Черное сердце Джима Рокса

Глава 1. Начало.

 Ну, как там, на слетах анонимных алкоголиков говорят? «Здравствуйте, меня зовут Джим, и я алкоголик»? Нет, пожалуй, это не мой случай.

 Меня действительно зовут Джимом. И моя жизнь беспросветное дерьмо. У кого-то, может, остались теплые воспоминания о детстве или юности, но тут я отличился первый раз. Детство мое хуже некуда. Ребенком я себя плохо помню, прошло немало лет с тех пор.

 Родился я в конце девятнадцатого столетия в жарком Техасе. Вы, наверное, тут же подумали о крутых ковбоях и шерифах с кольтами. Но нет. Этого не было. Был отец-алкоголик, моя мать и я. Как и чем зарабатывал тот, кого я звал папой, мне неизвестно до сих пор, но мы жили... вполне прилично, чтобы я мог получать образование, а мать заниматься хозяйством и любимыми цветами. Пока она была жива, наш сад утопал в разноцветных брызгах петуний, роз, настурций, алел огоньками тюльпанов и маков, переливался желто-оранжевыми искрами лилий и хризантем, глубокими тенями зимнего неба темнели анютины глазки и люпины. Я тогда часто играл в тени цветов, пока мать готовила обед.

 Пожалуй, она единственная женщина, которая действительно меня любила. Я был ее маленьким Джимми, солнышком и золотцем. Она смешно ерошила мне волосы на макушке и, порой, отвешивала легкий подзатыльник, если случалось мне провиниться. Умерла она рано. От чахотки. Тогда, семилетний, я не знал, что такое «чахотка», намного позже, загибаясь от голода и побоев в трущобах среди отбросов общества, я узнал, что это на своей шкуре.

 Смерть мамы стала для меня отправной точкой. Едва ее похоронили, как отец ушел в запой. Готовить еду он не хотел и не умел, а я по два-три дня перебивался с куска хлеба на сырые яйца и остатки маминых заготовок на зиму. На четвертый день я попытался приготовить еду сам, это я хорошо помню. Потому что в этот день мой отец впервые поднял на меня руку. С тех пор моя жизнь превратилась в сплошной ад. Из солнышка и зайчика я превратился в ублюдка, выродка и сына шлюхи. Деваться мне некуда было, я боялся сделать лишнее движение. В моменты просветления отец вел себя приемлемо, но стоило плеснуть в бутылке дешевому виски, как я превращался в объект издевательства и унижений.

 Я научился ненавидеть. Слепо, яростно, отдаваясь этому чувству до конца. Я рос с этим чувством, что подобно спруту разрасталось в моей душе. Я ненавидел отца, дом, в котором жил, учителей, ненавидел весь мир. Но, самое главное, я ненавидел себя.