Канато нервно и самодовольно улыбается, наблюдая за твоими отчаянными и безуспешными попытками скрыть гримасу боли на лице. Его это поистине забавляет; лицезреть страдающее от мук, всё ещё миловидное личико, опухшее от уже высохших слёз.
Два горящих в темноте аметиста смотрят изучающе, словно пытаясь что-то рассмотреть, пробраться куда-то глубже, впиться под самую кожу, прокладывая дорожку до самого естества, желая нечто вывернуть наружу, распотрошить, уничтожить. Уголки губ снова медленно взмывают вверх, расплываясь в зловещей, присущей только этому с виду милому ребёнку жуткой улыбке. Безусловно, вампиру доставляет невыносимое, неимоверное, ни с чем несравнимое удовольствие издеваться, доводить до истошного крика и просьб о пощаде своих жертв. Для него настоящая услада для глаз и ушей — наблюдать за бессмысленными беспомощных действиями простых людишек, так безысходно и в некоторой степени опрометчиво хватающихся за свою жалкую жизнь; слушать их болезненные, наполненные отчаянием и страхом стоны, которые, словно любимая музыка, которая никогда не надоест, волнами расплывается по всему телу, впечатывается внутрь и растекается по самим венам, — блаженство.
Просачивающийся сквозь неприкрытое окно ветер делает и без того прохладное помещение ещё более холодным, что заставляет поёжиться и вздрогнуть от ледяного воздуха, резко коснувшегося кровоточащей раны на животе чуть выше пупка. Ты мельком бросаешь взгляд на стекающую по коже кровь, которая мелкими каплями приземляется между колец ножниц, отдаваясь эхом удара о металл. Вероятно, юноша посчитал забавным и комичным, предварительно связав твои руки тонкой проволокой, воткнуть небольшие, возможно, канцелярские ножницы в живот. Однако металл входит не слишком глубоко, парень предусмотрительно не позволяет жертве умереть от потери крови, а лишь прокручивает кончиками, моментами впиваясь глубже, делая ещё несколько дыр, превращая мягкое тело в подушечку для игл, пока, наконец, не появляется небольшая рана, из которой будет вытекать ароматная кровь. А летящие из глаз искры от боли, слёзы, подавить которые не представляется возможным, жадным взглядом прослеживает Канато, после чего, заливаясь истеричным смехом, выпускает из рук пару ножниц.
Сейчас вампир с нескрываемым отвращением и в то же время с интересом рассматривает каждую эмоцию на бледном лице, словно пытается увидеть что-то, неподвластное бессмертному, нечто, что понять он, Канато, не в состоянии. Как будто не отыскав желаемого, лицо юноши медленно меняется, приобретая нотки недоумения и неудовлетворённости.
— Вы, смертные, невероятно странный народ, — пренебрежительно, словно сплюнув давно мешающуюся во рту слюну, цедит Сакамаки и быстро поднимает валяющиеся на полу ножницы.
Животный страх тут же охватывает всё тело, перенося все эмоции на лицо; ты в ужасе замираешь, почти жалобно и с некой надеждой в глазах смотря на Канато. Кажется, ему это нравится. Или, наоборот, приводит в ярость. Правильно понимать чувства паренька ты никогда не умела — он может с искренней улыбкой на лице вытаскивать наружу твои органы, и ни один нерв на его лице при этом не дрогнет.
Ты только хочешь что-то произнести, но, почувствовав прикосновение холодного металла на своём плече, тут же прикрываешь рот. Острие аккуратно скользит ниже, то вжимаясь в кожу, то легонько её касаясь, пока не остановилось в районе лопаток.
Ты почти задыхаешься, и громкий вопль боли наполняет помещение, когда острый конец предмета заходит практически под лопатку, прокручивается несколько раз, а после резко рвётся вниз, оставляя глубокую кровавую полосу.
— Что же я наделал! — почти кричит Сакамаки, слегка сжимая твои дрожащие плечи. — Это срочно необходимо исправить. Нижняя губа, давно искусанная, нервно подрагивает, и ты с опасением прослеживаешь движения вампира, который, подойдя к столу, поворачивается спиной. Солёные капли скатываются по лицу, и ты зачем-то их слизываешь и глотаешь, смешивая с такой же солоноватой кровью. Рана на спине так болит, словно в неё заливают расплавленное железо; ты чувствуешь, как вытекает кровь, впитываясь в разорванную футболку. Сакамаки тут же даёт о себе знать. Развернувшись, он стремительно приближается, а тебе удаётся мельком увидеть в его руках что-то маленькое и блестящее. Холодные пальцы почти ласково касаются кожи, как будто пытаются соединить рану, и... кажется, что о боли до сего момента ты не знала ничего. Тонкая игла проходит сквозь порезанную кожу, хватая кусок на другой стороне и сшивая их ниткой. Ты кричишь. Кричишь так громко и звонко, что в скором времени голос становится хриплым и едва слышным. Ты бьёшься в агонии, даже пытаешься вырваться, но от этого становится только хуже. Сакамаки продолжает свои действия, словно зашивает давно порванную куклу, которую необходимо подлатать.
Ты продолжаешь кричать, о чём-то просить, умолять, но вампира, кажется, такая реакция только смешит. Ты почти чувствуешь подступающее обморочное состояние, но юноша, доделав последние несколько стежков, заканчивает и завершает дело маленьким, почти неприметным узелком.
— Мне интересно, почему вы так хватаетесь за эту никчёмную жизнь. Притом, что у вас она невероятно коротка, — касаясь пальцами залатанной нитками раны, серьёзно говорит Канато. — Если сможешь мне это объяснить, то я, так уж и быть, дам тебе уйти.
Твои действия?
