Безумица

VII

Духота бальной залы, начищенные до блеска полы, в которых можно разглядеть размытый силуэт своего отражения, сверкающие канделябры, тысячи свечей, выстроившихся хороводами над нашими головами. Игристое светящееся шампанское налитое в стройные бокалы, надушенные и напомаженные дамы, кавалеры в мундирах и начищенных до золотого сияния орденах, лакеи в ливреях.
Мне не хватает воздуха, сверху капает горячий воск, широкие кринолины заполняют собой всё свободное пространство, барышни, как оранжерейные розы, покрытые нежными лепестками, но ни одна больше не волнует мою молодую кровь. Жемчуга, пудра, цветы, приколотые к платьям, кружева и перчатки, а что под ними? Такая же тленная человеческая плоть, пыль и прах, подвергающийся разложению. И хорошенькие головки, внутри которых пустота, а если и есть намек на здравый смысл, то страх не угодить, страх отпугнуть своей мудростью.
Это раньше я думал, что много любить, значить любить всех, поместить весь мир в своем сердце, а теперь я понял, настоящая любовь — это, когда ты готов отдать свое большое сердце и всё то обилие любви и нежности только одному человеку.
Вот когда я впервые сам себе признался, что люблю её. Неземное прекрасное существо, моя холодная нимфа, и мне не важно любит ли она меня в ответ, главное, что она мне доверяет, а значит позволяет себя любить.
Когда я возвратился домой, я думал, что теперь не смогу ни чего воспринимать, слишком большое впечатление на меня произвел рассказ Анриэтты. Анриэтта, французское имя, а я-то всегда считал безумцем только своего отца. Альберт и Анриэтта — дети, которых должны были назвать Дмитрием и Натальей. И кто знает, если бы я, действительно, назывался Александром или Константином, привлекла бы мое внимание девушка по имени Анриэтта, которую ласково называют безумицей или сумасшедшей.
Но, между тем, я неосознанно потянулся к книге, и, как ни странно, целиком погрузился в сюжет. «Герой нашего времени» — я  вчитывался в каждую строку, я искал там частички её души...
***
Лопухины появились на балу. Марья Георгиевна в платье с открытыми плечами, с обвисшей толстой шеей, Lise, наряженная, как на встречу с императором, с завитыми волосами и с искуственной розой в прическе, и Анриэтта. Темная длинная вуаль, походившая на фату невесты, расшитое черными кружевами платье, пышные рукава сужающиеся к запястьям. Её привели сюда не танцевать.
Гостеприимная хозяйка уже представила Марье Георгиевне господина Шаброля, человека средних лет с вытянутым лицом и пышными усами, который недолго побеседовав с обеими дамами с любопытством обернулся к Анриэтте.
Её руки стягивали тугие веревки, она стояла неподвижно, а её рассматривали, как какую-то зверюшку в клетке. Сердце трепетало, словно маленькая птичка оно хотело вырваться на свободу, ударялось о ребра. Я приблизился, господин Шаброль брезгливо приподнял вуаль, будто даже и не думал увидеть под ней человеческое лицо, когда вдруг получил удар носочком женской туфельки прямо под колено, от чего тут же весь согнулся и отскочил на пару шагов в сторону. Анриэтта не собиралась покоряться. А я не собирался стоять в стороне.
— Добрый вечер, Марья Георгиевна! — я как мог старался выглядеть невозмутимым.
— Ах, господин Веневитинов! — она расплылась в гадкой лицемерной улыбке. Стоявшая рядом Lise противно хихикнула.
— Позволите похитить вашу барышню? Всего на один танец.
Lise вся залилась румянцем, а за одно и глупым смехом. Прекрасно, именно этого я и ждал.
— Ох, ну конечно, Lise еще не приглашали...
— Нет, я имею ввиду не Lise, — я сделал шаг к Анриэтте, — позволите мне танцевать с вашей племянницей?
Марья Георгиевна прямо опешила, готов поспорить, она еще не сталкивалась с подобной наглостью. А тем временем, Анриэтта связанными руками ухватилась за край вуали и резко её сорвала.
— Развяжите, — как можно холодней сказал я. Обе Лопухины ещё не вполне оправились от потрясения, поэтому, смерив их суровым взглядом, я сам распутал веревки.
— Вы, конечно, очень милы, — улыбаясь, сказала Анриэтта, когда мы встали к танцующим, — но ведь я совсем не умею танцевать.
Должно быть, на моем лице отразилось удивление, потому она добавила:
— Ну неужели вы думали, что безумного ребенка будут учить танцам? — она засмеялась, — Ничего, разберусь, я не хуже этой напудренной дурочки Lise.
***
Я вспомнил тот вальс, который она играла в нашу первую встречу. Тот безудержный музыкальный порыв, оду дикой красоте и ужас всех трепещущих сердец. Если и можно танцевать под такой мотив, то только так. Дикая роза, девочка, которая росла в пустоте, но внутри у нее целый мир. Лучшие мысли, которые когда-либо осмелились доверить бумаге, хранились в этой прекрасной головке. Бесконечность горела в этих голубых глазах, в них отражался блеск всех небесных звезд. Она кружилась, не зная ни меры, ни правил, и ей не нужно было высчитывать такт. Она танцевала, птица, которую ненадолго выпустили из клетки и прежде, чем снова попасть в заточение она хочет налетаться вволю. А я невольно поддался ее дикости, мы кружились, не видя осуждающих взглядов, не замечая, что расталкиваем танцующих. Это был по-настоящему безумный вальс.
Я перестал слышать музыку, мелодией мне стало биения собственного сердца и стук её каблуков по паркету. И её смех.
— Как он может с ней танцевать?! Вы только посмотрите, ведь это припадок! — донесся до меня голос Марьи Георгиевны.
— Да вы, как я вижу, совсем не знаете Веневитинова, — рассмеялся стоящий рядом с ней офицер. Я узнал высокий тембр своего близкого приятеля, — В полку он был самым отчаяным, пускался в любые авантюры.
— Мы ведь думали, что он сумасшедший, — вставил проходящий мимо поручик, с которым читатель уже имел возможность познакомиться, — каких только опасностей с ним не случалось, а всё он проделывал играючи, словно и не на войну приехал, а на курорт. Не удивлюсь, что пока мы тут рассуждаем, он вздумает жениться на вашей племяннице.
— А что? Вполне в его духе, — рассмеялся мой товарищ.
В этот момент, когда музыка стихла, мне на ум пришла ещё одна дерзость. Я подошел к Марье Георгиевне, ведя Анриэтту под руку. Её тонкие пальцы сомкнулись выше моего локтя, я ясно почувствовал — она боиться меня отпускать.
— Я должен вернуть вам вашу барышню, Марья Георгиевна, — с невинной усмешкой сказал я, — но, увы, это невозможно, ведь она согласилась танцевать со мной следующий танец.
Марья Георгиевна содрогалась от тихого гнева, душившиго ее изнутри. Я видел, что она готова выхватить племянницу из моих рук, что я навсегда потерял её уважение. Хотя можно ли назвать это утратой? Много ли стоит её ядовитая лесть?
— И мазурку... — вдруг, как далекий раскат грома, ещё очень тихий, но уже вызывающий благоговейный ужас, донесся голос Анриэтты, прижимавшей голову к моему плечу.
Два танца — ещё терпимо, но три подряд — это либо чудовищное оскорбление, либо отражение серьезных намерений партнера...
***
— Думаю, madam, я пришлю к вам завтра экипаж, — месье Шаброль подкрутил усы, — очень интересный случай...
Я задыхался, никогда я еще не танцевал так самозабвенно, обычно все мои движения были вялыми и заученными, после одного-двух танцев, я уже спешил покинуть круг танцующих. Но не сегодня, сегодня во мне кипела дикая свобода, а по венам растекалась разгоряченная кровь влюбленного.
Анриэтта смеялась, её распущенные волосы совсем растрепались, щеки порозовели, хотя руки и оставались холодными.
Раскрасневшаяся генеральша Лопухина с чувством оскорбленного достоинства, выхватила Анриэтту из моих рук. Она резко дёрнула её за рукав, так, что девушка едва не потеряла равновесие, а на мое порывистое движение выставила свою руку в угрожающем жесте.
— Достаточно, господин Веневитинов! — она сорвалась на грубый крик.
Позади стояла Lise, заплаканная и униженная – ей предпочли сумасшедшую.
Анриэтте связали руки, она закричала. В шуме вновь начинающихся танцев, никто не слышал её страданий. Она вырывалась, а я как-будто застыл. Я попытался очнуться, я готов был даже драться, но её уже увели из залы, когда с меня наконец спало оцепенение.
Нет смысла в пустых разговорах для отвода глаз, нет смысла скрывать своих чувств. Я бросился за Лопухиными.