Когда мы встретимся

Купюры

На каждые двенадцать долларовых банкнот, сказал Джимми, приходится одна двухдолларовая.

– Но народ их придерживает, – говорил он, пока я надевала куртку, чтобы идти в супермаркет: в подсобке перегорела лампочка над раковиной, а запасных у Джимми не оказалось. – Народ считает, что это особенные купюры. Вот почему бумажек по два доллара днем с огнем не сыщешь.

Ага, народ, подумала я. Знаем мы этот народ. Но я и бровью не повела – я ведь, по идее, понятия не имела, что там у него спрятано в копилке с Фредом Флинтстоуном.

– А вот в «Эй энд Пи» их не любят, – продолжал он, – там даже в кассе нет отделения для двухдолларовиков, и их кладут под ящик для денег, потом про них забывают. Так что надо специально просить.

– Хорошо, – сказала я, – попрошу.

Сияющая Аннемари в фартуке стояла за прилавком. Пришли покупатели, ребята из нашей школы, и она майонезом писала их имена на половинках сэндвичей, а потом накрывала крышечками с идеальным косым разрезом. Колин рядом с ней делал то же самое. Аннемари поманила меня к себе. Щеки у нее были розовые – то ли от жары, то ли она их нарумянила.

– Я попрошу Джимми, чтоб разрешил нам сегодня взять на обед тефтелек, – прошептала она мне на ухо, – в честь Дня благодарения.

– Классно, – ответила я, хотя, как по мне, эти тефтельки были ничуть не аппетитнее моего сырного сэндвича. Они по многу дней лежали в скороварке. – Я на минутку. Если кто-то захочет горячего шоколада, скажи, что я вот-вот вернусь!

В «Эй энд Пи» двухдолларовых купюр не оказалось. Когда я вернулась с лампочками, покупатели уже разошлись, а перед прилавком стояла Джулия собственной персоной. Аннемари и Колин уже начали делать сэндвичи для себя. Судя по тому, что они выбирали кусочки сыра, брать тефтельки Джимми не позволил.

Джулию (которая, конечно же, притворилась, будто меня не заметила) я застала в разгар длинной речи о том, что американский сыр – это, строго говоря, и не сыр вовсе. Глядя на ее тонкие пальцы, указывающие на «не сыр вовсе», я мгновенно поняла, что ее косой разрез был бы безупречен. Я представила, как в понедельник она встанет за прилавок с Аннемари и Колином и тот самый фартук, что висит на мне неряшливым серым мешком, на ней будет сидеть идеально, потому что она его изысканно подоткнет – какая-нибудь официантка в Париже наверняка поделилась с ней секретом.

Тут из подсобки появился Джимми, неся вымытые подносы, с которых капала вода.

– Ты. – Он указал на Джулию стопкой подносов. – Прочь отсюда. Я тебе уже говорил.

Джулия быстро убрала руку с рабочего подноса. Аннемари вспыхнула.

– Мы просто разговариваем, – вступилась она за Джулию. – Пока нет покупателей.

– Вообще-то япокупатель, – сказала Джулия, скрестив руки на груди. – Я зашла за сэндвичем. У меня есть деньги. – Она выставила одну ногу вперед; зеленый замшевый нос ее изящного ботинка смотрел в потолок.

– Прочь, – почти что прорычал Джимми. – Быстро.

Когда она ушла, я, конечно, за компанию с Аннемари немного повозмущалась – «Джимми совсем с катушек съехал!», – но когда мы возвращались в школу со своими сырно-салатными сэндвичами, в душе у меня птички пели. Джимми, может, и грубоват, но Джулию он видит насквозь, как и я.