Загадка моего университета

11. Карты на стол

  В доме моего липового научного руководителя была восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечили своего сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был широкий выбор самых разных книг для подготовки Смирнова к лекции. Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в своем кресле. Моя задетая гордость, даже сейчас, когда приходилось подчиняться индюку, не позволяла тушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его и, раз работаю на него, он обязан со мной считаться.

— А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..
— Майор, но можешь звать по имени — Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы — партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик я, — индюк криво улыбнулся, но по нему было видно, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.
— Хорошо, Дмитрий, — я выделила интонацией его имя, — с чего начнем?
— С кофе? — предложил он.
— Да, тебе он точно не помешает, — Дмитрий снова выглядел не выспавшимся, и я специально дала ему это понять. Слишком сложно не поддеть индюка, тем более что по статусу преподавателя я была выше. Не дожидаясь приглашения, я пошла в сторону кухни. — Где кофемашина?
— А ты, смотрю, не теряешься, — усмехнулся Дмитрий и поплелся за мной.
— С чего бы? Теперь мне придется проводить у тебя много времени, а раз так, то мне должно быть здесь комфортно.
— Кофемашина в том шкафчике — Смирнов указал на пенал справа от холодильника, — мне покрепче.

Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради индюка, а только потому, что сама не позавтракала, ведь заниматься на голодный желудок не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он внимательно наблюдал за всем, что я делаю, но так и не решился заговорить. Конечно, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он точно не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в его доме.

Мы обновили столовую. Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с таким аппетитом уплетал мой завтрак, что мне даже стало жаль оголодавшего ФСБшника, но вспомнив, что он напыщенный, шантажирующий меня индюк, жалость пропала.

— Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? — спросил он, уплетая хрустящий тост.
— Мне не спалось, и я пошла прогуляться. Я не планировала за тобой подглядывать, ты не думай. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом этот странный звук... Я не догадалась, что это был факс.
— И у дома моего, значит, ты оказалась случайно? — усмехнулся индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.
— Можешь не верить. Это, собственно, дело твое, — я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его неверие, — мой диплом читаешь не ты?
— Я попытался прочитать пару страниц... Знаешь, когда я сюда приехал, то думал, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но когда взял в руки твой диплом, понял, что ошибся. Такой нудятины в жизни не читал.
— Ты просто ни черта не понимаешь! — я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что я разозлилась — все равно, что промолчать. Я была в ярости. Смирнов с такой легкостью оскорблял работу, над которой я сижу часами на пролет, вкладываю всю душу, ищу материал, пишу, переписываю.
— Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, — засмеялся индюк, чем еще больше вывел из себя, — если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я понял, что философия такая вещь, чем нуднее, тем лучше.
— Так что теперь с моей работой? — вопросила я, переведя дыхание и стараясь успокоиться.
— Ты сама прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, — ответил Смирнов, допивая свой кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.
— А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации самого Эко?

Я встала из-за стола и составила на поднос посуду и, когда пошла на кухню, Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому слишком резко открыла посудомоечную машину.

— Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, — вздохнул Смирнов.
— Ты не ответил. Как ты устроился в Университет и откуда такие рекомендации?
— Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в Интернете образ меня как гениального преподавателя. Что касается рекомендаций, то Умберто Эко сотрудничал с ФСБ, когда приезжал в Москву для открытых лекций.
— Значит, тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, а, следовательно, твое дело — это не расследование той аварии, — я стала размышлять вслух.
— Лер, я и так много сказал. Хватит в этом копаться, — посерьезнел Дмитрий и указал мне на кабинет, приглашая туда, — скажи, кроме тебя кто-нибудь догадывается, что я не профессор.
— Не думаю, — честно сказала я и отвела взгляд, — девушки вообще на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподаватели.

Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх. Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.

— Вот как? — похоже, он искренне удивился, но тут же расплылся в улыбке, — ты тоже?
— Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне не интересен, — я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.
— Да, точно, ты же крутишь с братом Захара.
— Тебе есть до этого дело? — скрестив руки под грудью, я уселась на кресло перед ним и отвела взгляд в сторону, рассматривая штору, словно это не кусок сатина, а картина известного художника.
— Есть, потому что девушки, когда влюблены, перестают думать головой. Ты можешь сказать ему что-то лишнее, — чересчур спокойно проговорил индюк и ехидно улыбнулся, — сократишь с ним общение.
— Что?! — я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза, — достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.
— Смотри, аккуратнее, Ланская. Нарвешься, — прошипел он, но уже не напугал. Злость на индюка отлично справлялась со страхом.
— Это тебе надо быть аккуратнее, без меня тебя раскроют. То, что пока все было так спокойно, не значит, что у кого-то еще не возникнет подозрений на твой счет.
— Давай, начинай мне объяснять. Первая лекция завтра, тема «Патристика», — он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, словно указывая мое место простого преподавателя.
— Патристика? — переспросила я, намереваясь отыграться, — отлично, что ты можешь мне рассказать на эту тему?
— Я?! Это ты должна мне рассказывать!
— Я сказала, что помогу тебе разобраться в философии и готовиться к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, — парировала я, наблюдая, как ФСБшное высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный неготовый к лекции студент.
— Хорошо... Патристика — раздел ранней средневековой философии, в основе которого — учение отцов церкви.
— Правильно, отсюда и название «патристика», — кивнула я, — дальше.
— Что дальше? Дальше ты вещай.
— Назови философов этого периода, и как в целом разделяется патристика?
— Не знаю! Не-зна-ю, — по слогам прошипел индюк, — я вообще считаю, что все это чушь собачья. Эти философы только и умели, что чесать языком. Все их размышления давно устарели. Это даже не наука. Вот математика — это да, а тут...
— Дима, прекрати! — громко хлопнув по столу, крикнула я, только потом осознав, что впервые назвала его не полным именем. — Философия — мать всех наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора! А учение о началах в Античности?
— Пифагор создал теорию для геометрии, — с умным видом заявил ФСБшник.
— Браво, что-то ты знаешь, — вымученно вздохнула я, — это будет сложнее, чем я думала.

До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы дошли до обсуждения Тертуллиана, то вовсе разругались.

— Теперь ты понимаешь значение тезиса «Верую, ибо абсурдно»? — спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана в патристику.
— Да, тут все сплошной абсурд, — пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.
— Объясни этот термин в отношении сына Божьего, — не отступала я.
— Ты сейчас про Христа? — неуверенно переспросил он.
— Ты знаешь другого сына Бога?!
— Мы все дети Бога, — деловито ответил индюк, но тут же стушевался под моим грозным взглядом.
— Мы сейчас говорим о философии Тертуллиана! — напомнила я, — так вот, он писал: «И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребенный, воскрес: это несомненно, ибо невозможно». Теперь тебе понятно?
— Да, но вот, что остается для меня загадкой, — серьезно заговорил Дмитрий, — Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было таких удобств, как сейчас. А он вместо того, чтобы стараться облегчить себе жизнь сидел и размышлял о философии.
— Ага, — я нарочно проигнорировала его выпад, — и что он говорил о философии?
— А это уже интересно, — усмехнулся горе-студент, — ты говорила что-то про язву желудка, ее вызывает философия, по мнению Тертуллиана.

Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось, что Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась, что этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Теперь было понятно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема была в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам, и он усвоит этот урок как дважды два, но только без его желания ничего не выйдет!

— Дима, — глубоко вздохнув и успокоившись, сказала я, — Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться объяснительной функцией и не искать попытки что-либо исследовать. А все споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесплодным умствованием, «расстраивающем желудок».
— Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок, — он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.
— Дурак, — не выдержала я и засмеялась.
— Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед, — Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня, — иди в корпус, Ланская, потом на обед, а вечером продолжим.
— Лера, зови меня по имени. Разрешаю. Так и быть.

В конце концов, мы теперь в одной лодке и, чтобы уплыть, должны работать в тандеме. Пусть уж лучше наши отношения походят на приятельские, чем мы будем вечно ссориться.

— Считаешь меня своим другом? — удивился Смирнов.
— Нет, — я с улыбкой покачала головой, — друзья не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения.

Я взяла свою сумку и пошла к выходу. Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил за работу. Со стороны мы действительно казались приятелями, и не сказать, что на самом деле Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.

Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия: ФСБ давно хотело внедрить в Оболенку своего агента. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил о каких-то убийствах. Если это так, то индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Скорее всего, да, иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти прошлого научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое — моему отцу известно слишком много. Если Дима узнает об этом, наверняка захочет допросить папу, чем поставит его под угрозу. Я должна всеми силами этого не допустить.

За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хэллоуин, не помня о том, что случилось на последнем нашем празднике. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась всего несколько лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались отмечать западный праздник, считая, что это подражание западной массовой культуре. Но, в конце концов, сдались под студенческим напором и позволили устраивать ежегодный осенний маскарад.

Больше всех наряжаться любила Арина. Она и огорошила меня, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Мой отказ не принимался, да и я сама была не прочь выехать в город и отвлечься от всего, что навалилось в Оболенском.

Лена Королева на обед не пришла, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Конечно, наша встреча была не за горами, но пусть это случится позже. Интересно, почему она не явилась? Да и вообще куда-то запропастилась. Избегает меня? Неужели ей стыдно? А вот моему отцу — нет. Он и виду не подал, что его что-то волнует, вел себя, как обычно, и мило беседовал с Дмитрием. Вот это меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что так только выдам папу.

Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Он попрощался с папой и пошел к выходу, намеренно проходя мимо моего стола. Шлейф его одеколона совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым ФСБшником. Пусть я злилась за его шантаж, но, в глубине души, радовалась возможности быть рядом, в тайне лелея надежду найти взаимность.

Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы подразнить индюка. У меня получилось.

— Вроде маленькая, а столько ешь! — недовольно кинул он, впуская меня в дом.
— Прости, что?
— Я уже давно тебя жду. Судя по времени, ты съела полстоловой.

Я молча прошла в гостиную, обиженно громко стуча каблуками, и уже хотела ответить какую-нибудь колкость, как увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.

— Ты купил пирог? — удивилась я, не веря, что индюк готовился к моему приходу. В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблоками и яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мою любимую сладость.
— Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, — с присущей ему галантностью ответил индюк.
— Спасибо, — обиженно проговорила я, хотя на самом деле ликовала такому мелкому проявлению внимания, игнорируя его выпад. Защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.

Дима принес из кабинета свои записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, стал ставить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.

— Скажи, Дим, ты ведь меня боялся? — насаживая на вилочку кусок пирога, спросила я, — боялся, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть моим руководителем?
— Верно, Лер, — пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим манерам.
— Приятно знать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.
— Сначала ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой Университет, а тут ты, как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили твоим руководителем, тут я запаниковал — ты бы в два счета меня бы раскрыла.
— Почему тогда согласился?
— Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений пришлось стать твоим научруком. Я хотел тебя запугать, но и тут промахнулся. К тому же, мне влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой вечно цапались.
— Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кому-нибудь еще в Оболенском известно, кто ты?
— Нет, только тебе, — Смирнов нахмурился, — мы не знаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому никто ничего не должен знать.
— Почему тогда рассказал мне, не думаешь, что я могу быть замешана в том, что ты расследуешь?

Дима неожиданно пересел ко мне на диван и заглянул в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на его губе. С минуту мы смотрели друг другу в глаза и, когда мое сердце было готово вырваться из груди, индюк хитро ухмыльнулся:

— Нет, на тебя не думаю. Характер не тот, — и снова чертов индюк превратился в глыбу льда. Он пересел на свое кресло и кивнул на учебные материалы, но я проигнорировала этот жест.
— Что это значит, не тот характер?
— То и значит, Лер, — отмахнулся Смирнов, — лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?
— Мясо? — переспросила я, и Дима кивнул, — ну... да. А что?
— Во вторник ты готовишь ужин, — он заявил это так спокойно, словно это что-то само собой разумеющееся и это меня окончательно возмутило.
— С какой стати?!
— Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил к себе на ужин, обещал, что ты приготовишь. Помимо мяса тебе нужно обеспечить, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать...

Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала. В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Было ясно, как день, если бы индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился бы на этот ужин.