Убыр- Никто не умрет

5

В детстве я думал, что выключатели на самом деле ничего не выключают, а только включают. Когда щелкаешь качельной кнопкой вверх, лампочки гонят свет, а когда щелкаешь вниз, лампочки гонят тьму. Так же быстро, как и свет, - так, что пррынь, и сразу вся комната залита. Днем это не слишком заметно, но днем и свет лампочек не слишком заметен. Потом я придумал, что выключенная лампочка не гонит тьму, а высасывает свет, а тьма рождается сама по себе. Теперь я понимаю, что сама по себе она не рождается. Само по себе ничего не рождается. Родители нужны. Они есть у темноты. Они есть у страха. Они есть у злобы. Одно неосторожное движение, и ты отец, шутят пацаны. Но это не шутка. Особенно когда речь о темноте, страхе или злобе.
Первый раз в жизни я ночевал дома один. Лежал в темноте и старался не выпускать из себя страх и злобу. Вернутся - самому хуже будет. А вернутся обязательно.
Квартира притворялась пустой - старательно, но не очень успешно. То холодильник с ножки на ножку переступит, то труба в ванной откашляется, то какие-то звуки из вентиляции донесутся - ну, будем считать, не из вентиляции, а через вентиляцию. А что, может быть - время не слишком позднее, полуночи еще нет. Соседи по дому блукают - дядя Рома с тетей Ларисой, например, - или телик смотрят. И никто не притаился под запыленной пластиковой решеточкой или за латунным крестиком слива в ванне, перебирая когтистыми ножками и прикидывая, пора уже вылезать или подождать, пока одинокий хозяин вырубится.
Не было у меня такого, чтобы ночь, а я дома один. Всегда более-менее полный комплект. Ну, папа в командировки ездил, но остальные-то всегда рядом. Нас с Дилькой раз всего и оставили, когда все, ну, началось. Дилька обуза, конечно, и доставала та еще, но и польза от нее была, оказывается, заметной. Отвлекаешься, и не страшно.
Да и сейчас не страшно. Пусто как-то. И снаружи, и внутри. Будто огромные нужные куски рядом с тобой и из тебя вырезали, а оставили пустоту и ощущение, как в первый день после того, как зуб вырвут. Назавтра привыкаешь, а сперва все время лазишь проверить и удивиться, какая дырка большая. Она затянется. Зуб вырастет. Мои вернутся. Чего тосковать? А все равно.
Пустота, если подумать, не была совсем свистящей. За стенками соседи, ближе - еще кто-то, о ком думать не хотелось. Ну и кот, само собой. Но про него тем более не хотелось думать. Испугал так, козел.
Он меня чуть двойным убийцей не сделал. Когда кот вылетел из спальни, я ж почти надел его на лезвие, ну и себе без малого затылок о стенку расквасил, так назад шарахнулся. Спасибо застыл вовремя. А кот пролетел мимо, скрылся на кухне, погремел там и тут же вышел обратно, весь довольный. Подошел, встал рядом подвзорванным колобком из Африки и уставился на меня возмущенно. Он, блин! на меня, блин блинский!! возмущенно, блиндажный блинский блин!!!
У меня и орать сил не было. Я сполз по той самой не добившей меня стеночке, подождал, пока сердце перестанет из ушей выпрыгивать, сказал «Эх ты», сходил в спальню, закрыл дверь на балкон и убрел выключать комп. Хватило мне на сегодня виртуальных радостей и чудес.
Изображение коридора с загадочными тенями и прочими жутиками шло от камеры, которую я сорвал в больнице, - это я уже понял. Но разбираться в тонкостях, искать шутника, который мог записать ролик про тень в коридоре и гнать его на комп, а тем более заново придумывать уже кем-то придуманный способ ловить картинку с выключенной и поломанной камеры без проводов я не стал. Повернул объектив к стене и загасил всю технику. Знаний мне по-любому не хватит. А хватит - так надо будет за Нобелевской премией ехать. У меня, извините, других дел полно. Перед школой выспаться, например.
По уму надо было d"aw "ani позвонить. Но папин телефон так и не включился, а плясать вокруг него или хвататься за мамин было поздно. С утра плотно возьмусь.
Еще имело смысл до отбоя разобраться с тенями и прочей мистикой. Так себе смысл, честно говоря. Напрашивались два способа: искать объяснения или охотиться. Но дом не место для охоты. Нельзя здесь охотиться, выслеживать или с оружием ходить. Я это с опозданием вспомнил, но жестко и навсегда. Так что зря я с ножиком-то. Где он, кстати? Ладно, надо будет - найдется.
А объяснения сами не найдутся. Как говорит половина учителей, не надо гадать, надо знать. А я про городские чудеса, канализационных страшилищ и тени выключенных камер не знал ничего. И подсказать было некому, я думаю, в принципе. В лесу хоть Карлыгачбикя-аби была, которая могла объяснить и научить. Так и сделала, наверное, хотя я по-прежнему не помнил, когда, как и что произошло. Здесь бабки не было. Кот был - приперся и сел на пороге зала. Молча жмурился и зевал так, что голова на две части разваливалась.
А других знающих нет, никого. Не верил я в специальных людей, которые сидят где-нибудь на третьем этаже под кондиционерами, пьют воду из кулера и пишут методички про мелкую нечисть из водопровода и канализации.
Я холодно поглядел на кота и сам принялся зевать. Дозевался до сонливости, пошел чистить зубы, присев на край ванны, и чуть в нее не свалился. Заснул, кажется.
Отплевался, добрел до кровати и рухнул не раздеваясь. Сил не было раздеться. И с будильником что-нибудь придумывать тоже. Ну, просплю, значит судьба такой. А просплю обязательно. Потому что фиг меня разбудишь до завтрашнего вечера, подумал я - и стал мучиться мыслями про темноту и одиночество.
Долго мучился. Минут пять. И незаметно соскользнул в мягкое черное блаженство. Оно было ласковым и теплым, словно тихонько несла меня тыща сытых котов, а другая тыща бережно елозила по мне кверху пузом, растирая пушистыми спинами и щекотными хвостищами. Я размяк и растекся, кончиками пальцев слабо шевеля гладкий мех на плотном широченном загривке, а хозяин загривка мелко вибрировал от довольного урчания, скалил мелкие острые зубы и щурил глаза, изредка вспыхивая длинным лежащим зрачком.
Я обмер, пытаясь и разглядеть отвернутый от меня зрачок, и выдернуть руку из гладкой теплоты - она охватывала пальцы все плотнее, будто всасывая в беззубую, но хищную пасть. А чернота затекала в уши, нос и глаза, мягко и ласково, глуша и выдавливая мысли, чувства и звуки - все, кроме одного. Еще одного. Еще.
Я засипел и выдрался непонятно куда, но в сторону, с которой доносилось надоедливое позвякивание сдвинутого по октаве дверного звонка. Не дверного, с трудом сообразил я, ощупывая тьму вокруг. Телефонного. Папина мобила, про которую я почти забыл, аукала колокольчиком эсэмэски. Я, пошатываясь, настиг трубку и потянулся отцепить ее от провода, и тут она завелась. Сигналы текстовых сообщений пошли подряд, влипая друг в друга, - дыньк-дынькдынь-ньк! Безобразие, между прочим. Порядочные мобилы так себя не ведут, особенно отключенные.
Раз сама включилась, поглядим, что за куча сообщений насыпалась. Дзыньк. И продолжает сыпаться.
Сообщений была и впрямь куча - двенадцать штук. Уже тринадцать. Первые пять от деда - «Где дети», «Рустам срочно позвони», «Диля наиль не приехали не отвечают срочно позвони», «Почему молчите вы в порядке срочно позвони», «Я в казани буду через полчаса не уходите». Несколько от дядек со смутно знакомыми фамилиями: «Рустик выезжаем 16.00», «Ты где позвони», «Измайлов, срочно позвоните. Нужны объяснения» - ну и в таком духе, все недовольнее и злее. Начальство. Я поежился - читать такое было неудобно, а еще неудобнее представлять, что теперь у папы с работой. И у мамы, кстати. И вообще, что теперь с ними и с нами всеми будет - в смысле, где работать и на что жить. В первый раз я об этом подумал. И тут же забыл.
Последняя эсэмэска с работы, от дяди Андрея, пришла позавчера - безнадежная совсем. Еще были два послания, подписанные «мама», - «рустик где вы где папа позвони скорей» и «не могу еду завтра буду». Не наша мама, а папина. Жалко мне ее что-то стало опять. С чего бы, казалось. Она переживала от незнания, а мы просто пережить пытались - и никто нас не спрашивал, знаем ли мы и хотим ли это знать. Все равно d"aw "ani было жалко.
После дяди Андрея и бабули про папу все забыли, а теперь вспомнили. Вот сейчас, пять минут назад. Сообщения падали размеренно и с одного номера - коротенькие, разные, но одинаково бессмысленные. В первом было так: «.ад имр фшь», во втором среди абракадабры выделялось слово «бей», но я почти сразу понял, что это случайность. Кто-то жмакал кнопки телефона один раз, потом два раза, потом три - и так далее. То ли ребенок балуется, то ли чокнутый взрослый пытается понять, что у него в руках, как Митрофановна говорит, методом научного тыка.
Только это не чокнутый и не ребенок. Сообщения были от мамы. Нашей мамы, в смысле. Не от нее, вернее, а с ее телефона.
Который так и лежал на кухне. На пустой кухне почти пустой квартиры, в которой не было никого, кроме меня да кота.
Или зря я так думал?
Я еще раз пролистал все сообщения и выронил трубку, которая затряслась и лишь затем отсигналила о новой эсэмэске, целиком состоящей из знаков препинания. Я тебе самому сейчас препинание устрою, решил я и рванул на кухню.
На кухне было тихо и темно. Телефоны мамы и d"aw "ati лежали рядышком, вроде так же, как я их и оставил, выключенные и спокойные. Мамин был потеплей, но что из этого следовало?
- Бошки оторву, - пригрозил я, задрав голову.
Обладатели бошек трусливо отмолчались. Вот и дальше помалкивайте, подумал я - произносить было лениво, - собрал все телефоны, чтобы не бегать, и вернулся на диван. Теперь-то разденусь, твердо решил я, разложив мобилы по полу и на секундочку сунувшись между половинками сложенного одеяла. Сейчас. Вот сейчас прямо. Разденусь и сложу все аккуратненько, как на картинке.
Дилька засмеялась и закрыла картинку рукой. Я на такие провокации редко ведусь - придумала себе тайну, вот сама с ней и целуйся, а мне пофиг. Но Дилька как-то особенно приятно смеялась, весело, за разительно и без врединки. Я тоже заулыбался и сказал:
- Ну покажи, ладно.
Дилька легла грудью на рисунок и уставилась на меня, улыбаясь еще радостней.
- Лошадь, что ли? - снисходительно предположил я. - Ты уже, не знаю, дивизию нарисованных гусар обеспечить можешь.
В голову влезло слово «yelm"a»,[24] понятное, но никак не втыкаемое в ситуацию, обстановку и жизнь. И что-то творилось под Дилькиными руками. Уголок листа мерцал, как в небрежном мультике - бывают такие дурацкие, с понтом для продвинутых, а на самом деле некачественно нарисованные, так, что половины кадров не хватает, поэтому изображение трясется и переливается.
- Ты мультик нарисовала, что ли? - спросил я, и собственный голос мне не понравился - глухой и чужой.
Дилька сверкнула очками и быстро откинулась на спинку стула.
- Откуда ты... - начал я и замолчал. В голове застучало.
На белом альбомном листе был не мультик, а обычная картинка - голубая фигурка на сером. Серое было дырявым, из небрежно расчирканного карандаша, а фигурку одновременно рисовали два человека: один настоящий художник, четкий такой, а другой с трудом челдабречка, который палка-палкаогуречик, накалякает. И продолжали рисовать, один поверх другого: шикарно сделанная штанина со швами и складками перекрывалась кривой оглоблей, а мохнатый из-за неумелых штрихов прямоугольник туловища становился тонким, гибким и таким знакомым, что горло перехватывало.
Голова у фигурки тоже была голубой и неявной. Но все равно выглядел рисунок невозможно круто.
- Дильк, ты когда так рисовать...
Дилька отодвинулась в теневую густоту так, что голова стала темным неразборчивым овалом с кружевом волос, выбившихся из косичек. А голова на рисунке стала отчетливой и вовсе не голубой. Рыжей она была, точно, рыжей - как я мог это забыть, жарко понял я, наклонившись, чтобы разглядеть черты лица - они ведь сейчас начнут проявляться. Наклониться я не смог, качнулся на месте, будто отскочил от растянутого целлофана. Удивился, отвлекся и прохлопал прояснение лица. Прояснение сползло ниже, как микроскопчик с подсветкой - у Ренатика был такой, быстро сломался, но узоры на деньгах и крылышках мухи мы рассмотрели подробно и в разных цветах. Тут цвета были не разные, а как из набора дешевой акварели: вокруг ясного этого пятна сероголубые, а в самом пятне уже не рыжие, а розовые. Шея, понял я, обмирая. Нет, она не может быть такой яркой, как... Как!
Шум в голове взлетел в медные облака и стал нестерпимо улюлюкающим. И я наконец все узнал и все понял. Даже успел заметить красный рукав, который Дилька поспешно убрала в тень. Но тут улюлюканье с хрустом разломило мне голову. Я застонал, выскочил из-под облаков, красной кофты и голубых складок - но не из-под звона.
И все забыл.
Сидел мокрый, комкая одеяло и озираясь, да пытался сообразить, что было. А что было-то? Темно было да тоскливо. Тускло светили цифры 02.15 на папином телефоне. И звук был тускло-заунывный, типа ослик на ежика в тумане присел. Знакомый звук и близкий.
Я сполз с постели, дважды чуть не грохнувшись - запутался в одеяле, которое сбилось в один угол пододеяльника, и тут же споткнулся о кота. Он, оказывается, раздраженно бродил вокруг. Мы зашипели в тон, кот рванул прочь, а я еще и башкой лампочку зацепил. Спасибо хоть не включенную. А, кстати. Я включил свет, пожмурился и устремился к горке. Это мебель такая, у нас там посуда стоит, документы хранятся ну и разное по мелочи. Кот сидел возле дверцы, из-за которой сочился тоскливый напев.
Я распахнул дверцу, уже вспомнив, что это за звук и кто ему за окном тихонько подпевает. Ну правильно. На полке надрывался, ерзая, прицепленный к ключам от машины брелок сигнализации. По стеклу машинки, нарисованной на экранчике брелока, размеренно стукал здоровенный топор. Под окном, соответственно, орала настоящая машина, которую папа так и не отогнал на стоянку.
Я выскочил на кухню - там окно было ближе, разглядел машину через стекло, распахнул форточку, высунулся в знобкий ветерок и разглядел повнимательней. Топора не было. Прочих инструментов нападения или посторонних людей тоже. Захотелось машинке поорать, она и не стала сдерживаться. Полным потрохом. Сейчас весь дом проснется и во двор выскочит. С натуральными топорами.
Я поспешно нажал среднюю из трех кнопок брелока, как папа показывал. Машина булькнула, мигнула и заткнулась. Топор с экранчика исчез. Я постоял, наслаждаясь тишиной и почти свежим воздухом, нагнанным по Волге северным ветром, озяб, прикрыл окно и пошел спать.
Выключил свет, снова зацепил макушкой горячую лампочку - ладно не обжегся и не разбил стекло костью-то, - лег, блаженно вытянулся, тут же скорчился от тянущей дрожи, рассыпанной по телу, - и сел. Сообразил: какая лампочка, откуда? Сроду у меня в комнате лампочки не было. Люстра была, вот она, как положено, забрана под самый потолок. С прыжка бы я ее достал кончиками пальцев, но не макушкой. И лампочки под плафонами, наглухо.
А вдруг это не лампочка, а кто-то под нее замаскированный мне на маковку спрыгнул? Я схватился за голову, ощупал темя, уши, шею, содрогаясь от того, что успел себе представить. Не было там никого и ничего.
Я лег, натянув одеяло до носа. Мама, папа, Дилька, возвращайтесь скорей. Пожалуйста. Свихнусь я тут без вас.
Я немножко попялился на картинки, которые рисовал по потолку далекий фонарь и голые ветки под окном. Голова и весь организм гудели от усталости, но спать я боялся. Опять приснится что-нибудь. Лучше подумаю о приятном. О море и о лете. Жара и лень который день. Одежда яркая, погода жаркая, сполохи жгучие, леса дремучие, и соловей скрипит, как коростель. Ta~n atar, sayriy tartar: «Tar-tar-tar». Tor! Tartis! Tiz bar, tatar![25]
Я не сломал руку, не стукнул головой в стенку и не свалился с кровати - чудом удержал себя и сидел теперь, хрипло отдыхиваясь и покачиваясь. Бить акцентированную двойку, вымахивая из положения лежа, тем более из состояния полного покоя, вредно для равновесия и здоровья. Связки и мышцы ныли, пальцы дрожали, в ушах кувыркалось улюлюканье, в глазах плавали подсвеченные цифры 02.45. Я с трудом встал, взял ключи и побрел на кухню.
Форточку теперь я открывать не стал - и так видел, что нет никого возле машины. Нажал среднюю кнопку, дождался всхлипывающей вспышки и побрел обратно. Брелок в руке дернулся и заголосил - и за окном ему отчаянно ответила машина.
Да чтоб тебя разорвало, дуру, подумал я злобно, нажал отбой так, что брелок хрустнул, распахнул все-таки форточку и долго пытался рассмотреть, что там творится.
Ничего там не творилось. Тени вяло ползали, но это от веток и облаков, а ветки и облака от ветра.
Может, выйти да ручками-ножками проверить? Ага, размечтались. Пацаны рассказывали, что бандюки так жертв из дома выманивают - шарахнут по машине и с битой возле подъезда ждут. Хозяин выбегает разбираться - ну и здравствуй, друг, сам виноват.
А нашу машину никто и не шарахал. Некому. Все вокруг просматривалось здорово. Разве что вредитель под машиной лежал или взмывал в небо. Туда я тоже честно пялился. Ветер уже глаза с носом на мокрое место подвинул, а я все всматривался. И только когда от пояса к шее прошла крупная дрожь, аж зубы лязгнули, я опомнился, захлопнул окно. И чуть не помер.
В окне отразилась моя темная щека и кто-то за моей спиной.
Я резко развернулся, выкрикнув что-то. Кухня была пуста, коридор тоже. Кот дрых под цветочным горшком рядом с телевизором. Да и не он в стекле отразился - там фигура была пониже и пошире меня, темная и обведенная уличным фонарем по кромке.
Я еще побродил по квартире, включая везде свет. Пусть лампы тьму выгоняют, нефиг дрыхнуть. Вернулся к дивану и сел, закутавшись в одеяло. Поспать сегодня, кажися, не судьба, так покукую - со скольки там, с трех почти до семи, нормально. Кот поглядел на меня недовольно и прикрыл морду лапой. Ничего, тебе с таким запасом черноты и при свете спится нормально. А я при включенных лампах и согреюсь быстрее, и пугаться меньше буду, и соображать начну нор мально, как днем, когда четко видно, кто откуда пришел, кто чего делает и зачем убегает, сжимаясь в четкую точку, точку, огуречик, вот и...
Бам-м!
Меня как пинком вышибло из теплого кокона и из дремы, в которую я все-таки сполз. Я слетел на пол, схватил ключи, дернулся в сторону кухни и как-то одновременно сообразил, что часы показывают 02.17 и что разбудивший меня гулкий удар не имеет отношения к нашей машине. Хотелось на это надеяться, по крайней мере.
Хотелось не хотелось, а я все равно с острым стыдом понял, что наверняка нашу машину взорвали - она и орала, потому что минировали, а я не спас, чисто из трусости. Подглядывал да накаркивал - чтоб разорвало. Накаркал.
Смотреть на пылающие обломки было еще стыднее. Папа убиваться будет, он ее так любит. Любил.
Бам-м!!
Я подпрыгнул - с наслаждением. Грохот доносился не со двора, а из подъезда. Стало быть, на сей раз меня не машина разбудила - если ее, конечно, не втащили к нам на лестничную площадку. Бумкнуло не оглушительно, но гулко и близко, словно сердитый кикбоксер пытался досрочно покинуть лифт. Пьяный, что ли, какой?
Надо было посмотреть, что с машиной, но я замер.
Пьяный перестал биться в лифт. Он пошел. Совсем не как пьяный.
Шаги были не слишком громкими, но какими-то дико тяжелыми - кажется, я их даже пятками чувствовал, хотя чувак, судя по звуку, топал парой этажей ниже. По лестнице топал, к нам. Каждый шаг был громче и отдавался сильней и шире - в голени, в колени, в копчик, ребра и виски, накатывался, как гигантский каменный шар с выступами, грозно и беспощадно, и теперь бил в голову - дынн! дынн!! - тринадцать!!! четырнадцать!!! - почему соседи не просыпаются, вышел бы дядя Рома да вломил этому Халку недоделанному - восемнадцать!!! Сейчас лестница кончится и он в нашу дверь упрется, и что делать? - и когда она кончится, ну невозможно же, сколько там ступенек вообще?!
Двенадцать, вспомнил я, и упала тишина. Я чуть не сел от неожиданности - так, оказывается, пыжился и напрягался все это время. Да что ж это такое творится-то, елки зеленые, по лесу меня гоняли, в поле терзали, в болоте топили, теперь еще дома кошмарить будут? Да я вам!
Я застыл. Расслышал все-таки: это не кровь у меня в ушах шумит и не ветер за окном свищет. Это кто-то по лестнице вверх чешет, легко-легко и невозможно быстро, подошвы - тюх-тюх-тюх - шелестят, считать не успеваешь, восемна-девя-двадцать! Тишина. У самой нашей двери.
Ёлы, сколько их там уже?
Я подкрался и прислонил ухо к двери. В ухе скорбно заныло, как в невредном зубе. Труба какая-нибудь. Или нет, труба равномерно ноет или тарахтит трактором, а тут как-то звук посапывания вверх-вниз.
В глазок смотреть не хотелось. Я осторожно отодвинул заслонку скважины и заглянул в узорную щель. Ну, площадка как площадка. Пустая.
Я аккуратно, без щелчков, провернул замки, приоткрыл дверь, выглянул и внимательно все рассмотрел. Вернее, внимательно рассмотрел ничего. Ничего особенного: двери, стены. Пол, потолок. Лесенки с перилами. Ни слонов, ни носорогов.
Я пожал плечами, прикрыл дверь, потянулся к замку и тут меня толкнуло. Присел и заглянул в скважину еще раз. Там была темнота со странным проблеском. Ё!
Я отшатнулся, выпрямляясь. Не темнота это, а глаз, темный и блестящий. За дверью шорохнулись с легким хи-хи. Да что они устроили-то? Биту бы - да ладно, я и ножом, - откуда он взялся? - пофиг. Я одним движением отщелкнул верхний замок, хлопнул по ручке и изо всех сил вытолкнул ногой дверь - н-на в лоб!
Дверь распахнулась настежь и влетела в стену с грохотом, раскатившимся по светлой пустой площадке. Я шагнул наружу, отдергивая босые пятки от холодного нечистого пола, заглянул вверх и вниз лестничных пролетов. Не было никого, и следов никаких. Ни слоновьих вдавленных, ни легких спринтерских.
За дальней дверью зашаркали, и я торопливо смылся, беззвучно закрывшись и заперевшись. Там тетя Галя жила, тетка вредная и нудная. Выйдет, разорется, что я весь дом бужу, еще полицию вызовет - и не оправдаешься. Я же правда дверью сейчас грохнул. Это нехорошо, особенно в четвертом часу ночи, вернее, в третьем. Ночью, короче. Главное, на предыдущие громыхания она реагировать не стала, зараза такая. Или не было предыдущих громыханий на самом-то деле?
Ой-ёй.
И поди пойми, что лучше - страшный кипеш под боком или страшный кипеш в голове.
Лучше, наверное, страшный кипеш на плите. Пойду чаю попью, может, попустит.
Газовая плита тоже скандалила - авторозжиг не работал, от еле найденных спичек конфорка вспыхнула, тут же с хлопком погасла и отказывалась оживать, будто ее молоком насквозь залили. Вторая тоже. Третья занялась сразу и резво, хищными желтыми стрелками, так что у меня от руки паленым волосом запахло - а я и не знал, что уже лохматый там. Я с трудом поборол стихию и вспомнил, что обычный чайник мы забросили уже года три как. Плюнул, перекрыл газ, поставил греться электрочайник, придвинул к нему жестяную банку с заваркой, чтобы потом не искать, и пошел к компу. А куда еще податься одиноко му человеку посреди ночи?
Комп, естественно, был заблокирован. Меня что-то такое зло взяло. Я даже вглядываться не стал, что там теперь по слою пыли выдавлено, - слой таким толстым и махристым вышел, что само читалось: «ТТяНАФдр», - сказал вслух несколько слов по-русски, напечатал по-татарски «Kit, yawiz»,[26] замер, неожиданно для себя пробормотал «Bismillah»[27] - полностью, как на ноже поверх кривых черточек вырезано, - и щелкнул кнопкой ввода.
Комп крякнул и поспешно выбросил на экран картинку загрузки.
Как, оказывается, просто все было.
Желания лезть в Сеть не было, но я все равно прошелся стандартным маршрутом. Пацаны спали, один Кир нес трудную вахту - видать, вырубить машину забыл. Хотя с него станется до утра висеть. Новостей минус ноль, скайп не буянит. Я все равно отрубил Сеть от греха, нашел наши фотоальбомы, включил режим пролистывания от поздних к ранним и откинулся на спинку кресла.
Хорошо было. И тогда всем, и сейчас мне. Сидел я и разглядывал себя стриженого, Дильку беззубую, счастливую маму и веселого папу. Это мы в аквапарке. Это Новый год, дома, салют, во, Дилька боится, а все равно лезет поджигать, а мама не может решить, пришибить любимую дочь на месте или собой накрыть. Это в лесу с Гуля-апой и ее бандой, они к машинам вышли на час позже назначенного срока и без ягод, сказали - не нашли, а у самих все пальцы и морды в соке, во, Ильнур-абый ржет стоит, харя как у клоуна. Это первое сентября, Дилька радостная и торжественная, а я креплюсь, стриженый такой - предпоследний раз, хе-хе. Это дача, я на велике, Дилька хищно арбуз пожирает. Во, а это Шарм, и я такой пи-иу, с понтона ныряю. Что за?!
Мне показалось, что комп мигнул, показал и тут же отдернул прочь другую фотку, хоть и похожую, как издевательская фотожаба. Я был такой же полуголый и нырял солдатиком - но не в синее-пресинее, а в мерзко-черное, не днем, а ночью. И рожа у меня была невеселая.
Я въехал, что на снимке, рванулся вернуть его и застучал по клавишам, отлистывая Дильку на резиновом крокодиле, маму верхом на папе, себя в маске с ластами, и себя утомленного на фоне опустошенной тарелки, и себя задорного на фоне груды шашлычков в той самой тарелке, и маму с папой на горке... Стоп. Это я сильно назад отмотал, черная фотка позже была. Айда обратно.
Я несколько раз перебрал весь альбом с начала до конца и обратно, открыл его так, чтобы видны были мелкие эскизы каждой фотки, прошелся по соседним альбомам - все без толку. Не было того снимка. Вообще не было темных снимков, с которыми я мог бы перепутать. Вернее, была парочка, с первого сентября: на одной фотке куча темных спин, это наш класс в актовом зале стоял к объективу, мягко говоря, затылками, и за ними, если приглядеться и включить воображение, виднелся смутный я, лицом к камере, зато глазами в пол. На другом снимке я оставался там же и в той же позе, а вместо многих спин была одна, но с сопоставимым заградительным потенциалом. Явно наша директриса Таисия Федоровна. Я этих снимков не помнил, начисто, хотя они почему-то сидели в каждом альбоме по два-три раза. Папа с сортировкой недоглядел. Он у нас архивариус и летописец, поэтому самого папы на фотках почти нет. А жаль - он фотогеничный и все такое.
Я вспомнил, какой папа сейчас, и захотел что-нибудь разбить. Все бьющееся было на кухне. И чайник, кстати, тоже - который наверняка сто раз вскипеть успел. Пить особо не хотелось, но зря ставил, что ли.
Похоже, зря. Чайник, конечно, вскипел, а вот заваривать было нечего. Чайная банка отражала мое возмущение запыленным дном. Могли и здесь что-нибудь написать, мрачно подумал я. И сообразил: впрямь могли. Я закрыл банку, приподнял ее и опустил, вспоминая. Все правильно - я когда ее с полки брал, банка была потяжелее и шелестнула так быстренько. Была там заварка. А теперь не стало.
- Э, чай вернули быстро, - громко сказал я кухне. Кухня отмолчалась.
- Достали, - сообщил я и прищурился.
Холодильник с плитой дернулись в разные стороны, пол придвинулся и испуганно показал высохшие разводы, цепочки следов, босых и оносоченных, мелкие соринки - и пару чаинок, упавших вот только что. Я присел, рассмотрел их, сунулся пальцами за газовую плиту и чуть не сорвал ноготь. Встал, огляделся, отодвинул стол и выволок плиту из ниши, в которой она стояла всю свою жизнь - года три, значит. Далеко идти плита отказалась, но я решил, что теперь-то руку протисну. Мне хватит. Попробовал сунуться или заглянуть сверху - темень сорная, хоть ты исщурься весь.
Я сел, потом лег на пол и потянулся в щель невесть зачем. Пошарился там в сухих преградах, которые соединялись в самые неожиданные углы, собрал колючую горсть и вытащил ее наружу, чтобы не отвлекала больше. Ну и вдруг это чистый чай, кстати. Заварю, коли собирался.
Горсть была такая, что Дюймовочка с разбегу о тыкву убилась бы, - чай, гречка, обломки макарон, серые крупинки какие-то, буэ-э. Без чая сегодня, Измайлов, строго сказал я, стряхнул добычу в ведро, вытянулся на полу и полез снова. Надо же разобраться, что там такое и зачем.
Пальцы потыкались в пол, в плинтус, в стенку, в пол - и продавились дальше. Я замер, подождал и попробовал вытянуть руку еще немного. Она вытянулась, хотя вроде было некуда, и еще вытянулась, и еще. По шершавому теплому, по очень гладкому прохладному, опять по теплому непонятному. Я уже не понимал, под каким углом и на сколько метров умудрился растянуться и какие там могут быть поверхности, если стена внешняя, а рука все ползла и ползла тихим ужиком, и где-то уже рядом с нашей невзорванной машиной ткнулась в клочковатую мягкость. Странно знакомую. Я попробовал разобраться на ощупь, слегка повернулся - и тут в плечо вступило. Как ножкой табуретки, а сверху еще Таисия Федоровна села - ну, например. Я и охнуть не смог. Собрал пальцы и потащил руку обратно. Вместе с мягким клочкастым. Не бросать же, раз нашел. И потом - они меня без чая оставили, вот им за это.
Руку долбануло, теперь будто локтем шарахнулся, электрической косточкой, хотя не шарахался я и не задевал ничего. Я вякнул невнятно-возмущенное, извернулся и выдернул наконец руку с добычей.
С зайцем.
Это был мой заяц, тот самый, любимый и пропавший. Такой же, как раньше, - с голубыми прозрачными глазками, серыми катышками и расходящимися швами, только мелкий. Или это я покрупнее стал?
- Вот вы уроды, - сказал я жалобно. - Это ж мой заяц, вы что?..
И замолчал, гладя пальцем лысинку между ушами.
Заяц был не новым - он никогда новым не был, - но вполне чистеньким, целеньким и незамусоренным. А у меня бы он вряд ли выжил, у Дильки тем более - она по малолетству девушка лютая была, во все стороны путь кукольными бошками устилала, натурально. Стало быть, спасибо воришкам, что сохранили его для меня. Ну, для меня получается, хоть цель была другой. И спасибо, что сюда притащили, внезапно понял я. Заяц потерялся, когда я мелкий был, мы тогда в однушке на Чистопольской жили. А нашелся в новой квартире за новой газовой плитой.
Ха.
Я, дурак, седел тут усердно, боялся всякой жуткой гадости. А жуткой гадости игрушки, между прочим, не нужны. Они салагам нужны вроде меня мелкого и прочим деткам. Бичуре какой-нибудь, городского подвида. Не хватало еще бичуры бояться.
- Спас... - начал я и спохватился.
Похлопал в ладоши, не выпуская зайца из подмышки, и задвинул плиту на место. Я не особо вслушивался, что там шипит и булькает злобно, зато решил было из благодарности гостинчик какой-нибудь для ребят на полу оставить - хлеба там, сыра какого-нибудь. Но не стал. Во-первых, кот сожрет - где он, кстати? Так и дрыхнет, паразит, пока я с медвежьей болезнью сражаюсь. Во-вторых, нет у меня ни сыра, ни хлеба. А главное, быстрее бичуры крысы с тараканами набегут. Они не такие прикольные. Хотя они сбежали. К тому же мама набежит, и это будет ни разу не прикольно. Даже если я про зайца расскажу. Она порадуется, конечно, но этого зайца, например, к моей ладошке пришьет. А папа стишок сочинит типа «С любимыми не расставайтесь».
С любимыми. Ха.
На часах было 02.45. Опять. Ну и ладно.
Я прижал зайца к щеке и шепнул ему в глупый глаз:
- Quyan, min sine yawatam.
Лег, обнял игрушку и спокойно уснул. Я ведь знал, что теперь все будет хорошо.
Прикольно, да?