Безумица

III

Утром я проснулся с отвратительной болью в горле, словно в него впивалось множество мелких иголок.
До двенадцати часов я провалялся в постели. Моё сегодняшнее положение вдруг напомнило мне моё детство. Когда подражая крестьянам-мальчишкам, я пробежался босиком по мерзлой луже. С каким восторгом я ощущал, как под моими горячими ногами тает и трескается тоненький слой льда. А на следующий день я лежал в лихорадке, и матушка плакала над моей постелью. Видя, как она страдает, я протянул к ней пылающую свою ладонь и торжественно пообещал, что более никогда не заболею и не принесу ей больших огорчений. С тех пор не помню, чтобы ещё хоть раз всерьез простужался.
***
Днем я встал, оделся и поехал обедать к одному знакомому поручику. Тот давно уже приглашал, но я всё никак не находил повода. А теперь я ехал верхом на своей любимой кобыле, надеясь разузнать у своего знакомого что-нибудь об интересующем меня семействе Лопухиных.
С нашей первой встречи у княгини С. не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о загадочной безумице. На балах и приемах я тщетно искал взглядом эту стройную темную фигурку. Эта девушка так взволновала мои молодые чувства, что я не мог отделаться от мыслей о её странных словах и жуткой игре на фортепиано.
Под впечатлением, я даже приобрел новое издание романа о Печорине, в котором появилось предисловие от автора. Впрочем, дальше предисловия я и не двинулся.
***
- Лопухины? Да, знаю. Марья Георгиевна была прелестной барышней, хоть и терялась на фоне своей сестрицы.
Поручик утёр свой рот тонкой вышитой салфеткой, он всегда ел с аппетитом. Даже во время службы он сначала завершал трапезу, утирал подбородок от лишнего жиру, а затем лишь бросался в бой.
- Сестрица её - впрочем не помню имени - была, как говорили, сумасшедшая. Устраивала истерики, бросалась на людей, бегала по лесу в одном лишь домашнем платьице. Но, насколько могу судить, болезнь рассудка проявилась в ней не сразу. Тогда она была еще вполне себе тихой и смирной. Имела огромный успех на балах.
Он причмокнул, глотнул кофею и снова утерся салфеткой. Я же практически не ел, только размешивал ложкою суп. От напряжения я буквально сгорал изнутри, что-то жгло мои и без того пылающие щеки, хотя впрочем то было лишь весеннее солнце, глядевшее прямо мне в глаза из полураспахнутого окна.
- Так вот...Марья Георгиевна... - пережевывая курицу говорил поручик, - вышла замуж за... генерала Алексея Иваныча Лопухина...
Дальше шло длинное описание их трогательной дружбы с поручиком, который имел честь всего два раза пересекаться с генералом во время службы, да ещё один раз видеться на каком-то балу у губернатора. Всё это многословие было до крайности утомительно, и не только потому, что не касалось напрямую интересующего меня предмета, а потому не буду приводить его слова здесь, дабы не утомлять еще и читателя.
Наконец, когда поручик завершил и обед, и свое нудное повествование, он вспомнил наконец обо мне и о том, что всё это время я был свидетелем его душевных излияний. Откашлявшись, он откинулся на спинку своего кожаного кресла и, закурив трубку, возвратился к первоначальной теме нашего разговора.
- Да, Марья Георгиевна - женщина с большим сердцем, осталась без мужа, совсем одна со своей дочерью, Лизаветой Алексевной, да ещё и племянницу взяла к себе. Тоже, говорят, безумица, да ещё похуже матушки будет.
- А фамилии вы её случайно не знаете?
- Не помню, не помню. С сестрицей Марьи Георгиевны я не знаком, да и не видал её никогда. Говорили, что наспех сосватали с каким-то пожилым помещиком, то ли Комаровским, то ли Коренским. А дочь и вовсе не знаю как зовут, слышал, что и вовсе нет у ней имени.
- Как так нет?
- Да вот и нет имени, - он выдохнул густой туманоподобный дым и почесал свой блестящий подбородок, - иначе, как безумица её и не называет никто. Даже сама Марья Георгиевна к ней именно так и обращается.
Сложно оценить мои чувства в ту минуту, мне казалось несправедливым такое неуважение к особе, которую, откровенно говоря, никто и не знал. Это милое существо окутанное черной вуалью ещё сильнее разожгло моё любопытство.
***
От поручика я вышел голодным и злым. Я был крайне разочарован, что не узнал ничего особенно интересного и даже толком не пообедал. Я скакал по мостовой, а над моей головой кружились и щебетали мелкие пташки. В солнечных лучах блестели молодые листочки, только-только пробудившиеся к жизни. Я вдыхал этот свежий запах и гнался неведомо куда, я никак не сдерживал лошадь, а она несла меня навстречу счастью. Да, в тот момент я поверил, что рожден счастливцем, когда в открытом экипаже пронеслась мимо меня черная вуаль.
До меня долетел знакомый визгливый голосок Лизаветы Лопухиной, я заметил раздраженную её матушку, которая едва ли сдерживала своей гнев. А прелестную безумицу, я скорее почуствовал. Я ощутил легкое прикосновение ее взгляда, я отчего-то считал, что она меня заметила.
Неудивительно, что я кинулся вслед за экипажем. Казалось моё сердце стучало так громко и неистово, что его услышала и Марья Георгиевна, а потому даже боязливо обернулась. К счастью она меня не узнала, ведь я так и не был ей представлен, но я все-таки придержал лошадь и сделал вид, что скачу только по собственным своим делам и ничуть не интересуюсь их компанией.
***
Для большей убедительности я сильно отстал, а потому когда подъехал к дому Лопухиных, барышни уже успели войти внутрь.
Это был средний по размеру особняк, с небольшим деревянным флигелем.
Я подъехал ближе. Уж не знаю, что за предчувствия овладели мной, но почему-то именно маленькое окошко под резной крышей так неумолимо тянуло меня к себе.
Я аккуратно и незаметно объехал забор, оказалось, что прямо на против флигеля, где и располагалось интересующее меня окошко, он почти развалился.
Я спешился, привязал кобылу к относительно крепкому на вид столбу и приблизился к деревянному строению. Я ступал как можно тише по грязному двору на котором, к моей великой радости, никого не было. Флигель был двухэтажный и по виду напоминал скорее крестьянскую избу, нежели часть дворянского особняка. Из маленького окошка у самой крыши, походившей на оконный наличник, доносились резкие крики. Я сразу узнал голос генеральши.
Тогда только я постыдился своего безмерного любопытства, так далеко меня доведшего, но, как я уже говорил о себе, я не мог остановиться вовремя, не мог и не хотел.
Прямо перед флигелем росло довольно крепкое среднее по толщине дерево, ветви которого едва ли не царапали оконное стекло. Я ухватился за большой сук и приподнялся над землей. Выпачканные в грязи сапоги скользили по стволу, но я с детства был ловок, а потому только и не упал. Меня очаровал запах свежей зелени и солнце, светившее сквозь листья, а всего более — романтический характер моего приключения.
Когда я был уже совсем близко от окошка, я услышал громкий возглас Марьи Георгиевны:
— Сумасшедшая! Неблагодарная мерзавка! По великой милости, я вожусь с тобой, порчу репутацию в обществе! Из-за тебя, дура, к Lise не рискует подойти ни один молодой человек! Не совсем же ты безумна, чтобы этого не понимать!
В ответ я слышал лишь смех. Безумный смех, который должен бы меня испугать, да только я был не из пугливых. В итоге генеральша лишь хлопнула дверью и щелкнула засовом.
Теперь я самого себя готов был принять за сумасшедшего. Потому что я ухватился за деревянный подоконник и едва лишь не рухнул наземь. Я глянул в окно и вновь столкнулся взглядом с ней. Два горящих голубых глаза устремились прямо ко мне в сердце. Она сидела на узкой кровати. На ней была белоснежная блуза с высоким накрахмаленным воротником. На шее у неё блестел овальный черный камень, висевший на какой-то тоненькой серебристой цепочке. Юбка на ней по прежнему траурно-черная, но пышная и расшитая кружевами.
Увидев меня, девица улыбнулась и снова залилась своим безумным смехом. В нем было что-то от той мелодии, которую безумица играла на вечере, такое же дикое и никому не подвластное, а потому вселяющее ужас в сердца слабых и нервных. Девица встала и, продолжая хохотать, подошла к окну, приподняв оконную раму, она протянула мне свою изящную загорелую ладонь, за которую я с благодарностью ухватился, ибо уже готов был свалиться. Рука её была так холодна, как будто была высечена из мрамора.
Так я оказался в её комнате. Девица располагалась в темном помещении, походившем скорее на сарай, нежели на спальню знатной барышни. Стены и пол были деревянными, полок просвечивал, а потому в дождливое время здесь должно было быть крайне неуютно. Вся мебель была какой-то хлипкой, вдоль стены стояли два старых изъеденых короедами шкафа с стеклянными дверцами. Самой прочной в комнате была дверь, отделявшая бедную сумасшедшую от всего цивилизованного общества.
Между тем, безумица всё смеялась, но уже не так жутко, а скорее радостно. Я был уверен, что она мне рада.
— Господин Веневитинов, — голос её тут же изменился, сделался совсем строгим, а с лица исчезла всякая эмоция, так что сложно было поверить, что всего секунду назад эта девушка задыхалась от смеха, — господин Веневитинов, вы меня компрометируете. Выследили приличную барышню, залезли к ней в окно... Вас же тетушка не выпустит, схватит за шиворот и заставит на мне жениться. А вам такая жена ни к чему. — тут она снова улыбнулась и совсем невинно рассмеялась, — Я, знаете ли, рада, что вы решили меня навестить, но как вы собираетесь выбираться?
— Я...снова могу...в окно, — я совсем смутился и даже начал заикаться.
— Демонстрируйте.
Я был поражен, она явно издевалась. Но похоже я совсем заразился безумием, раз так запросто спустился обратно на землю, поломав от досады несколько веток.
— Ну как там внизу! — по пояс высунувшись из окна крикнула моя мучительница, — Вот ведь везет мужчинам, а ведь если я попробую влезть на дерево, то изорву себе всю юбку. А моя Агаша только-только её сшила, — она снова рассмеялась, а ведь ради этой самой улыбки я и готов был терпеть все эти унижения,  — Так что мне придется прям так и прыгать, без дерева.
Я весь задрожал. Она действительно прыгнула. Сердце мое колотилось, ноги подкашивались. Все произошло мгновенно, потому что я сам не понял, как уже держал ее на руках. Такая легкая, такая холодная, до безумия прекрасная. Её длинные волосы развевались на ветру и щекотали мое лицо.
Она засмеялась и, выскользнув из моих объятий, встала на землю.
— Вы сведете меня с ума, mademoiselle!
— Значит мы будем говорить на одном языке и сможем понимать друг друга.
Она вновь рассмеялась и закружилась по двору в неведомом диком танце.
— Пойдемте! Расскáжите мне про Кавказ.
И она побежала к тому месту, где была привязана моя лошадь.