Убыр- Никто не умрет

5

Солнышко слепило, искрилось и раздергивалось, как гармошка из лампочек. Это веселило и почему-то пугало. Было за этим сиянием что-то, как в играх, знаете - прожектор не светит сам по себе. Он светит, чтобы кто-то за прожектором вас рассмотрел и прицелился. Я это знал. Но тут ведь была не игра, а жизнь и даже что-то лучше жизни. Я летел на месте, слегка растопырившись, так, чтобы спина постанывала в ожидании работы, и, тихо радуясь лихому ветру вокруг и внутри, вприщур разглядывал лучистое почкование в небе и предвкушал, как я сейчас оттолкнусь, вознесусь и стану частью этого света и счастья.
Ветер толкнул меня в поясницу, прогибая с легким треском, точно бойцовский лук, составной, клеенный из дерева, рога и сухожилий, стрела пробивает волка на расстоянии одного оклика, а солнышко было выше. Они думают, я им маленький, ничего не умею и не могу. Я выдохнул со снисходительной усмешкой, мощно выпрыгнул без разбега, оттолкнулся ногой от взявшегося внезапно дерева, другой - от мелькнувшей под ногами крыши, сияние надвинулось рывком, рушась на меня полыхающим забором, а я влипал в него, как магнитик, наброшенный на холодильник, и за миг до счастливой вспышки по мне огненной чертой от пяток до загривка прошла лютая радость - и...
- Так, молодая гвардия, просыпаемся быстренько.
Как битой по мячу: брык - и башкой в песок. В подушку.
Я дернулся, разлепляя глаза, и судорожно уцепился за что получилось. Мир продолжал слепить и плыть в сторону. К горлу подступило. Я глотнул и быстро продышался - резким запахом спирта и лекарств.
- Ты чего одетый-то? - недовольно спросила тетя Таня. - Давай просыпайся скорей, у меня и без тебя дел полно.
Она стояла перед кроватью со шприцем наготове. В шприце была бесцветная жидкость - ура, хоть не витамины с утра.
Я и в самом деле полусидел одетый на нерасправленной постели. Всю ночь, видимо, - вот спина и ныла. И голова гудела так. Но что-то было ночью хорошее.
Прекрасное.
- Просыпаемся-а-а, - пропела тетя Таня нетерпеливо с незнакомым акцентом, и я впрямь проснулся.
Забормотал что-то, поспешно сполз вниз по подушке, перевернулся, слабо охнув, и трясущейся отчего-то рукой открыл место под укол.
- Так. Расслабься. Расслабься, говорю, что устроил тут выступление культуристов? Ну смотри, больно будет.
Боли я почти не почувствовал, а слезы брызнули будто сами по себе. Я напряженно вспоминал, что же хорошее было ночью. Сон, что ли? Полет, солнце, ручей, свечка, Лилька с девками, лестница на зеркале, мягкие руки, она.
Я дернулся. Тетя Таня отшатнулась и сказала с возмущением:
- Поосторожней немножко. Иглу чуть не сломал. Что тебя как током дрючит с утра?
Я сел, поморщившись, и быстро огляделся. Палата была пустой, за шкафом никто не прятался.
- Теть Тань, - сказал я, соображая. - А где...
- Потерял что? - спросила она, сворачиваясь и направляясь к двери.
Я захлопнул рот и пожал плечами.
Тетя Таня тоже пожала плечами и вышла.
Я посидел еще несколько секунд, вскочил, охнув и с трудом не сыграв носом в линолеум, и принялся осматриваться. Осматривать было почти нечего - тумбочки, пустой шкаф да кровати, разве что заправлены небрежно почему-то. А, правильно, девки вчера не парились, накинули быстренько да разбежались. На одной из тумбочек пара обгоревших спичек и толстенькое пятнышко желтоватого воска. На моей тумбочке пусто, и под кроватью пусто, а кровать разворошена, ясное дело, но в пределах порядочного. Мы аккуратные, подумал я, вспомнил, стряхнул морозную волну, ударившую по коже вверх и вниз, и обнаружил, что вот со мной, с частью одежды, не все в порядке. Надо привести, остро понял я, подошел к раковине и привел, опасливо косясь на дверь. Успел и оттереться, и почти обсохнуть как раз к моменту, когда заорали: «На завтрак!»
Через две секунды я был у входа в раздатку. Не то чтобы укол не болел или там есть так сильно хотелось. Вообще не хотелось, честно говоря. Пустота какая-то внутри тянула и подсасывала, но я подозревал, что едой такое не завалить. А вот увижу ее - пустота и заполнится. Хоть лицо рассмотрю, а то стыд какой-то, вспомнить и нечего. Вернее, есть чего и есть чем, хоть перед глазами темнота. Мужчины, говорят же, любят именно глазами. Чего мне, темноту любить теперь, что ли?
И что я, люблю, что ли? Как этот, не знаю, страдалец из сопливой книжки?
Дурдом, подумал я, небрежно боченясь плечом в стенку, чтобы никто не подумал, будто я чего-то конкретно дожидаюсь, - ну и недосохшие пятна чтобы не рассмотрел.
Сперва, как всегда, прошла тетя Марина с подносиком, за ней - мелкие пацаны из третьей палаты. Они решили вступить со мной в важную заговорщицкую беседу про Пиковую даму с ночным шухером и даже попытались предъявить мне, а чего это их никто на шоу не позвал. Я их шуганул, рассвирепел и шуганул еще раз. Пацаны обиделись и угрюмо замаршировали в раздатку, чудом обогнув тетю Марину - она выворачивала в коридор с подносиком, на котором антифизическим образом удерживались елочки наполненных тарелок, стаканов и баночек.
Наконец появились девчонки. В неправильном строю. Обычно-то впереди важно вышагивала Лилька, вокруг которой, как утята при мамаше, вертелась всякая мелочь, а Ильсияшка красиво шла в стороне, задумчиво поглядывая по сторонам. Теперь мелочь прицельно маршировала впереди, за Камиллой топала мрачная Лилька, а Ильсияшка замыкала стадо. По сторонам она не смотрела, а поигрывала молнией на воротнике олимпийки. Зрелище было почему-то чарующим. Кадык прищемишь, дура, сурово подумал я, вспомнил, что кадыков у девчонок в результате страшного генетического сбоя и божьего попущения не бывает, и велел себе не отвлекаться. Пропустил мимо соплюшек, которые, поравнявшись со мной, присмирели и оборвали щебетание, и шагнул навстречу Лильке.
- Привет зачарованным.
Лилька посмотрела на меня зверем и попыталась обойти.
- Не понял, - сказал я. - Я тебя обидел чем или что? Чего не здороваешься-то.
Лилька, кажется, смутилась, оглянулась на Ильсияшку, так и игравшую замочком поодаль, и жалобно прошептала:
- Нам знаешь как влетело. Главное, со всех сторон, типа, мы не знаю что сделали. И не уймутся: сами не лечитесь, другим не даете, нервы дергаете, на прокапывание вас надо. Задолбали, блин.
- Я, что ли, виноват? Я, наоборот, как герой, хату предоставил и вообще.
Лилька кивнула со вздохом.
- А ты как хотела, - сообщил я, хитро переходя к основному пункту повестки. - Это ж больница тебе, лечебное учреждение, тут нос отрежут и фамилии не спросят. Кто наезжает-то?
- Да все. Танька, Виталь Денисыч, тетя Марина вон тоже устроила, нашлась, понимаешь...
- Ну, живы же все, никого не выгнали, в школу не сообщат.
Лилька уставилась на меня и испуганно спросила:
- А что, могут и в школу?..
- О господи. Ага, скажут: цинично играла в это самое, отдельно взятую карту. Совсем уж не истери. Я спрашиваю, не выгнали никого?
Лилька помотала головой, которая явно была занята перевариванием ужасов, связанных с больничным стуком в школу.
- А эта где, еще одна? - спросил я так небрежно, что половину букв не выговорил.
Лилька уставилась на меня, как жаба на повидло.
- Ну, такая, постарше тебя, дохлая, в халатике, и еще трикошка у нее синяя, с олимпийкой, - сказал я и торопливо соврал: - Ей вчера, по ходу, худо было, а сейчас нету, вот я и подумал...
- Ильсияр, что ли? Да вон же она стоит, - удивилась Лилька и повернулась показать.
Я ж ей слепой, или тупой, или все сразу. Все сразу, кстати. Ильсияшка рассеянно посмотрела на меня и вернулась к сосредоточенному вжиканию. Олимпийка у нее была синей, как и штаны. И халатик у нее тоже есть. Не коричневый, правда, - но, может, я вчера не в себе был. Фу, пошляк, подумал я самодовольно и осадил себя уже всерьез: фу, фу, я сказал. Уж красотку я бы ни с кем перепутать не смог. Или смог?
Я уставился на Ильсияшку. Она снова взглянула на меня, мельком улыбнулась, завжикала молнией, но поняла, что я так и пялюсь. Подняла брови и вопросительно посмотрела в ответ.
И как это понимать, интересно? Лилька, между прочим, тоже таращилась, но хоть по этому поводу сомнения меня не терзали. И впрямь болею. Я отвел взгляд, уперся в блестящий замочек и шею, очень белую, поспешно отвел взгляд еще раз, откашлялся, собираясь сказать что-нибудь спасительно смешное, но не успел. Синее плечо Ильсияшки пошло бугорком. Я испуганно моргнул, не сообразив, что это не плечо и не выскочивший вдруг из шва пучок ниток. Просто в конце коридора мелькнуло что-то того же цвета, что и костюм Ильсияр.
Не что-то, вернее, а кто-то.
- Щас, - сказал я и быстро пошел туда. За спиной, кажется, хмыкнули, но это как раз пофиг. Да и все пофиг - потому что я не успел.
Не было никого в конце коридора. Я сунулся на лестничную площадку, послушал, посмотрел сквозь перила вверх-вниз и вернулся в отделение. Потоптался там, убедился, что в противоположном конце все рассосались, и юркнул в комнату сестры-хозяйки. Дверь была приоткрытой.
Я громко кашлянул, осматриваясь. Кладовка была пустой - в смысле, народу не было, вещей-то было полно, побольше, чем в прошлый раз.
Я на всякий случай заглянул в шкафы, прошелся вдоль стены, раскачивая висящие на стене куртки, и у окна замер. Там опять висела моя куртка. И под ней лежали остальные вещи: штаны, кофта, шапка и футболка, все аккуратно сложенное поверх кроссовок.
Как я их в прошлый раз не заметил. Или их не было в прошлый раз? Точно, не было, тетя Таня же кроссовки мне в РКБ отдельно притаскивала. Кто-то попозже комплект сформировал, но трусы спер. Да подавись ты ими.
Но был, был какой-то прошлый раз, когда я так зашел - а меня ждет моя вещь. Я потер лоб и нос, отгоняя неожиданный запах сена и чего-то едко-гадкого до слез, и огляделся, чтобы понять, откуда так прет. Запах ушел. Послушный какой. Надо взять на вооружение это потирание носа. И одежду тоже взять надо. Мало ли.
Я взял одежду и побрел в палату, все еще пытаясь вспомнить что-то - что-то дико важное. Народ то ли засел завтракать прямо в раздатке, то ли разбежался по палатам с удивительной скоростью. Коридор был пуст, одна тетя Таня стояла, грозная такая. Вывернулась из холла со столом и смотрела на меня сурово. Чего ей надо-то опять.
- Измайлов, - сказала она. - Подойди-ка сюда.
А сама развернулась, ушла к столу и воссела там, типа директор. Штатив для капельницы торчал рядом с ней, как знамя трансформеров.
Я остановился и посмотрел на нее.
- Чего встал, подойди-подойди.
- Так я подошел, вы здесь стояли, когда звали, - сказал я, начиная закипать.
Что она себе думает, промывательниц начальник? Напугать хочет? Тогда пусть нормально пугает, а то я подготовиться не успеваю.
- Измайлов, подойди, - сказала тетя Таня гораздо громче и стукнула по столу карандашом, который взяла зачем-то.
Я подошел, но не потому, что испугался.
- Ты, Измайлов, окончательно страх потерял, что ли?
Тут мне смешно стало. Смешно, и все. Как я мог потерять страх, если я его нашел по-настоящему сравнительно недавно и был этому совершенно не рад. И тут здрасьте, такие наезды.
- Ты чего заулыбался? - ласково спросила тетя Таня. - Тебе неприятности нужны, настоящие?
Я перестал улыбаться, подумал и спросил:
- Тетя Таня, вы меня сейчас о каких-то опасностях предупредить хотите или просто пугаете?
Она откинулась на спинку стула и воскликнула:
- На него посмотрите, а?
Я огляделся, заподозрив, что вокруг незаметно собралась толпа зрителей, которая почему-то смотрит мимо меня. Не было никого. А тетя Таня продолжала:
- Мало того что нарушает все подряд, герой, понимаешь, так еще и дурачком прикидывается!
Я чего-то растерялся и разозлился, а поэтому заговорил сквозь зубы, чтобы слова прошли сквозь распирающую щеки ненависть и глупые встречные слова:
- Слушайте, когда я дурачком прикидывался? Чего вы наезжаете-то? Вы же лечить должны, а не обзываться и не пугать.
- Должны мы ему! Это ты нам должен, миленький мой.
- Да? - удивился я.
- Да! Должен как раз лечиться, слушаться, вести себя нормально. А ты что делаешь?
- А что я делаю?
- Слушай, Измайлов, не нарывайся. Ты зачем одежду взял?
- Так моя же одежда.
- Мало ли что твоя. Ты в больнице лежишь, изволь болеть. Я больше за тобой по всей территории бегать не буду. Чего киваешь?
- Не бегайте.
- Измайлов. Измайлов. Не нарывайся.
- Да чего «не нарывайся», где я нарываюсь-то? - заорал я и орал что-то еще, уже почти не соображая и не сдерживаясь.
Пацана нашла, тоже мне. Я себе и другим пацанам пацан, а ей я человек, мужчина, и на меня наскакивать не надо, отскакивать придется, и, может, на копчик и с хрустом.
Я перевел дыхание и обнаружил, что тетя Таня встает с торжествующей улыбкой - такой, будто я подбородок открыл, а у нее как раз рука в замахе.
- Ты не взрослый и не здоровый, мальчик мой, - пропела она. - Ты больной, психически. Орешь тут, буянишь. Сейчас тебя феназепамом обколют, в психиатрическое переведут - и там вот права качать будешь.
- Не переведут, - сказал я, отступая. В психиатрическое мне было никак нельзя. Мама с папой расстроятся, да и вообще. - Сама в дурку ложись, не докажешь ничего.
- Я-то? - Она искренне рассмеялась. - Я-то докажу. Да и чего доказывать - вон камера все снимает, там весь твой диагноз пишется.
В углу под потолком и впрямь висела камера, чуть побольше вебки. Я перевел взгляд на тетю Таню. Она торжествующе улыбалась. Как победивший враг. А я успокоился. Нет, не так. Не успокоился, а точно в холодную ванну резко сел - она холодная, а кожа и кровь закипела, и мир стал шире и четче.
Я бросил одежду на пол и шагнул к столу. Тетя Таня отшатнулась. Я, не обратив на нее внимания, подхватил штатив капельницы, в два шага унес его в угол, прислонил к стене, сделал еще два шага - уже по штативу, не знал, что так умею, дотянулся до камеры, сдернул ее одним движением, провода только щелкнули, съехал на пол, едва не выворачиваясь из тапок, но ступая в свои следы - их не было, но я-то помнил, как шел, - вернул штатив на место и сказал тете Тане, которая все еще смотрела в угол, поднеся зачем-то руки ко рту:
- Больше не пишется.
Поднял одежду, сунул добычу в карман и пошел в палату. Надо было переодеться и уйти, пока и впрямь санитары с уколами не набежали.