Загадка моего университета

24. Истина в воспоминаниях

  Декабрьская погода неожиданно преподнесла сюрприз и после недавнего ненастья взяла себя в руки и стала непривычно для этого времени теплой. День был ясный, и белоснежные сугробы, образовавшиеся после долгих снегопадов, стали подтаивать. Я завела папину... теперь свою машину и неторопливо выехала из гаража. На этот раз я ехала в Москву действительно заниматься документами. Необходимо было оформить квартиру, подписать бумаги о наследстве и прочее, в чем я так и не разобралась, слушая нотариуса по телефону. Всегда ненавидела бюрократию, но сейчас она стала моим спасением. Разбираясь в юридических делах, хотя бы ненадолго отвлекусь от осознания, что теперь осталась одна на целом свете.

Я ехала небыстро, равнодушно глядя на серую дорогу, раскинувшиеся по сторонам бескрайние снежные поля и появляющиеся изредка деревушки. Все-таки, вырвавшись из стен Оболенки, я смогла почувствовать, что все еще жива. Даже чувство голода появилось, впервые после смерти папы. В последние дни я практически не ела. Арина силой кормила меня йогуртами, и я сдавалась ее напору только потому, что сопротивляться не было сил. Сейчас же я почувствовала, что по-настоящему голодна.

До Москвы было еще далеко, а живот скрутило до боли. Организм требовал горячей сытной пищи, и я завернула в небольшое придорожное кафе неизвестного городка. Обычно я не ходила в подобные места и сейчас проехала бы мимо, но дальше снова шли леса, а терпеть два часа до столицы не было сил.

— Что будете? — бодро спросила девушка-блондинка в розовом старомодном свитере и небольшом кружевном передничке, который смотрелся совершенно неуместно на теплой одежде.
— Кофе, пожалуйста. Еще бифштекс с яйцом, пюре и слойку с вишней.
— Хорошо. Кофе сразу?
— Да, пожалуйста. Только без сахара.

Официантка заторопилась на кухню, а я оглядела забегаловку, больше похожую на старую советскую столовую. Кроме меня, здесь сидели только двое мужчин за крайним столиком. Они уже поели, судя по пустой посуде, которую блондинка еще не забрала, и теперь курили. Видимо, закон о запрете курения в общественных местах не распространялся на это заведение.

Мне принесли кофе, и почти сразу обед — как оказалось, приготовленный наспех из полуфабриката. Но я была настолько голодна, что стала с аппетитом есть эту гадость. А тем временем, эти двое стали внаглую меня рассматривать. Они что-то шептали друг другу, а потом громко, на весь зал, смеялись. Захотелось поскорее убраться из этого места, и я попросила официантку меня рассчитать. Девушка кивнула, но вместо кассы ушла на кухню, а ко мне в этот момент подсели те самые мужчины.

— Какая куколка и совсем одна, — пробасил один из них
— Мы с другом не прочь скрасить твое одиночество, — сказал второй.
— Спасибо за предложение, но я не нуждаюсь в компании, — как можно решительнее ответила я, чувствуя, как от страха холодеют ноги.
— Зря ты так, девочка, — первый закинул руку на спинку диванчика, на котором я сидела, а второй опустил руку мне на колено. Официантка все не шла.
— Я тороплюсь. Меня ждут... — менее уверенно проговорила я, а дрогнувший голос выдал испуг.
— Кто же тебя ждет-то? Давай посидим, выпьем, пообщаемся, — притянув меня к себе огромной лапищей и поцеловав в макушку, сказал первый. — Эй, Катька! Водочки за знакомство!
— А тебя как зовут-то? — поинтересовался другой, за подбородок повернув мое лицо к себе.
— Фрося Бурлакова, — сквозь стиснутую челюсть, ответила я.
— Фроська? — радостно удивился он, судя по всему, незнакомый с советской классикой, — сейчас зажжем, Фроська! Только Михалыч придет. На четверых сообразим.

Если до этого мне было страшно, то теперь я пришла в ужас. Мои слабые попытки вырваться ни к чему не привели, а когда официантка вместо счета принесла графин водки и три стопки, последняя надежда угасла. И тут в забегаловку ввалился еще один мужик, такого же маргинально-пропитого вида.

— Михалыч! — обрадовался один из тех, что меня удерживал. — Смотри, какая цыпа!

Вопреки моим ожиданиям, Михалыч даже не взглянул на меня. Одной рукой он держался за разбитый нос, а второй махнул, чтобы дружки подошли. Оба без лишних слов, отпустив меня, поплелись к Михалычу. Пользуясь минутной свободой, я схватила сумку и стала медленно, стараясь не привлекать внимания, пробираться к выходу, по ходу доставая из кармана ключи от машины. Я была уже у дверей, как тот самый Михалыч меня окликнул:

— Эй ты! Проваливай! Живо! Чтобы не появлялась здесь и никого с собой не таскала!

Видимо, мужчина был пьян или не в себе, но я не стала вдаваться в подробности бреда, который он нес, и побежала к машине. Первым делом я заблокировала дверцы, но все равно не могла спокойно вздохнуть, пока двигатель не прогрелся, и я не рванула из этого чертова города.

По приезде в Москву я сразу отправилась к нотариусу. Дела с наследством и квартирой затянулись до позднего вечера, но я решила ничего не откладывать на потом.

— Валерия Андреевна, распишитесь в этой доверенности, и вам не придется приезжать в Москву еще раз, — нотариус протянул мне документ и я, внимательно прочитав его, подписала. — Отлично. Я позвоню вам, как все будет улажено.
— Спасибо, Михаил Павлович, — поблагодарила мужчину я и поднялась со стула.
— Всего доброго.
— И вам.

В маминой квартире я не была больше года. В прошлый приезд в столицу мне так и не удалось там побывать. Сейчас, подъезжая к знакомому двору, меня охватило странное, неописуемое чувство трепетного волнения и грустной ностальгии. В памяти стали всплывать картинки из детства: этот подъезд, дурно пахнущий лифт, коричневая дверь, гостиная с тем самым темно-красным диваном, светлая мамина спальня и моя комната. Сейчас было приятно очутиться здесь, а много лет назад я так не хотела переезжать в эту квартиру.

— Детка, ты не хочешь посмотреть на свою комнату? — ласково спросила мама.
— Нет, я хочу обратно. Хочу домой, — возмущенно топнув ножкой, закапризничала я.
— Милая, теперь наш дом здесь.
— Нет. Я хочу обратно. Хочу в свою комнату. К папе.
— Солнышко, с папой ты скоро увидишься. Он приедет к тебе.
— Но я хочу туда. Домой. Обратно.
— Об этот не может идти и речи, Лерочка. Теперь наш дом здесь, — мама вдруг заговорила строго, что случалось крайне редко, потому что по натуре она была мягкой. — Про тот дом забудь! Никогда я тебя туда не пущу!

Я открыла окна в каждой комнате, чтобы избавиться от неприятного запаха затхлости, сняла пыльную простыню с дивана и села. С момента переезда в квартиру мама чуть ли запрещала мне вспоминать об Оболенке и нашем старом доме. Я всегда считала, что в ней говорит обида на папу с его фанатичной привязанностью к Университету, но сейчас чувствовала, что здесь было нечто большее. В памяти всплыла их ссора, которую я со слезами на глазах наблюдала в щелочку приоткрытой двери.

— Наташ, я имею право видеться с дочерью два дня в неделю по выходным! — кричал отец. В тот день он впервые навестил меня в новом доме.
— Я нисколько не ограничиваю ваше общение, — возразила мама и, отвернувшись от него, смахнула со щеки слезинку. Думала, что отец не заметит. Ошибалась, как всегда. — Можешь приезжать к Лерочке хоть каждый день. Но дочь будешь видеть только в Москве. Я не позволю возить ее в Оболенский!
— Наташа, ты не понимаешь! Сама лишаешь ее такого будущего. В Оболенке мы сделаем из Леры великого человека. Она сможет вершить судьбы.
— Андрей, послушай себя! — мама развернулась к нему, уже не стараясь прятать катившиеся по щекам слезы. Она подошла к папе и взяла его лицо в ладони. — Ты говоришь, как ненормальный! Андрюшенька, они совершенно промыли тебе мозги.
— Не говори так! — закричал отец и резко мотнул головой, заставляя маму его отпустить. — Я — один из них! Если бы ты была более дальновидна, то поняла бы, что для всех будет только лучше, если наш план сработает.
— План? А ты думал, сколькими людьми вы жертвуете во имя этого великого плана? Я не позволю Лере участвовать в этом.
— Милая, я же люблю тебя и нашу малышку. Мне так жаль, что ты не понимаешь, как важно то, чем я занимаюсь! Возможно, тебе надо время, чтобы все это принять. Я не стану настаивать, буду ждать, сколько потребуется. Дом в Оболенке всегда будет и вашим.
— Нет, Андрей! Наша дочь будет обычным человеком. Она не станет участвовать в ваших сборищах и вершить судьбы, как ты говоришь!
— Ошибаешься! — отрезал отец и зло посмотрел на маму. Никогда не видела его таким, ни до, ни после этого момента. — Ошибаешься, Наташа. Лера — одна из нас. Наша дочь с рождения принадлежит Оболенке. Если сейчас она живет в Москве с тобой, то потом мы все равно заберем ее.
— Только через мой труп! — прокричала мама, и ударила отца в грудь, но он перехватил ее руки и крепко их стиснул. Мамочка поморщилась от боли, и я так за нее испугалась, но не решилась показаться из своего убежища.
— Надеюсь, до этого не дойдет. Очень на это надеюсь, — папа отпустил маму, взял с дивана свой плащ и пулей вылетел из квартиры.

Я поежилась от холода. Воздух в квартире был свежим, но морозным. Наспех закрыв все окна, я достала из шкафа шерстяное одеяло и, укутавшись в него, села на подоконник. Мне стало страшно, до отвращения противно и невыносимо больно одновременно. Все было слишком логично. Все сложилось в одну картинку. Столько лет я не придавала значения той ссоре родителей. Они часто ругались до и первое время после развода, но я никогда не понимала истиной причины. Теперь все было яснее самого погожего денька. Мама злилась на отца не из-за его работы, они расстались из-за меня. Каким-то образом мамочке стало известно о том, что на самом деле происходит в Оболенке. Именно это заставило ее забрать меня, она хотела меня спасти, а вот отец... Он говорил с таким фанатизмом, как и Серов, утверждая, что я принадлежу Оболенскому Университету.

— Только через мой труп!
— Надеюсь, до этого не дойдет.

Нет! Не может этого быть! Папа не причастен с мамочкиной смерти! Он не убийца... не убийца. «Если бы я мог все исправить.» Эти слова, сказанные в последнюю с папой встречу теперь приобрели совсем иное значение. Он чувствовал свою вину и старался уберечь меня от Оболенки. Не просто так он не хотел, чтобы я соглашалась там работать. Но что такого произошло, после чего папа изменил мнение об этих людях? О каком великом плане говорили они с мамой?

Квартира постепенно прогревалось, центральное отопление работало на славу, вот только мне не становилось тепло. Холод шел изнутри меня, зубы неприятно стучали, а пальцы на руках и ногах превратились в льдинки. Не скидывая с себя одеяла, я прошла в ванную и включила горячую воду. Постепенно пар заполнил помещение, зеркало запотело, а тело стало согреваться. Я заткнула ванну и стала смотреть, как она медленно набирается. Хотелось отогнать все дурные мысли. Хотя бы на вечер забыться, но ничего не выходило. Я достала из тумбочки свой старый махровый халат, повесила его на крючок на двери и, раздевшись, опустилась в горячую воду. Наконец, я почувствовала хоть что-то приятное. Душистый гель для душа, купленный еще в прошлый приезд, любимая с детства мочалка-медвежонок, и я снова ненадолго перенеслась в беззаботное детство. Правду говорят, что вода исцеляет не только тело, но и душу...

Я уже выходила из ванной, укутавшись в теплый халат, как кто-то позвонил в дверь. Первой мыслью было, что меня нашли люди из Оболенки, но потом поняла, что это глупости, ведь сама скоро вернусь обратно. Скорее всего, кто-то из соседей услышал шум и решил проверить, кто обосновался в пустующей квартире. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. На пороге стоял Смирнов.

— Что ты тут делаешь? — сходу спросила я, распахивая дверь перед незваным гостем.
— Принес тебе еду. Не самое полезное, но голодной не останешься, — демонстрируя пакеты из Макдоналдса, заявил он. — Впустишь?
— Входи, — я отшагнула в сторону, пропуская Диму в квартиру.
— Сначала поедим, а потом поговорим или как?
— Я не голодна и готова тебя выслушать, — забирая у него пакеты, ответила я. — Как узнал этот адрес, спрашивать не буду, но что ты тут делаешь? Что-то срочное, если не дождался в Оболенке и примчался сюда?
— Нет, к тому же я сразу за тобой поехал, чтобы не влипла в какую-нибудь историю, — снимая верхнюю одежду и разуваясь, проговорил Смирнов.
— Никуда я бы не влипла, — раздраженно отмахнулась я и понесла аппетитно пахнущие пакеты на кухню, а когда зашла в гостиную, Дима уже расположился на диване.
— Что сказала? Я не разобрал, что ты пробубнила под нос?
— Я сказала, что никуда бы не влипла. В твоем надзоре надобности нет.
— Да, заметил это в кафе, когда к тебе прицепились те уроды, — зло процедил он и резко поднялся, оказываясь рядом со мной.
— Ты и там был? — удивилась я, но тут же догадалась, почему те мерзавцы от меня так быстро отстали, — так это ты вступился за меня?
— А ты как думала? — усмехнулся он, хватая меня за талию и резко притягивая к себе, отчего я вдруг забыла, как дышать.
— Что такое ты им сказал, что они отстали? — облизав пересохшие губы, разглядывая пуговицу на его рубашке и боясь поднять взгляд, поинтересовалась я.
— Что ты сотрудник ФСБ на задании. Показал свое удостоверение их дружку, и это подействовало, — засмеялся он.
— Ага, а еще разбитый нос? — я все же посмотрела на широко улыбавшегося Диму.
— Это чтобы наверняка, — он провел тыльной стороной ладони по моей щеке, внимательно наблюдая, как я прикрываю в наслаждении глаза.
— Зачем? Зачем ты это сделал? — прошептала я.
— Не мог допустить, чтобы с тобой что-то случилось.
— Почему?
— Сама как думаешь? — он за подбородок поднял мое лицо, заставляя распахнуть глаза и встретиться с ним взглядами. — Ты нравишься мне, Лер. Безумно нравишься.

Он еще чуть приподнял мое лицо, чтобы ему было удобно меня поцеловать. Его горячие губы коснулись моих, ледяных, рука скользнула от талии вниз, чуть сжимая ягодицу, а ладонь легла на щеку, не давая отстраниться и прервать поцелуй. Мое сердце молоточком колотилось в груди, а порхающие в животе бабочки закружились в вальсе. Я запустила руки в его жесткие волосы, а Дима подхватил меня, усаживая себе на бедра, не думая о том, что под халатом у меня ничего нет. Я должна была смутиться, но слишком сильно желала этого мужчину, чтобы думать о чем-то кроме нужды своего тела в нем. Дима сел на диван, усаживая меня сверху, и потянул пояс халата.

— Ты очень красивая, — рассматривая открывшуюся наготу, проговорил он и в следующий миг до боли ухватил мой сосок зубами, чтобы потом отпустить и провести по нему кончиком языка, вызывая мой стон.
— Дим... там... спальня там... — я махнула рукой на свою комнату и снова закрыла глаза, отдаваясь ощущениям.

Смирнов встал вместе со мной и, поддерживая под ягодицы, понес меня в спальню. Мурашки разошлись по телу, как только моя обнаженная спина коснулась прохладной простыни, но я не успела подумать о холоде. Дима навалился сверху и стал покрывать поцелуями мое лицо, шею, грудь... Вот только он все еще оставался в одежде. Я приподнялась на локтях и стала нетерпеливо расстегивать его рубашку, мужчина довольно ухмыльнулся и сам помог ее снять. От волнения дрожали руки, но я все же потянулась к ремню. Здесь Дима не стал помогать, позволяя все сделать самой.

Наши обнаженные тела, переплетаясь в единое целое, упали обратно на кровать. Мне нестерпимо хотелось большего. Я чувствовала, как скользко и влажно стало внизу, низ живота приятно тянуло, а в груди все сжималось, словно в тисках. Смирнов оторвался от меня, еще раз окинул мое тело похотливым, именно похотливым, взглядом и неспеша подвинулся на край кровати, накрывая горячими ладонями мои коленки. От неожиданности я крепче их сжала, но Дима только ухмыльнулся и, чуть надавив, развел их в стороны. Я ахнула, когда возлюбленный коснулся кончиком языка моего женского возбуждения.

Это было нечто совершенно необъяснимое. Я словно парила в воздухе, умирала и возрождалась заново. А Дима то увеличивал темп, доводя до дрожи, то медленно смаковал меня. Скоро, совсем скоро...

— Ах...
— Ты такая нежная, — прошептал он и повел губами по внутренней стороне бедра к коленке и обратно.
— Дим...

Голова была пустой, слова разом позабылись, но нужно было предупредить. Он ведь так ничего не понял. Я должна была сказать Диме, что он станет моим первым мужчиной, но когда открыла рот, он вновь коснулся меня языком, продолжив сладостную пытку.

Я извивалась на постели, хватала ртом воздух, чуть ли не вырывалась, но, чувствуя его стальную хватку на бедрах, снова отдавалась на растерзание любимому мучителю. Я была на пределе. Еще немного... Чуть-чуть... Но Дима резко остановился. Он приподнялся на локтях и довольно посмотрел на мое раскрасневшееся лицо (а я уверена, что оно было именно таким).

— Дим... я хочу тебя, — сглотнув, чтобы промокнуть пересохшее горло, проговорила я.
— И я тоже хочу тебя. И с радостью продолжу, только... — он замялся, хитро глядя на меня.
— Что такое?
— Я... — он поцеловал меня в низ живота, — не могу, — обвел кончиком языка пупок, — быть, — чуть прикусил левый сосок, — с женщиной, — коснулся губами ключицы и оказался надо мной, удерживая себя на локтях, — с которой работаю.
— Что ты хочешь сказать? — нахмурилась я.
— Если мы сейчас переспим, а я этого чертовски хочу, то мы не будем вместе работать. Станешь моей, но не будешь совать нос в расследование, — он легко поцеловал меня в губы.
— А если откажусь?
— Введу тебя в курс дела, но между нами никогда ничего не будет.
— Это шантаж?
— Это предложение быть вместе.