Если буду нужен, я здесь. Юлия Резник 🤍

29

ГЛАВА 29
Я тебе зачем? И что это рядом с тобой за чел?
Зачем? Останемся родинкой на плече.
Под чем всю жизнь друг от друга куда-то мчим, молчим.
И раз уж решилась – давай, мочи...
«Не полетаем» – NЮ

Лала
Тайком. Просто забрать вещи на первое время. Зарядное. Свой Макбук, без которого мне на учебе никак. А я ведь хочу вернуться к учебе. С чего-то же надо начинать возвращаться, правда? Да и просто захватить вещи на смену.
Захожу в квартиру. Оказывается, я успела ее полюбить. Раньше мне не очень нравился этот стиль. Я искренне верила в то, что предпочитаю классику, и даже мечтала обустроить наш будущий с Назаром дом по примеру родительского, но не срослось. Не будет никакого дома. Да и нас... Нас с ним тоже уже не будет.
Кажется, я начала понимать, что такое фантомные боли. Отрезала его от себя, отсекла, а все равно будто живу с гангреной. Разлагаюсь и умираю. Наверное, времени, которое лечит, должно пройти чуточку больше. Если моя болезнь вообще поддается лечению.
– Лала!
Всем телом вздрагиваю. Ну же, трусиха! Давай! Рано или поздно вам бы все равно пришлось встретиться. Так чем один день хуже другого?
– Ты что делаешь, лялька? Я весь город на ноги поставил, я... Ты что? Ты почему со мной так?
Звягинцев быстро пересекает комнату, но на подходе ко мне резко останавливается, впялив взгляд в лежащую у моих ног сумку.
– Как видишь, я в порядке, не переживай, папочка, – кривлю губы, – сейчас заберу кое-какие вещи и освобожу тебя от своего присутствия.
Глаза Назара недобро темнеют. Он снова смотрит то на сумку, то на меня. Едва дым из ушей не валит.
­­­– Так. А. Теперь. Русским. Языком. Что случилось?
Странно. Допустим, я на него смотреть не могу! Не могу. Это выше моих сил. Во мне кислотой пузырится ревность. И на повторе – кадры вчерашней страшной ночи. Худшей ночи в моей жизни.
­– Я от тебя ухожу. – Хватаю полупустую сумку, но Назар с силой выдергивает ремень из моих рук, и вместо того, чтобы спастись бегством, я едва не падаю, по инерции пролетев вперед. Дезориентированная происходящим, вскидываю ресницы.
– Хера с два ты куда пойдешь! Я сутки тебя с собаками ищу! – орет он так, что стекла в панорамных окнах дрожат, и уши закладывает. Я вообще в первый раз слышу, чтобы кто-то так громко кричал. В семье у нас не ругаются.
– А зачем? – искренне недоумеваю.
– В каком это, блядь, смысле?! Ты сказала, что поедешь домой, я приезжаю – тебя нет. На звонки ты не отвечаешь. Это что вообще было?!
– Я тоже тебе звонила.
На короткий миг Назар как будто теряется.
– Хм... Черт, детка, прости. Я уснул. Вообще не понимаю, как это произошло. Не знал бы, что пойло у меня акцизное, подумал бы, что подсунули какую-то паль.
– А я видела, Назар.
– Что видела?
Он снова как будто хочет подойти ближе. Я выбрасываю перед собой руку, давая понять, что это совершенно лишнее.
– Тебя с любовницей. В твоем кабинете, – мой голос все-таки срывается. Ну вот, а я же несколько часов репетировала, как это ему скажу! Обещала себе, что он ни за что не узнает, какую боль я испытываю. А на деле... Аллах! Это что, слезы?! Не хочу. Слезы все искажают. Вон, как вытягивается его лицо. Будто я какую-то несусветную чушь сказала.
– Лялька... Ты че? Ты че такое говоришь, а? Да перебрал я, вот и вырубило. Ни хрена не помню.
– Что ж. Значит, ты в гораздо более выигрышном положении, – прохожусь ногтями по предплечьям. Мне так плохо, мне так невыносимо плохо, что я бы сердце из груди вырвала. Лишь бы оно не болело. Только бы не болело. Но сердце вырвать я не могу и потому вспарываю кожу на руках. Когда я успела так в нем потеряться?
– Понятней не стало, Лал! Ты можешь перестать говорить загадками?
И впрямь растерян. Ведет пятерней ото лба к макушке – жест, выдающий крайнюю степень замешательства. Только сейчас понимаю, что, оказывается, успела изучить каждый его жест. Какая насмешка! К чему теперь мне эта азбука тела?
Делаю глубокий вдох, чтобы голос звучал как можно тверже. Не помогает.
– Ты не можешь вспомнить, а я не могу забыть.
– Что не можешь?
– Тебя с ней. Отойди, пожалуйста. Мне нужно собраться.
– Ты какой-то бред несешь.
И пофиг, что я не хочу! Подходит, руками сграбастывает и к груди своей прижимает. Меня затапливает теплом и до дрожи знакомым ароматом его тела. И, может, впервые за эти сутки с хвостиком я делаю глубокий вдох. Легкие печет. Горло саднит... Наверное, я все-таки простыла, когда бродила по улицам. Вцепляюсь пальцами в воротник его толстовки. Трясет меня – ужас. Мысли путаются. И если честно, я уже вообще не понимаю, почему сопротивляюсь. Что мне стоит ему поверить? Если правда – такая отрава лютая...
– В отличие от некоторых, я была трезва, Назар. И видела тебя с ней своими глазами.
– Это не может быть правдой!
– Может. Ты же ничего не помнишь, – пожимаю плечами и начинаю отдирать от себя его пальцы. По одному. А он опять и опять меня хватает. Оттесняет к стене. Все еще растерянный. И решительный очень. Может, это был всего один раз? Ошибка? Так ведь бывает? Но даже если в это поверить, какого черта?! Что это меняет?!
– Ты мне изменил! – визжу как ненормальная, кидаясь на него с кулаками. – Я своими глазами видела! А ты из меня решил дуру сделать?! Я не дура! Я не дура! Понял?! Вы голые на диване лежали!
Это не истерика даже. Это что-то сродни агонии. Я как в шредере. В лоскуты... В лоскуты!
– Я разберусь, что это было! Клянусь. Я разберусь. Не мог я ни с кем. Клянусь тебе, что не мог. Я ж тобой живу, лялька. Ты как будто не знаешь? – сбивчиво шепчет Назар, спеленывая меня руками, как рукавами смирительной рубашки. – Я клянусь тебе, что не мог...
– А я могла! – визжу в ответ. – Я могла, понял?! Спроси меня, с кем я провела эту ночь?! Ну, давай же! Спроси...
В какой-то момент этого безумия Звягинцев все же меня отпускает. И теперь каждое свое слово я сопровождаю толчком в его грудь. Надеюсь, ему больно! Очень больно. Надеюсь, он захлебнется этой болью и сдохнет. Как захлебывалась и сдыхала я каждую секунду этих проклятых суток.
– Нет... – медленно ведет головой. – Нет, лялька. – Снова меня касается. Дрожащими пальцами ведет от уха вниз, вжав спиной в стену. – Скажи, что ты врешь. Лялька... Пожалуйста. Ты же врешь?
Из моих глаз непрерывным потоком льют слезы. Я такая тряпка! Такая тряпка... Дались мне эти вещи! Нужно было убедиться, что я не растекусь лужей, заглянув в его глаза. Больные. С красными воспаленными веками. Переполненные надеждой, каким-то ужасом и слезами, мамочки!
– Нет.
– Заткнись! Заткнись, блядь, поняла?! – в стену возле моей головы ударяется кулак. – Я все равно тебе не верю!
Назар выпускает меня так же резко, как и схватил. Отходит на шаг, обняв голову руками. Его широкие плечи, обтянутые серой толстовкой от Баленсиаги, вибрируют, отчего мне начинает казаться, что прямо сейчас Назар обращается в демона, и над его головой вот-вот распрямятся огромные черные крылья. Может, я спятила, как тот же Врубель, которого эти демоны не отпускали. И он их рисовал, рисовал...
Зажав ладонью рвущиеся изо рта всхлипы, хватаю сумку и устремляюсь к выходу, но, не сделав и трех шагов, замираю как трусливая мышь под черным, прожигающим во мне дыры взглядом мужа. На мне толстовка Антона. На свою я пролила чай, который он заварил в надежде, что я побыстрей согреюсь. Кажется, в этот момент Назар понимает, что эта вещь не из моего гардероба. Или, что еще хуже, ее узнает. Он берется за край и, задыхаясь от ярости, срывает толстовку с меня через голову. Спустя секунду я замираю перед ним – дрожащая и голая по пояс.
– Ты врешь, – ласково шепчет Звягинцев. Но ласка в его голосе ничуть меня не успокаивает, а скорее даже напротив, пугает. – Ты... моя... моя девочка. Только моя.
Я пячусь, как ополоумевший краб, а он наступает. Я хочу отвернуться, но не могу на него не смотреть.
– Ты меня пугаешь, На...
Он затыкает меня на полуслове. Впивается в губы так, что наши зубы клацают, ударяясь друг о друга, и ранят. Впервые у нашего поцелуя вкус металла и соли. Впервые я так кого-то боюсь.
– Только моя, девочка. Помнишь, что я тебе говорил? Никуда... не отпущу, – шепчет Звягинцев, покрывая мое лицо беспорядочными жалящими поцелуями. – Только моя, девочка. Ты сама согласилась, помнишь?
– Я забираю свои слова назад!
– Поздно. Ты сказала, что любишь.
Его горячие длинные пальцы движутся вверх по моему животу, потирают костяшками сосок и сжимаются на моем горле. Пропасти глаз разверзаются передо мной бездной, спастись из которой нет шансов.
– Помнишь?
Пальцы сжимаются чуть-чуть сильнее.
– Д-да...
Пугающе улыбаясь, Назар ласково проходится большим пальцем по моим дрожащим губам. Его нежность обретает удивительную способность ранить.
– Спорим, ты много-много раз это повторишь?
– Я не думаю... – в моем голосе звучат неприкрытые слезы, которые, впрочем, неспособны его разжалобить. Оставив в покое мой рот, Назар впечатывается стояком между ног. Шумно втягивает носом воздух и замирает, задевая губами висок с проступившими на нем бисеринками холодного пота.
– От тебя им несет... Но мы же это исправим, правда?
И снова кулаком в стену. Под аккомпанемент моих просьб «не надо, пожалуйста, пожалуйста, Назар, не надо» и всхлипов. Аллах... Зачем я ему про Антона сказала? Чтобы причинить боль? Ну вот. Причинила. А самой как теперь в этом выжить?
– Ну что ты, лялька? Разве я тебя обижу? Да никогда. Скорее сам сдохну. Ты же знаешь это, правда?
Что мне остается? Заливаясь слезами, трясу головой. Конечно.
– Люблю тебя, лялька, пиздец.
Целует. Слизывает с губ соль. Бормочет что-то успокаивающее. И бесконечно повторяет это свое «моя». А на меня накатывает какое-то жуткое отупение. Я знаю – он действительно меня не отпустит. Сейчас точно нет. Он не в себе. Он бе-зу-мен.
– Скажи мне. Скажи, что любишь... Мне так нравится, когда ты это говоришь...
– Я люблю тебя, – послушно раздвигаю губы.
– Ты моя девочка. Моя лялька. – Толкает бедрами между ног, руками жадно шарит по телу, мнет и сжимает. Но если раньше мне была даже по кайфу его нетерпеливая грубость, то сейчас она только усугубляет мою апатию. Я хочу, чтобы это скорее закончилось. Пожалуйста, пусть это все закончится.
Назар подхватывает меня на руки и куда-то несет. Изображение перед глазами прыгает, а я – нет чтобы закрыть глаза, напротив, с жадностью пялюсь Звягинцеву за спину. Позади у нас столько хорошего, а впереди – одна только боль.
– Девочка моя нежная...
Он даже ласков, наверное. Касается меня, как спятивший коллекционер – давно вожделенной реликвии. Ласкает соски, спускается по животу между ног. И лижет широко, размашисто, и посасывает, и топит во мне пальцы... Раньше нравилось. Мне с ним все вообще нравилось. Нравилось быть его шлюхой. А вот жертвой мне не нравится быть.
Истерично всхлипываю.
– Ну вот. Хорошо же?
Назар накрывает мое тело своим, пошло сплевывает между ног и, размазав слюну, резко вперед толкается. Я дергаюсь. Потолок перед глазами раскачивается. Чтобы меня не стошнило, я закрываю глаза и представляю бабушкин дом в Баку. Гамак, натянутый между огромными тутовыми деревьями. Солнечные блики, проникающие через густые кроны. Голоса... Ароматы готовящейся пахлавы. Вкус перезревшего инжира. И самодельные качели, из-за которых в моем животе оживали бабочки. Сжимаю мышцы...
– Вот так... Вот так. Кончай.
Удивленно моргаю. Открываю глаза. В этот момент Назар из меня выскальзывает и, пару раз передернув, обильно поливает живот спермой. А потом размазывает ее повсюду. Даже волосы пачкает. И перед тем как уснуть, шепчет:
– Вот. Теперь ты правильно пахнешь.
Пометил, значит, как кобель суку, и думает, что теперь все хорошо?
Истерично всхлипываю. Вгрызаюсь зубами в подушку. Не хватало еще его разбудить! Стараясь не дышать, отползаю чуть в сторону. Отсчитываю про себя две тысячи секунд. Осторожно спускаю ноги с кровати и на цыпочках, леденея от ужаса, несусь прочь. Ноутбук и зарядное уже в сумке. За остальным можно кого-то прислать.
На пороге оборачиваюсь. Назар спит, свесив на бок голову. Фантомные боли бывают разные... Долгое время нам было так хорошо, что даже сейчас, при взгляде на него, в груди что-то щемит. Созависимость?
Бежать... Бежать от этого всего сломя голову.