Ничем не заполненное пространство, обтянутое голубизной плит, расстилалось по всему периметру бассейна. Колышущаяся вода на поверхности впересыпку с изнутри исходящими пузырьками гласила о субъекте, буквально бредущем по автостраде навстречу молниеносно подлетающей погибели.
Открытые глаза щипало от переизбытка протирающих их оболочку хлорки. Губы, зажатые друг под друга, и задержанное дыхание держались на остаточных секундах. Ещё немного и это конец. Валуном уйду ко дну и до поры до времени пропаду от энных глаз.
Бесцеремонные действия Чимина, его сухой взгляд, виднеющийся сквозь кромку воды, подобно рупору призвали мои слёзы, которые молекулами разлились по своей же среде. Его бессердечность ломала: бойче, жёстче, ещё раз и ещё раз. Он не намеревался останавливаться, но я же всей рассыпанной по разным сторонам мозаикой пыталась собрать спасательный круг надежды. Надежды, что это всего-навсего запугивание, урок за то, как с ним обошлась.
А вообще после преподанных уроков не остаются ли в живых пострадавшие?.. В моём случае даже эта корректная мысль уже кажется дурачеством судьбы.
По своей природе человек ещё та скотина, цепляющаяся за выступы жизни какими угодно способами. Так вот, моим выступом предстала рука Чимина, надавливающая на плечо. Я вонзила в неё свою руку и что есть мочи потянула на себя, окунув парня в бассейн. Уже высвобожденная, опёрлась ладонями о место слива воды, состроенного решёткой по краям, и вынырнула с головой, поглотив ртом неосязаемый кислород, как самый зажимистый на свете скряга.
Одну ногу забрасываю на ровно стриженный газон, за ней вторую, и вот теперь при опоре и более-менее восстановленном дыхании тащусь к дому. Пока не знаю за чем. Может, за тем, чтобы запереться, может, чтобы взять что-то поувесистей и как следует врубить этим Паку, а может, чтобы где-то свалиться от бессилия и принять неизбежную участь. Но в отличие от меня у Чимина всё было железобетонно решено.
Цепкий захват плеча и размашистый поворот развернули меня к парню. Зачёсанные, пропитанные до основания корней влагой волосы, обводящее каплями воды лицо, не представляющее никаких эмоций, — то, что мельком попадало в мою память в перерывах защиты от начатой Чимином драки. Не в меру сильно в ключицу, слишком больно под левое ребро и совсем невыносимо в кисти рук, которыми я прикрывала лицо. Он целился во всё, что было открыто для нанесения удара. Приметил и сразу бил. И вроде как, когда я сблизила брови, он притормозил, когда издала глухие стоны пронизывающей боли, чуть губу опустил. Бьёт, но не хочет? Вынужден? Так, за стимулятор, или в отместку?
А мне терпеть дальше? Скручиваться от очередного удара? Болеть надеждами, что он очухается от мании мести? Нет. К чёрту. Нужна моя голова? Хрен. Моё мёртвое тело? Да чёрта с два!
Я удосужилась перевернуть инициативу нападающего. Сменила наши роли. Одежда стесняла, облипала, грузила влажным покровом, но я не думала её сбрасывать, даже мягкую накидку, хотя возможно тогда тумаки Паку пришлись бы вдвойне увесистей тех, которыми я усеиваю его сейчас.
— Вот так, не бойся меня, — его одухотворённость поражала. Место в районе груди не переставало раздирать от того, каким он пришёл сюда. Отчего-то горят его глаза, и от этого гаснет пламя в моих, сменяясь солидной льдиной противостояния, которая проявляется в более быстрой и усиленной атаке.
Не могу унять обиду, раздражение к самой себе за то, как поступила. Бросила, оставила его там, одного на острове, вернула нас к самому началу. Но видится мне, он и сам не может. Не даёт фору, обороняется, хоть и стремится перенести всю боль, таящуюся у него под сердцем в моё тело, но сдерживается. Для него это низменно, не по-мужски, а меня от этого просто разрывает. Он поддаётся. Не надо. Пусть выпустит наружу свою ярость. Я заслужила это.
Рывок один, за ним последующий, овладение рукой парня в районе запястья, и он захвачен. Стоит зажатый у стены дома коленом у паха. Для нерушимой безопасности я согнула свою руку и приставила ему поперёк горла, локтем к подбородку.
— Узнаю этот приём, — высказывается Пак, незаинтересованный в том, что до этого видел. — Чонгук научил? Он использует его в ситуациях с превосходящими по силе мужиками. Когда те уверены, что прессинг в такое место от противника схожего пола ждать не стоит. Ведь чаще всего его используете вы, дамы, — сатиричный голос парня на последнем слове прошиб слух насквозь. Он сейчас посмеялся?
— Думаешь, у меня нет своих методов борьбы?
Чимин был прав, и меня это подбешивало. Я возжелала сдёрнуть с лица эту хамскую, но в тоже время ласкающую глаз ухмылку, что так для него нехарактерна. Поэтому и пришлось солгать, чтобы опрокинуть его посылку принижений, которая ни в какую не вскрывалась из-за прочно прилипшего к ней скотча истины.
— Попробуй, удиви. — Так и манит врезать. Если бы только не мои чувства, я бы... Айщ, как ему фартит.
Чтобы не ударить в грязь лицом моей скоростной фантазии хватает на то, чтобы схватить парня за мокрый воротник кофты, отдёрнуть от стены и, заставив свою ногу за его, с грубой силой в руках толкнуть вперёд. Сработало бесподобно, вот только моя неуклюжесть и не вовремя убранная нога, зацепившаяся о его пятку, повалила нас на газон в сопровождении моего гулко-волнительного «Уа!».
Глаза закрыты умышленно. Могу лишь чувствовать: как от земли отдаёт прохлада, которая пронзает меня посредством лёгкого ветерка, самоволкой утягивающего за собой сырые пятна с одежды; как мои тонкие плечи таятся в объятиях Чимина, уберёгшим от падения за пределы его тела. Он рассчитывал на то, чтобы я упала исключительно на него. Ни гранью дальше. И хоть при столкновении с землёй он слегка съёжился, произвольно вжав кончики пальцев в мои плечи, но потом заботливым поглаживанием прошёлся по очагу боли. Создавался уют, нежность. Его мерное дыхание лениво прокрадывалось ко мне. Грудная клетка всходила еле ощутимо, зато стук сердца был таким громким, словно ему угрожали исполнять такие отбои. При подобном восприятии обстановки сам холодок вручил свободу жару. Мои щёки всполыхнули от стыда. До чего по-идиотски вышло. Лучше бы не выделывалась, тогда бы не вогнала себя в краску. Не смущалась бы посмотреть ему в глаза за то, кем себя выставила. И выбираться из его уз не было бы таким неловким делом. Но Чимину параллельно. Он не разрешает от него отстраниться. Допускает выпрямить корпус и согнуться в коленях, а затем энергично прижимает к себе за бёдра, тем самым усаживая чуточку выше области паха. Я замираю от накалённой атмосферы и растерянно разъединяю веки, пару раз хлопая ресничками. Чимин смотрит сластно, с ненасытью, будто не виделись больше срока в неделю. От этого моё тело бушует, вскипает до предела, пристыжённые глаза оседают на краю его задравшейся кофты, что на несколько сантиметров обнажает рельеф мышц пресса. Я, колеблясь, пальчиками подцепляю этот краешек одежды и нервно тереблю в руках, как будто так надо, как будто такое и вправду делают. А ему не нравится. Хочет, чтобы я не сводила с него глаз. Накрывает ладошками рук мои и умещает себе на нижние кубики пресса, переплетая наши пальцы. Теперь оно на нём — всё моё внимание.
— Я так зол на тебя, — мирно, без наездов и сурового тона выступил он. — Исчезла, не уведомив, что всё в порядке, где находишься и с кем. Скрылась, будто бы я для тебя никто. Измяла и без того помятый лист, раскрошив до крошек. Заставила поверить в то, что нет в живых. Украла у меня всё, укутав в тёмную вуаль колючей проволоки, а сегодня утром безжалостно её сдёрнула своим именем в задании. Ответь мне, Мина, почему я не должен убивать тебя? — этот вопрос болезненно стеснил горло, также как и его травящий мой внутренний мир полновесный взор. — Почему в первый раз за пять лет я должен отказаться выполнять задание?
Я не вынесу смотреть в его прямодушные глаза и дальше. Не выдержу, если он сожмёт мои кисти ещё крепче. И без того безбожно сильно уплотнялась сердечная мышца, а нераздельно от неё слабела и пульсация. Похоже, Чимин изнывал, переживал, осуждал себя за то, что в последний день моей «службы» на базе немедля взялся за подброшенную работу, не придя до этого проведать. Хотя мы оба знаем: здесь нет его вины. Это всё из-за меня. Именно я отстроила яхту амбиций до небес и смело пустила ко дну жемчужину его чувств. Но и это не совсем так, как ему видится. Знал бы, как я скучала. Как часами проводила время у окна, мысленно воссоздавая его образ, наши встречи и задание. Как изводила себя вопросами: «Помнит?» «Вспоминает?». Как ненавидела себя за то, что не осталось ни единой вещи, которая напоминала бы о нём, от которой становилось бы тепло. Мне было так морозно; день, второй, да всю неделю, и вот сейчас, когда, казалось бы, развеялась вся стужа, некому заплутавшему осколку льда всё же удалось вонзиться, прям под сердце. Он стеснил, подсёк, чем и выдавил наружу слёзы.
Закусив нижнюю губу, я попыталась сдерживать всхлипы, чтобы не завыть от угрызения совести. Склонив голову, спрятала глаза под опавшими на лицо волосами, точно каясь перед ним и упрекая саму себя за легкомысленный поступок. Я не заслуживаю тех жертв, на которые Чимин собирается пойти. Пусть он исполнит то, за чем пришёл, а я подтолкну.
— Я поцеловала Чонгука, — признание. Оно должно вызвать отвращение, нежелание видеться. Хорошо бы получилось. — Поэтому не валяй дурака и заверши задание.
Хочу, чтобы он думал, что между мной и Чонгуком есть симпатия. Могла бы в придачу добить тем, что поцелуй был желанным, а не вынужденным, но язык не повернулся. Чувства выступили острее разума. Проявился глухой плач. Как гадко. Жалею саму себя.
Чимин же не спускал глаз. Всматривался, со строгостью, разочарованием, но, что странно, с проблеском веры. Его чёртова проницательность не воспринимала мои слова, она сканировала действия, нашёптывавшие ему о моём сожалении, уязвимости к его душе.
— Я не о том спрашиваю. — Моё дыхание прервалось. Не хочет разбираться или готов простить? А может, уже простил? Могла бы подумать, что ему до фени на то, с кем я целуюсь и всё такое. Но это абсурд. Скорее всего, он закрыл глаза на мою откровенность. — Причина, назови её.
Упёрт, настойчив, ждёт только одного. Услышать ответ на чувства. Что они взаимны. В большем нет необходимости. Предлог, чтобы урвать меня всю. Себе. До последнего нерва жизни.
— Потому что я люблю тебя. — Подняв заплаканные глаза, пропитываю его очевидным фактом, да так откровенно, что становится легче. — Не хочу, чтобы ты уходил, Чимин. Никогда.
— Мина, — на выдохе произнёс он, выпуская пальцы из моих рук. От таких действий, увеличился кровоток. Всё-таки убийству суждено случиться. — Неважно сколько раз человек уходит. — Он ухватился за воротниковую зону моей домашней футболки и дёрнул на себя, сохранив между лицами один-два опасных сантиметра. — Главное, чтобы он всегда возвращался именно к тебе. Это и есть истинные чувства.
Малиновые, вздутые губы, ещё секунду назад кажущиеся чем-то запретным и недосягаемым, приблизились так скоро и вожделённо, что я не сразу признала событие реальным. Задумалась над его словами и совсем растерялась. Зато позже и он, и я — каждый из нас пытался донести друг другу, как скучал. Проникновенно, плавно, местами с крутым напором, но вовремя притупляющимся. Правда, когда рубеж приличия перестал нести нужный смысл, он пал. Руки Чимина по своей прихоти завладели моим телом, а воспламенённые самые любимые губы подожгли чувствительную кожу шеи, оставив после себя пеплы тёмно-красных отпечатков. Осмысливая весь круговорот его желаний, нам стоило уйти отсюда, пока он вконец не разошёлся.
Пак двигался вровень со мной. Поднимался с земли и ступал шаг за шагом ко входу в дом. Ему важно, чтобы я не отстранялась, была доступна. А уже в доме, когда я совершила кучу чрезмерных действий: закрыла дверь на ключ, не торопясь разулась, принудив это сделать и его, множество раз осмотрелась, боясь, что кто-то из персонала всё ещё мог находиться внутри, Чимин разозлился и усиленно взревел: «Стой смирно!». Испуг, бездействие, препятствие для спины из дверцы душевой кабины — вот и всё, прощай, моя свобода и мокрая одежда...
POV Jimin
Я задвинул за собой сдвижную дверь и повернул кран, открыв воде доступ. Затащил себя вместе с девушкой под тёплые массажные струйки и увёл непозволительной красоты губы в экспрессивный поцелуй. Наши языки убивались от пополняющейся жажды воссоединения, уносились в тернистые пути пылкости и сочного заряда. Мне до умопомрачения было приятно животной хваткой пальцев ласкать каждый миллиметр обнажённого тела Мины, что с той же самой возбудимостью поддавалась мне как к хозяину. Её тонкие гладкие ручки, точно кошачьи лапки, утюжили мои вымокшие волосы от затылка к шее, порой некрепко зажимая и царапая коготками кожу, отчего мне становилось лишь дурнее. Я мог учуять пушинку шлейфа, излучающуюся из волос девушки, несмотря на щедро обмывший наши согретые тела поток воды. Я до сих пор как законченный девственник вёлся на этот запах миндаля, который окончательно вскружил мне голову. Мои сластолюбивые наклонности утёрли нос твёрдому рассудку и только путём них я подхватил Мину на руки, а после прытко и неистово усадил на напряжённый орган. Я взвыл как волк от предстоящей эйфории и тесноты, что объяла мой член. Видеть, как изящно она выгнулась мне навстречу, вонзившись ноготками в мускулатуру плеч — это что-то фантастичное. Но я не подарил взамен ей мягкости, не дал разожжённому между нами огню гореть ровно и спокойно угасать. Я разводил его больше, масштабнее, вынуждая Мину беспомощно постанывать моё имя и рефлекторно скрести ногтями плечевую зону. Дьявол, она так сексуальна, когда я её трахаю, выглядит так непристойно, что я завожусь куда серьёзнее. Помню, как в первый раз Мина вымаливала не трогать её, остановиться, сжалиться. А что сейчас? Утопает в блаженстве, не сказав и слова против. А я, между прочим, ждал этого. Мне не хотелось простого секса, я мечтал её наказать, а повод для этого она сама подбросила.
Я поставил её на душевой поддон из искусственного кварцевого камня, напоследок поцеловав в мокрую макушку, куда, как и прежде, стекала вода.
— Что-то не так? — с замиранием сердца узнала она, а я не смог обуздать усмешку.
— А раньше ты бы так не спросила. Чуть только бы я тебя отпустил, ты бы мигом слиняла.
Тут Мина замялась. С задумчивым видом отшагивала назад. Но плюсом было ничтожное пространство, потому далеко она не смылась.
— Знаю, я бесподобен. Ты не устояла, — хвалюсь я, притесняя девушку к обложенной плиткой стене тем, что расставляю свои руки по бокам от неё.
— Хах, помнится, это ты был из нас первым, кто признался в симпатии, — жалит она, раззадоривая ядовитым взором.
— Сучка, я проучу тебя. — Припадаю ближе, вынудив её выстроить ладони спереди и вбить в мой торс. Слегка трусит.
— И как же? — Вроде изображает неустрашимость, а губы-то кусает. Для меня этот конфуз чувств — одна отрада.
— Отшлёпаю, — довожу до её сведения свои предстоящие намерения, а сам снабжаю влагой языка губу от предвкушения.
— Нет, Чимин, хватит. — Естественное дело, она разволновалась. Как-никак вскоре её настигнет дежавю как тогда в коттедже.
Мина попыталась улизнуть (конечно же), но я махом её перехватил и, развернув спиной, прижал к стене.
— Это ты меня не испытывай, — громыхнул ей на ухо и хрипло выдохнул, когда повторно проник в её плоть скользким возбуждённым органом. Она вдавила ладони в стену, которые я покрыл своими и глухо простонала от размера члена, что до сих пор был ей непривычен. — За то, что целовалась с Чонгуком, я накажу тебя.
Здесь она не смела возразить. Плевать мне от начала края планеты и до её конца, каков был этот поцелуй: простой чмок в щёчку, в губы или что-то большее, что вымогало тела подражать половое сношение. Повторюсь, плевать. Я научу её как надо себя вести. Она будет слушаться, подчиняться, доставлять удовольствие лишь мне.
Я неимоверный собственник, настоящий садист. Иметь её сзади и без меры хлопать по попке — особый азарт, а самая чудовищная нега — её тело. Оно не дотягивает до идеальных параметров, но оно уникально. Всякий раз, когда Мина оголяется, мои прикосновения не могут быть такими властными, какие есть в действительности. Кажется, будто эта искусная талия спрессуется ещё сильнее, грудь утратит свою упругость, манящей формы задница потеряет привлекательность, а этот до неприличия ровный и грациозный изгиб позвоночника полностью изогнётся, сломав то благолепие, что имеет. И пусть я выставляю всё так, что узницей видится она, но по факту узник здесь только я.
Смесь безоблачных женских вздохов гурьбой с разлетающимися по вспотевшим стёклам душевой кабины звуков от шлепков будоражили меня всего. Я целиком отдался пряной истоме, когда неожиданно для меня Мина прогнулась в спине и принялась нежить мой член глубокими движениями навстречу. Тогда я едва не сорвался с криком какая она охуительная. Но вместо этого охотно стал вжиматься сильнее, интенсивно поглаживал то её бёдра, то пострадавшие ягодицы, массировал грудь и сладко, крайне вульгарно целовал плечи. Ввиду всего этого я не заметил, как покорился хищным инстинктам, которые довели меня до апогея наслаждения и приневолили излиться прямо в неё.
