∫ Необыкновенен ➡ Sam Tinnesz – Bloody City ♡_♥ ∫
POV Jimin
Смеркается. Солнце, соблюдая режим, отдаляется, движется, и я бы тоже мог, но нет настроя. Окаменело сижу, подогнув к себе колено в конце ограждённой по всем сторонам, включая уровень выше головы, клетке протяжённостью в половину футбольного поля. О колено опираю локоть, а спину о железные прутья, с переплётом колючей проволоки, которая приносит дискомфорт, но это нисколько не волнует. С недавнего времени я больше не отношу своё состояние к этому термину.
Заперт, избит, унижен, и как ещё не вогнан в гроб. Практически вся моя авторитетность и властность цербера обратилась в прах. Расточаю остатки своей короткой жизни, как дворовая псина, в которой разуверились хозяева, и теперь мучают, как им вздумается.
Изо дня в день я словно обречённый наблюдаю за тем, как заходит небесное светило и едва слышно проговариваю:
— Это твой последний день.
— Снова эти слова, Пак Чимин? — этот приподнятый оттенок голоса до перебора запал мне в память.
Чон Хосок, как всегда без опозданий. Пускай пристраивает источники, снабжающие крошечной долей жизненной энергии у входа, и проваливает. Но куда там. Всё повторяется. Как же меня задрал этот грёбаный день сурка.
Чон отворяет металлические замки и проходит внутрь, бросая хлеб и бутылку воды 0,5 в самый удалённый сегмент проволочной изгороди, мне под ноги.
— Ваша провизия. Всё только высшего сорта.
От этого «высшего сорта» одно название. Неупакованный хлеб, вобравший своим перекатом по земле всю пыль и грязь, сухой, как сухарь, который невыносимо поглощать. С водой так же. Перенасыщена хлоркой, но хотя бы есть. Без неё я бы вообще не смог заглатывать куски хлеба подобного свойства.
Выполнив свою незамысловатую обязанность, Чон, как ошпаренный, перебирает пятками на выход и экстренно указывает приспешникам Джина за ним запереть. Ну хоть вселять в чужаков страх мне ещё по силам.
— Так и не передумали? — один и тот же вопрос, когда он подходит и встаёт по ту сторону клетки. Надежды нет, он всего лишь исполняет приказ Юнги.
— Пак. — Чон присаживается на корточки напротив меня, заслоняя парадоксальный вид на отдалённую грань океана, куда скрылось солнце. — Некоторые последовали нашим требованиям. Живут тем же порядком, как и прежде. Почему вы от него отворачиваетесь?
Как чувствовал. План рухнул. Нельзя было возлагать это на Чонгука. Я взвалил на его плечи излишне неподъёмный груз. Подозреваю, что немалое значение сыграли мысли, оккупированные Сон Миной, которые некогда были абсолютно чисты и рациональны. Понимаю его, оттого не злобствую. Рассуждай и я толковей, чересчур не углубляйся в то, как её спасти, этой трагедии бы не случилось.
— Взгляните на себя, — порывается вталдычить мне в голову свою методику переубеждения мозгоправ, базирующийся в метре от ограждения.
Если захочу, его и это презренное расстояние не убережёт.
— В кого вы превратились? — Никогда не обращается ко мне на «ты», будто бы так принято. — Разорванная на плече футболка, из-под которой маячат огромные ссадины, частично сливающиеся с тёмной расцветкой одежды. Джинсы, претворённые в затасканные бриджи. Разодранная, осыпанная густо-синими изъянами кожа. Руки, как и лицо, с неубранной запёкшейся кровью. Губа разбита, волосы взъерошены. Носки и обувь и вовсе куда-то с вас исчезли. Горестно смотреть.
— Так не смотри.
По херу. Будь периодически ночью не так холодно, я бы сбросил с себя не только отвратно пахнущие носки и обувь, но и одежду. Кроме джинсов. Они хотя бы как-то утепляли, но болтающиеся от порезов ножом лоскутки ткани затрудняли защиту от нападения сторонников Джина. Из-за этого я их и укоротил.
— Я говорю вам это не с целью понасмехаться, Пак. — Чон светло улыбнулся и почесал затылок. Моя неучтивость заставила его понервничать. — Я хочу, чтобы вы оценили плюсы тех лет, что проживали здесь ранее, и минусы тех дней, которые проживаете сейчас.
Я перестал его слушать. Понудил мозг никак не реагировать на стремления мозгоправа переосмыслить моё личное предпочтение.
С самопроизвольным безразличием я поглядывал на тот же безбурный, цвета воронова крыла океан через его плечо и представлял, как тихоходно тянется по нему моё тело по прямой дороге в преисподнюю.
— И опять ваше внимание не на мне, — понурившись, вздыхает Чон с той же улыбкой. — Тогда пойдём иным путём, — не сдаётся он, копошась в кармане своего халата. — Та-дам! — Он выуживает просвечивающийся, два сантиметра в высоту, пластмассовый коробок и, раскрыв крышку, пинцетом вынимает и подносит к изгороди кусочек человеческой кожи. Женской кожи. — Ваше любимое.
Хватило мига на то, чтобы мои глаза оставили обозрение солёной воды. Как-никак они увидели то, что не так давно понадеялись забыть. В зрачках забушевала ярость, пальцы сжались, а вся отрешённость и скептицизм к миру оттеснились прочь.
— Убью! — вскочив с утратившего своё тепло песка, я с годным размахом нанёс удар по клетке. Да до такой степени свирепо, что штыки проволоки пронзили конечности до мяса, а Чон завалился назад, напуганный до усрачки моей инфернальной аурой. — Слышишь? — горланю я до того истошно, что под занавес слов распознаётся хрипотца. — Не выводи меня! — Моя вторая рука прытко цепляется за прутья в форме тьмочисленных ромбов и дико их спрессовывает, позволяя проткнуть и этот участок тела.
— Айгу-у, — успокаивается Чон, положив ладонь на сердце и поднимаясь с земли. — Чуть душу нечистому не отдал. Сплошные нервы с вами, Пак Чимин. — Он отряхивает заднюю часть халата от порошин осадочной горной породы, а затем велит двоим прислужникам Джина навестить меня в границах клетки.
— Вечно ты их гонишь! Хоть раз зайди ко мне сам более чем на пятнадцать секунд! — бросаю вызов мозгоправу, слегка склонившему голову набок мне в отклик, и, рывком отскочив от изгороди, как от электрошокера, вдалбливаю в неё пяткой вдогонку предшествующему удару.
— Это же очевидно, что наши силы неравны. — Чон не двигается с места и не прячет лыбу. — Поэтому мне следует постараться превзойти вас альтернативными способами. — Он вытянул интервал немоты до двух-четырёх секунд и продлил свою речь: — Я режу её медленно, аккуратно, точно по выведенным линиям, без наркоза. И она кричит: «Помогите», «Остановитесь, прошу», «Доктор Чон, мне больно». Мина жива и терпит всё это из-за вас, Пак Чимин. Может, пора прекратить упираться и снова начать жить по старым правилам? В этом случае мы отпустим несчастную девушку, и она больше не подвергнется такого рода издевательствам.
Я не стерпел и с пылу влетел в клетку, растерзав себе плечо. Потом ещё и ещё. Прорывался, рвался схватить его за горло, пригвоздить к земле и избить до невозможности дышать. Однако из нас двоих хреново становилось только мне.
— Выпусти! Дай мне прибить тебя! — рвал горло я, и если бы и впрямь был животным, то прогрызал клыками прутья.
— Ваши друзья такие же. Не желают повторно присоединяться к нам. Мотивировать их нелегче, чем вас, Пак. Мне вот любопытно, ради чего все эти усердия? Вас здесь ценят, о вас заботятся. Плохо жили? Сомневаюсь, да и вы, полагаю, тоже. Поэтому поразмыслите над нашим предложением тщательнее, и, когда я приду в следующий раз, порадуйте ответом.
Махнув рукой, Чон впоследствии отправился по тропинке к местоположению базы, а я в этот момент уже безжалостно боролся с двумя накинувшимися на меня прихвостнями Джина. При себе они имели боевые ножи, ввиду чего свежие раны добавились на моём теле.
