False happiness [Zarrie]

Глава 23

Вам когда-нибудь доводилось тонуть, скажем, в реке? Ощущать, как вода поглощает тело полностью, от макушки до пят? Она пробирается в уши, нос, заполняет глотку и легкие, удушая все сильнее и быстрее с каждым мгновением. С противоположными счастливым чувствами то же самое: они тянут на дно, убивают. Ты медленно теряешь сознание, пока не отключаешься вовсе. И снова на горло наступает страх не выплыть на поверхность. Осталось совсем чуть-чуть кислорода, чтобы больше никогда не ощутить его в груди. Мы все когда-нибудь увязнем в этом засасывающем как воронка дне, будем захлебываться пропахшей водорослями водой. Сами, или же нас кто-нибудь толкнет в неё. Я толкнула Дженнифер прямо в спину, в самую глубокую точку Марианской впадины, где нет ни солнечного света, ни умиротворяющей душу нирваны…
Дверь хлопнула за уходящей девушкой, и на квартиру опустилась омертвелая тишина. Понятия не имею, сколько времени я стояла без движения, глядя в одну ничем не примечательную точку и чувствуя ту самую воду, лишающую возможности получить глоток воздуха. Никаких мыслей, внутреннего голоса — так же тихо, мир будто бы лишился звуков, а вместе с ними и любого малейшего смысла. Ответ на вопрос «почему я ощущаю пустоту» давно найден: я устала.
По полу проскользнула вытянутая тень, но даже тогда взгляд оставался прикованным к одному месту. Кто-то пришел, и захотелось, чтобы это был маньяк или убийца, которому понадобились драгоценности, или еще какая ерунда, он мог бы решить все мои задачи мгновенно, точнее его оружие могло бы сделать это.
Холодные пальцы плечо и начали слегка его трясти, привлекая внимание.
— Ты чего застыла?
Отхожу от гипноза, сбрасывая руку и делая шаг назад. Между бровей Зейна образуется легкая складка, лишь ее я успеваю заметить, прежде чем снова притупить взгляд.
— Хей, — брюнет делает шаг на встречу, в то время как я снова отступаю назад, словно он дикий хищник; в глазах цвета шоколада стоит непонимание: почему она так себя ведет? — Что случилось? Ты будто бы увидела с десяток приведений…
— Не подходи, — будто дикарка, продолжаю отступать назад, качая головой.
— Но почему?
— Уходи. Уходи и не возвращайся.
— Почему я должен уйти? Объясни, Перри, я не понимаю…
Он хотел было повторить попытку прикоснуться, но я резко останавливаю его, рефлекторно вытягивая вперед руку, вжимаясь спиной в стену, заставляя вздрогнуть:
— Нет! Стой там, где стоишь!
Пакистанец снова останавливается, как дрессированная собачка, его рука опускается — он понял. Идеальное лицо, воплощение брутальности и мужества омрачается грустью и настороженностью, показывая готовность принять удар.
— Уходи, — сохраняя твердость голоса, сквозь зубы рычу ему, начиная злиться.
К такому он уж точно не был готов, к нему не была готова и сама я. Оборвать ниточки, связывающие нас с Зейном Маликом пришло в ту самую секунду, когда я сказала ему это. Понятия не имею, что правильно, а что нет. Сейчас ничего уже не кажется правильным, кроме как одиночества. Опять. Остаться одной, не рушить жизнь других своим присутствием — все еще кажется неплохим желанием, о котором рано или поздно пожалею.
— Оставь меня. Проваливай, слышишь?! — повысив голос, теперь уже я делаю шаг вперед. — Выйди за чертову дверь, не приходи больше! Никогда!
Мои крики не действовали на него, он как будто бы ничего не слышал, это злило сильнее и сильнее. Гнев стал неконтролируемым, я начала грубо толкать его в грудь, вымещая в каждом толчке злобу на весь мир, беспрерывно повторяя «уходи», как одержимая. Зейн ничего не отвечал, не сопротивлялся, только смотрел на меня сверху вниз потухающими огоньками глаз.
— Я никуда не уйду, — так же твердо отвечает парень. Твердость слов не совпадает с его растерянностью, будто он был готов когда-нибудь услышать что-то подобное и подготовился заранее. — Что случилось?
Этот тон, этот голос и вопрос, услышав который волей-неволей начинаешь становиться до невозможности мягким и уязвимым. Когда задают подобный вопрос человеку, находящемуся на взводе, все обостряется, окончательно выходит из-под контроля. Сдаюсь. У меня нет сил, я хочу рассказать о случившемся, о том, как больно, как бы я хотела все поменять.
— Дженнифер узнала, что ты навещаешь меня…
— И что? Это вообще ее никак не касается.
— Но касается меня! Находясь с тобой, я делаю хуже ей! Представляешь, каково тебе было, если бы твой лучший друг устраивал встречи с твоей бывшей? Мне так плохо, Зейн… Я не могу больше выбирать! Это просто невыносимо…
— Мы можем скрыть наши отношения, если ты слишком беспокоишься за Дженнифер.
Наконец, выдает Малик ту фразу, которая останавливает меня, заставляя посмотреть в его лицо. Скрыть отношения ото всех? Стать ходячим театром: в толпе будь другом, а наедине любимым? Интересно, он понял всю ничтожность и отчаяние своих слов? Зейн сказал то, что я всегда хотела услышать (предложил быть рядом во всех смыслах), раскопал тщательно спрятанную в глубине души коробочку с надписью «сокровенные желания».
— Мы можем быть тайной до того момента, пока ты не будешь готова. Перри, прошу. Ты ведь тоже хочешь этого, как и я.
«Идиотка, зато так вы будете вместе. Ты будешь счастлива с ним, представляешь? Больше не придется выть в подушку!»
Я бы хотела согласиться, это почти сорвалось с моих губ.
— Уходи, — мрачно, почти что шепотом произношу на выдохе, чувствуя тяжелое буханье сердца и твердеющий там же камень. Что-то с треском разбилось в Зейне, это отдалось и во мне тоже. Он сглотнул, окатив меня свинцовым взглядом, в котором смешалось так много всего, и особенно ярко выделялась рассеявшаяся в прах надежда, состоявшая из двух букв… Я так хочу сказать «да», быть его тайной, уцепиться хоть за крошечный шанс. Мне захотелось дать ему надежду, промелькнувшую на его лице, стать… счастливой. Счастье — это то, чего мне катастрофически не хватает в последнее время. Быть просто счастливой стало казаться привилегией для избранных.
— Иногда тебе стоит забыть, что ты чувствуешь, и вспомнить, чего ты хочешь и заслуживаешь, — глядя на меня пристальным пронизывающим взглядом, холодно произносит Малик и скрывается за дверью.
До этого ещё никто не говорил или спрашивал о том, чего я хочу. Просто никому не было интересно, да и сама я была слишком занята, чтобы просто остановиться и подумать. Чего я заслуживаю? Чего хочу? Наверно, мне бы хотелось, чтобы все было как раньше, но увы, время не человек, его не попросишь, оно неподвластно никому. Думаю, я заслуживаю хоть малой доли понимания и столь же малой части беспечности среди наступившего хаоса.
Ниточки оборвались.
С минуту просмотрев на остывающий последний след после Зейна, медлительно разворачиваюсь, направляясь в ванную, только глухое стучание гипса о пол пробивает омут тишины. Больше никакой злости, ни каких-то престранных резей по всему телу. Ничего. Оно исчезло, подобно утреннему туману, буквально за несколько мгновений. Я сбрасываю одежду и ботинок, погружаясь в ледяную керамическую ванну; лишь замурованная нога свисает вниз; вода постепенно наполняет сосуд, согревая тело. Она довольно-таки горячая, а я спокойно нахожусь в ней, не обращая никакого внимания, молча, порой специально задерживая дыхание, чтобы выровнять его. Похоже на безумие.
Эмоциональный ад — вот, где я оказалась. Эмоции, их слишком много, слишком часто и быстро они сменяют друг друга, даже чаще лондонской погоды. Я просто не выдерживаю этого, а поэтому все чаще перестаю чувствовать вообще. Можно сказать, я исчерпала себя эмоционально, накапливая переживания, боль… Вся эта одна большая масса когда-нибудь взрывается, и после взрыва ничего, кроме пустоты, не остаётся.
«Ненавижу…»
Соскальзываю все ниже и ниже по небольшому склону ванны, добровольно приближая водную грань к макушке головы, позволяю ей поглотить себя полностью, оказываясь под прозрачным слоем. Я даже не задерживала дыхание, как это обычно делают перед погружением. Просто опустилась. И как только сделала это, закричала так громко и так сильно, как никогда раньше, а вода поглотила все эти душераздирающие звуки, не выпуская их во внешний мир, теперь они останутся только с ней. Пальцы хватаются за волосы, практически выдирая клоки, впиваются ногтями в кожу до жгучей боли, будто бы это хоть чуть-чуть поможет. Крики длятся так долго, целую вечность, кислород в легких давно кончился, а я все не перестаю. С ними выходит все несказанное, сильно ранящее. Надрываюсь, в итоге срывая голос, теперь горло больно дерет, и, наконец, тишина наступает и здесь.
Я поднимаюсь обратно на поверхность совершенно другой, потерявшей какие-либо чувства окончательно, будто бы ту Перри подменили.