Голодный год прошел: злаки взошли, и люди и животные стали сыты. Хлеб созрел необыкновенно рано. В половине июня мужики уже парили в горшках рожь и ели ее немолотую, а к Петрову дню пекли "новый хлеб". Петров день -- это был "наш престол" и "наш праздник". Духовенство обходило с образами приход, пело молебны и собирало "новину". На улице опять "шла гульба", было "сыто и пьяно"; высоко "подмахивали качели", и молодые люди, стеной наступая друг на друга, пели; "А мы просо сеяли!" А другие отвечали: "А мы просо вытопчем. Ой, дид Ладо, вытопчем." А за ручьем на косогоре, где был кабак, разливало: "Наваримте, братцы, пива молодого..." Пошла опять знакомая струя, но эти звуки, долетевшие в нашу детскую, мне уже не были милы. Я уже рассуждал, что это за "дид", что за "Ладо"? Зачем одни хотят "вытоптать" то, что "посеяли" другие? Я был тронут с старого места... Я ощущал голод ума, и мне были милы те звуки, которые я слышал, когда тетя и Гильдегарда пели, глядя на звездное небо, давшее им "зрение", при котором можно все простить и все в себе и в других успокоить.
