девиц, умывавшихся с утра беладонной для аристократической бледности. Я буквально не мог оторвать взгляда от этой дикой красоты, которую последний раз видел лишь у черкесских девушек, когда служил на Кавказе.
- Неужели она настолько безумна?
- Увы, её совсем нельзя оставить одну. Крестьяне ей во всем потакают, потому не пройдет и дня, чтобы ей не сошла с рук какая-нибудь сумашедшая выходка. Приходится водить её с собой.
Девица лишь вздергивала бровь после каждого теткиного выпада, свободно ходила по комнате, изящными длинными пальцами сыграла довольно мелодичный аккорд на фортепиано и вскоре проскользнув мимо меня, так будто бы я был всего лишь гипсовым Купидоном или неудачно нарисованной картинкой, и вышла на балкон.
Между тем тетка совсем не следила за своей сумашедшей племянницей, а лишь вела очень длинный монолог, говоря о дочери собственной сестры, как о какой-нибудь пушистой болонке, которую она прихватила с собой, чтобы похвастаться гладкостью её шерстки.
Не смотря на всё, что я слышал, я не испытывал ни капли страха, наоборот моё любопытство разгоралось всё сильнее. Медленными неуверенными шагами я подошел к балкону.
Её черная фигурка сливалась с ночным пейзажем и только светлые волосы ярким пятном выделялись на темном фоне. Я подошел и встал чуть поодаль, облокотившись на перила. К ночи ветер почти стих, черные тени деревьев были неподвижны, изредка дергался одинокий листочек. Сверчки затеяли свою мелодичную трель. Моя загадочная спутница наклонилась совсем низко, так что её стройное тело практически повисло в воздухе. Она протянула свою изящную руку, скрытую длинным рукавом и сорвала белый цветок с вишневого дерева. Я наблюдал за ней так пристально, вглядывался в каждую ее черту, что не сразу заметил, что столкнулся взглядом с двумя глубокими голубыми глазами, которые словно светились изнутри. Никогда прежде не видал я таких глаз.
- А вы очень противоречивая натура, - в этом голосе не было и тени кокетства, она говорила прямо, то что думала и речь ее звучала ровно, но в ней чувствовалась сила, - я почти уверена, что одни ваши знакомые говорят, что ваши глаза маленькие и очень живые, а другие уверяют, что они большие и на редкость неподвижные.
Теперь-то я понял, почему она сумашедшая, ни одна приличная девушка не осмелилась бы заговорить с мужчиной первой, тем более если он ей не представлен.
Но я не мог удержаться и промолчать, столько глубины было в этом тихом девичьем голосе.
- Почему вы так решили?
- У вас глаза счастливца, но тем не менее в них застыла печаль.
- А ваши глаза глубоки, как горные озера...
— Сразу заметно, что вы служили на Кавказе. — бесцеремонно прервала меня незнакомка, — Ну, давайте, расскажите теперь о том, как были готовы полюбить весь мир, но вас не поняли.
Она улыбнулась и лицо её сразу преобразилось, оно стало на редкость красивым, как-то по-особенному привлекательным. Эта улыбка колыхнула мои чувства, не знаю, как так случилось, но мне отчего-то захотелось, чтобы она всегда улыбалась. И чтобы причиной её улыбок был я.
Я раньше не встречал дам, которые вот так запросто отвергали комплименты, наоборот чем бессмысленней и пафоснее фраза, тем с большим упоением они готовы были меня слушать. А в этот раз я говорил искренне.
— Я вас слушаю, господин Печорин, продолжайте.
Снова улыбка. Всё-таки она умела кокетничать, но в этих словах было столько... ума?
Честно признаться, мне было крайне обидно это сравнение с Печориным, персонажем какого-то романа, бывшего тогда довольно популярным. Я прочел лишь половину, по настоятельной рекомендации товарищей. Я сразу же возненавидел главного героя, но как смеялись друзья, лишь от того, что у нас было слишком много общего.
Я не сумел удержать себя от продолжения разговора, очень уж мне хотелось поиграть с огнем. Я не был до конца уверен, что эта милейшая девушка безумна, но слишком явными были все её странности. Впрочем в этом и была та неприятная черта, так роднившая меня с Печориным. Я очень любил рисковать.
— Mademoiselle, вам не верно меня рекомендовали. Я вовсе не Печорин, а поручик лейб-гвардии N-ского полка...
— Прекрасно, но можете не хвалиться своим чином, я имею честь видеть ваши эполеты.
— Моя фамилия...
— Веневитинов.
Такая проницательность пугала. Я чувствовал себя совершенно беспомощным и загнанным в угол. Этой девице не могло быть больше шестнадцати лет, но в её тоне было что-то снисходительное, да и откуда она могла меня знать.
— Тогда могу ли я иметь счастье познакомиться с вами?
— Хотите иметь счастье — не знакомьтесь.
Она легко повернулась, словно была совсем невесомой, и, грациозно подняв голову вошла обратно в гостинную. Во всем её облике было что-то дикое, она походила на розу, которую никогда не обрезали, и которая оплела своими колючими стеблями стены.
Дамы всё также сидели, собравшись в один большой кружок, в центре которого расположились их молодые дочери, охраняемые неизвестно от каких хищников. Как только моя загадочная собеседница вошла в комнату, стих жужжащий гул, производимый в том странном кружке. Все глаза были устремлены на девицу в чёрном.
Она заметила это, как-то злобно ухмыльнулась, и плавно, почти беззвучно прошла к фортепиано. Она села, и мне показалось, что я услышал, как кто-то сдавленно сглотнул. Я невольно замер, глядя на стройную фигурку, спину которой почти полностью укрывали прямые волосы.
Её тонкие пальцы скользнули по клавишам, и она заиграла какой-то вальс. Я заметил, что все в комнате стали совсем неподвижны, дамы нервно вздрагивали, кавалеры умолкли, все вслушивались в тихую мелодию.
Вальс был минорным, но от чего-то звучал как-то необъяснимо радостно. Да, именно радостно. Я не мог понять такого неведомого сочетания контрастов. Так сыграть мог только гений. Или безумец. Но разве все гении не безумцы?
Растроенные ноты звучали резко, но в этой резкости и была вся прелесть. Вдруг темп ускорился. Я видел как неподвижно сидела пианистка, она вся как-будто застыла, жили только кисти её рук. Они плавно извивались в угоду мелодии. Я встал ближе, я увидел как плясали сухожилия под этой тонкой кожей. Она была как марионетка, её руки двигались благодаря тонким нитям. Она стала играть громче, стала бить по басам. Резкие громкие звуки. Фортепиано кричало, молило о пощаде. Девушка играла всё громче. Пальцы стали нетерпеливее, она била по клавишам чуть ли не кулаками.
— Maмá!— взвизгнула одна из барышень.
Я успел уловить, как содрогнулась вдова Лопухина, как зарыдала её дочь. А жестокая пианистка продолжала играть, пока её силой не оттащили от фортепиано. Она не кричала, не бесновалась, лишь безжалостно била по басам.
Во всех этих звуках были отголоски древней дикости, пылающего костра и разукрашенного перьями и рыбьими зубами шамана, бьющего в барабан и кричащего на неизвестном языке.
Девице снова связали руки, укрыли черной густой вуалью. Лакей потащил её вниз, чтобы усадить в экипаж.
Безумица! Безумица!
Но какую она приобрела надо мной власть своим очарованием. Тогда я понял, что сделался её рабом. Но ведь она знала меня по фамилии, а я её — нет.