Если буду нужен, я здесь. Юлия Резник 🤍

24

ГЛАВА 24
Неутолённая любовь — самая романтичная
«Волей-неволей» – Elvira T

Назар
– Ну, все-все, лялька. Хорош. Врач ведь сказал – Тоха в порядке. – Мой голос звучит, будто в горло толченого стекла набили. Пальцы уверенно скользят по черным шикарным локонам жены, массируют ее лежащую на моих коленях голову. Ровно так, как она своими пальчиками ласкала Дубину, пока я его в травму вез. Смуглые пальцы жены в льняных волосах друга – самое ужасное, самое бронебойное зрелище из всех, что я когда-либо видел. Ни выдохнуть. Ни вдохнуть. Я умирал каждый раз, когда она его касалась... Я, блядь, каждый раз умирал.
Хотел эмоций? Дурак. Ой, дура-а-ак. Получил? Нравится? Нет. Это больно, оказывается. Вот так чувствовать.
И рев ляльки мне совсем не помогал с собой справиться. Плакала она тихо-тихо, почти беззвучно. Так страшно, так обреченно. И сорванным от слез голосом шептала:
– Антон... Пожалуйста, Антоша! Я же... Ты же... Антон, хороши-и-ий мо-о-ой...
После секса у нее тоже такой голос. Хриплый.
Слава богу, все обошлось, иначе Лала ни за что бы себя не простила. Как, впрочем, и меня. Ведь кроме ее пальцев в его волосах и бессвязных просьб было еще кое-что. В самом начале, когда она только из Панамеры выскочила и, шлепнувшись перед Тохой на колени, проорала, брызжа слюной, мне в лицо:
– Это все твоя машина! Это ты виноват! Говорила же – ничего мне от тебя не нужно! Говорила же...
И вроде понимаю, что в тот момент Лале просто надо было переложить ответственность за происшедшее с себя на кого угодно, а все равно ее слова пробивают. Только она может так прицельно ударить. Сам ведь вручил ей против себя оружие. Убойное, мать его так.
– Я его чуть не убила.
– Задела слегка. Он упал неудачно.
Ага. Башкой об асфальт. Но вроде и впрямь оклемался. Даже шутил, когда его на МРТ везли.
Лала влажно всхлипывает. Стискивает в кулаках мою изрядно помявшуюся рубашку.
– Я не переживу. Лучше пусть я умру, чем он.
– Прекрати! Никто не умирает, – рявкаю я в ответ.
Эх, все ж нервы у меня не железные. И не настолько я благороден, чтобы безэмоционально слушать, как моя женщина фактически признается в любви другому. Вообще ни хрена не благороден, ага. Ноль понимания. Ноль эмпатии. Говоря по правде, мне кого-нибудь убить хочется. Или самому к херам вскрыться, чтобы вместе с кровью выпустить из себя эту боль. Что-то я ни хрена с ней не справляюсь.
Ну как так? Ну почему так, су-у-ука?!
Наконец, дверь в кабинет открывается. Лала вскакивает с моих колен.
– Как он, доктор?
– В порядке. Небольшое сотрясение. Вы осторожней там, на ваших парковках. Это ж надо было так споткнуться. Опять, что ли, плитку повело?
Доктор уходит. Лала стоит, хлопая глазами.
– Почему Антон сказал, что упал?
– Потому что именно так и случилось.
– Я его сбила!
С силой провожу ладонями по лицу. Сейчас для полного счастья мне осталось только полирнуть нимб над белокурой головой Дубины. Но, похоже, выхода нет. Эта дуреха и впрямь ведь ни черта не понимает.
– Если бы он сказал правду, подключились бы менты. А ты пила, хоть и немного... Тоха все правильно сделал. По-мужски.
– Я его сбила, а он меня з-защитил, – опять начинает трястись. Обхватывает предплечья. Слезы бесшумно капают на вымытый с хлоркой пол. Яркие губы дрожат. Вот че мне делать? Че делать?!
– Пойдем, убедишься, что он в порядке.
По-другому ведь хрен я ее отсюда увезу. Для Лалы, в отличие от наших друзей, то, что Тоха преспокойненько шлет сообщения в чат – вовсе не аргумент, что у него все в порядке.
– Нет. Не могу. Он меня возненавидел, наверное.
Закатываю глаза и толкаю дверь.
– Привет.
– Привет.
– Эй! – Тоха с койки смотрит на мою зареванную жену. – Ты чего, малыш?
В глотку бы ему затолкать это слово... В глотку бы. Впрочем, он-то в чем виноват? В том, что этот малыш мне всю душу вымотал? Нет. Нет тут ничьей вины.
– Тебе не нужно было врать доктору! Я г-готова понести наказание з-за все.
Ну, какая же она дурочка. Какая дурочка, господи. Поборница, блин, справедливости.
– За что – за все, Лал? Ничего не случилось. Подумаешь. Я вообще огурцом, зря мы сюда тащились. Теперь до утра будут наблюдать. Лучше бы в ресторан вернулись, потанцевали бы.
Зубы он ей заговаривает отлично. Молодец. То ли мои невербальные сигналы считывает, то ли сам такой умный. Шутит вон. Эх, Тоха-Тоха, хороший ты мужик. Настоящий друг. Вот скажи, Тоха, как мы в это вляпались? Цепляет тебя моя лялька?
– Ты на меня не злишься?
– Да нет же. За что? Я чего-то не знаю? Может, ты спецом хотела меня переехать, а?
Лала отрицательно мотает головой и сильней сжимает пальцы у себя на предплечьях, будто удерживая себя от чего-то. Впрочем, ее выдержки ненадолго хватает. Спустя пару секунд Лала подлетает к койке и бросается Тохе на грудь.
Какой бесконечный день. Наверное, завтра станет легче. А пока...
Она не плачет, нет. Просто истерично дышит, уткнувшись Антохе в шею. Ох, девочка. Что же ты со мной делаешь? А с ним? Тоха растерянно смотрит на меня поверх ее вздрагивающего плеча. И, думаю, сам не очень-то понимает, что в этот самый момент с жадностью шарит руками по ее телу.
«Неутолённая любовь — самая романтичная», – всплывают в голове слова одной из идиотских песенок в нашем с женой на двоих плейлисте.
– Лала! – окликаю, не узнавая своего голоса. Жена оглядывается, с трудом фокусируясь на моем лице.
– Что?
– Достаточно. Ты его задушишь. Врач сказал, что все в порядке. Да и Антон подтвердил, что все ок. Полагаю, теперь мы можем с чистой совестью ехать домой.
– Ты езжай, конечно. А я тут останусь, ладно? Вдруг Антону что-то понадобится или... – кусает губы.
– Мы поедем домой. А если Антону что-то понадобится, он обратится к медсестре. Или напишет нам, а мы привезем.
– Да, Лал, езжай домой, – медленно кивает Дубина.
Нам обоим Лала не берется перечить. Возвращаемся из больницы в молчании. По очереди идем в душ. Укладываемся. Понятно, что ей сейчас не до секса. Я и не лезу. Толком не спим. Утро смазанное. И никакого завтрака.
– Извини. Проспала.
– Ничего, я отвезу тебя.
Я пытаюсь вернуться к привычным для нас ритуалам, потому что они означают – мы вместе, и между нами все по-прежнему. Но проходит день, три дня, неделя, вторая, и вынуждает меня признать, что я себя жестоко обманываю.
Ее пальцы в его волосах...
Чем бы мы ни занимались, что бы мы ни делали. У меня перед глазами стоит эта картина. Мы вместе, да. Но вместе с нами повсюду следует тень Дубины, подтанцовывая под ту самую песню. Все так ярко, будто я опять под чертовой химией. И так дьявольски больно.
Захлопываю ноут. Двенадцатый час. Домой надо. Ляльке рано вставать в универ. А мне... Мне вообще валить надо. Может, вдали как-то отпустит. Да и в Эмиратах уже накопилось дел. Выхожу из кабинета. Прислушиваюсь. Лалу очень легко найти. Вокруг нее всегда люди и громкий смех. Она все про всех знает, всем интересуется. Уборщицы нет, потому что у нее мама попала в реанимацию. А Костик опоздает, потому что у сына соревнования... Ее обожают. К ее теплу льнут. Она задает настроение всему, что происходит. Да вся околорабочая тусовка теперь вертится исключительно вокруг моей жены.
Оживление царит на кухне! Спрашивается, с чего. Смена уже закончена. Ресторан дорабатывает последние минуты.
– Не так вы защепляете, Игорь Валерьевич, – бормочет Лала, высунув кончик языка от усердия.
– Осталось две минуты! – следит за часами су-шеф.
– Да уже понятно, что я проиграю, – Лала закатывает глаза. – На то, чтобы правильно защепить пельмешек, уходит гораздо больше времени. А Игорь Валерьевич кое-как лепит.
– И правда, Игорь!
– Ему просто обидно, что его сделает девчонка!
– Поговори мне еще! – огрызается прославленный шеф.
Прислоняюсь спиной к стене и с вымученной улыбкой наблюдаю за окончанием соревнований. Лала с Игорем стоят в плотном кольце собравшегося народа. Ну что за девчонка мне досталась? Как без нее? Везде как вода проникла... Всех в себя влюбила. Что мне с ней делать? А с собой?
– Счет двадцать один – семнадцать. В пользу шефа.
Отовсюду доносятся полные разочарования стоны. Смену ведь отпахали. А все равно остались посмотреть. И поболеть за... хозяйку. Ляльку здесь только так называют, да. Растираю грудь, в которой мучительно ноет.
– А я считаю, это нечестно. У Лалы пельмешки все как один – красивые. И если выставлять оценку за эстетику, у нас ничья. Игорь Валерьевич, признайте! – замечает одна из официанток.
– Признаю! – поднимает руки над головой Роменский. А потом приобнимет смеющуюся Лалку и звонко целует в макушку.
– Повеселились? – улыбаюсь. – Теперь можем ехать?
Лала оборачивается и быстро-быстро кивает. Город почти пустой. Доезжаем быстро. И снова по опостылевшему сценарию – по очереди в душ, и в кровать. Я ее не трогаю. Не могу переступить через себя. Не хочу навязываться. Она первой меня касается. Кладет головку на грудь. Мы не обсуждали того, что произошло. Может, стоило, но не случилось. Лала прижимается к моей шее губами. Дышит часто, надсадно. Ведет рукой вниз. Но я перехватываю ее ладошку.
– Что ты делаешь?
– Хочу тебя.
Боль возвращается с новой силой. Ничего. Можно ведь потерпеть.
Сжимаю ее ладошку и опускаю на свой член.
– Не меня ты хочешь, лялька. Ты его хочешь... – резко прохожусь по стволу нашими сцепленными руками. – А это, как говорится, большая разница... Ну, чего застыла? Давай. Пользуй.
– Назар! – ахает лялька.
– Давай. Сама...
Опускается сверху, закусив губу. Туда-суда ерзает. Доволен, Звягинцев? Вот что ты ей доказал? Что ей в тебе кроме члена ни хрена не надо? С мучительным стоном открываю глаза. И ловлю ее влажный от текущих по щекам слез взгляд. Матерюсь. Подхватываю под спину, меняя положение. Штормит. Сердце из груди рвется. Ты чувствуешь, лялька? Ты чувствуешь, что со мной делаешь? Ловлю ее губы. Целую. Она протяжно стонет:
– Назар... Назар.
Спокойно. Ничего не случилось. Подумаешь. Она моя. Я все вывезу. Иначе как? Зацеловываю грудь. Терзаю соски. Глажу животик, спускаюсь ниже, где все такое влажное для меня. Не отдам. И похер на все. Так тому и быть. Я заберу у него твое сердце, лялька. Любыми, мать его, способами. Неутоленная любовь у тебя, да? Значит, блядь, утолим. Чего уж.
И все... Все. Боль отступает. Боли нет места там, где есть холодный расчет.
Лала ежится, вздрагивает. Впивается в мой зад ноготками.
– Давай на животик, хорошо?
Отчаянно кивает. Подрагивая от нетерпения, переворачивается. И я по новой начинаю ее ласкать. Медленно и тягуче. Целую шейку, прохожусь языком вдоль позвоночника. Глажу нежные ягодицы. И между. Капаю заранее заготовленной смазкой. Лялька опять зажимается.
– Нет-нет, будет хорошо. Веришь?
Расслабляется. Доверяет. Моя девочка... Собираю губами выступивший на спине пот. И тяну ее. Сначала одним пальцем, следом двумя. Колотит обоих. Как же она пахнет! Жадно втягиваю носом воздух. Замираю, впитывая в себя новые острые ароматы. Кровь закипает. Обдает паром. Какая же ты мокрая для меня! Задираю бедра вверх, заставляя ее встать на колени, и приставляю головку.
– Нет! Нет... Больно, Назар.
– Чуть-чуть потерпи, ладно? – отвожу волосы, целую плечико. – Больно только вначале. Потом будет хорошо.
Она понемногу расслабляется, чему здорово способствуют мои поглаживающие клитор пальцы. Медленно продвигаюсь в мучительно жаркую тесноту. Лала хнычет, я что-то утешающе шепчу ей на ушко и глажу, глажу... В том темпе, что она любит обычно. А освоившись в ее попке, проталкиваю палец чуть ниже, ощущая собственные движения через тонкую перегородку. Крышу сносит. Лялька музыкально кончает. Хрипит. Трепещет, рвется в моих руках...
– Назар! Наза-а-ар...
– Да, моя девочка, да. Вот так. Хорошо? Я же говорил.
Лицо заплаканное. Сцеловываю слезы. Успокаивающе поглаживаю пальцами, не прекращая размеренно двигаться.
– Я не ожидала... Это просто... – Лала сбивается, захлебываясь собственными рваными вдохами.
– Всего лишь двойное проникновение. Я говорил, что будет хорошо.
– Да. Наверное...
Слизываю языком соленые дорожки со щек. Чуть сгибаю пальцы, вокруг которых она все еще пульсирует:
– Хочешь, чтобы вместо них был член Антона?