Стендаль "Красное и чёрное"

IX ВЕЧЕР В УСАДЬБЕ

Когда на другое утро Жюльен увидал г-жу де Реналь, он несколько раз окинул ее очень странным взглядом: он наблюдал за ней, словно за врагом, с которым ему предстояла схватка. Столь разительная перемена в выражении этих взглядов, происшедшая со вчерашнего дня, привела г-жу де Реналь в сильное смятение: ведь она так ласкова с ним, а он как будто сердится. Она не в состоянии, была оторвать от него глаз. Присутствие г-жи Дервиль позволяло Жюльену говорить меньше и почти всецело сосредоточиться на том, что было у него на уме. Весь этот день он только тем и занимался, что старался укрепить себя чтением вдохновлявшей его книги, которая закаляла его дух. Он намного раньше обычного закончил свои занятия с детьми, и, когда после этого присутствие г-жи де Реналь заставило его снова целиком погрузиться в размышления о долге и о чести, он решил, что ему надо во что бы то ни стало сегодня же вечером добиться, чтобы ее рука осталась в его руке. Солнце садилось, приближалась решительная минута, и сердце Жюльена неистово колотилось в груди. Наступил вечер. Он заметил, - и у него точно бремя свалилось с плеч, - что ночь обещает сегодня быть совсем темной. Небо, затянутое низко бегущими облаками, которые погонял знойный ветер, по-видимому, предвещало грозу. Приятельницы загулялись допоздна. Во всем, что бы они ни делали в этот вечер, Жюльену чудилось что-то особенное. Они наслаждались этой душной погодой, которая для некоторых чувствительных натур словно усиливает сладость любви. Наконец все уселись - г-жа де Реналь подле Жюльена, г-жа Дервиль рядом со своей подругой. Поглощенный тем, что ему предстояло совершить, Жюльен ни о чем не мог говорить. Разговор не клеился. "Неужели, когда я в первый раз выйду на поединок, я буду вот так же дрожать и чувствовать себя таким же жалким?" - говорил себе Жюльен, ибо, по своей чрезмерной подозрительности к самому себе и к другим, он не мог не сознавать, в каком он сейчас состоянии. Он предпочел бы любую опасность этому мучительному томлению. Он уж не раз молил судьбу, чтобы г-жу де Реналь позвали по какому-нибудь делу в дом и ей пришлось бы уйти из сада. Усилие, к которому вынуждал себя Жюльен, было столь велико, что даже голос у него заметно изменился, а вслед за этим сейчас же задрожал голос и у г-жи де Реналь; но Жюльен этого даже не заметил. Жестокая борьба между долгом и нерешительностью держала его в таком напряжении, что он не в состоянии был видеть ничего, что происходило вне его самого. Башенные часы пробили три четверти десятого, а он все еще ни на что не решился. Возмущенный собственной трусостью, Жюльен сказал себе: "Как только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь день сделать вечером, - иначе иду к себе, и пулю в лоб". И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когда Жюльен от волнения уже не помнил самого себя, и башенные часы высоко над его головой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у него в груди и словно заставлял ее содрогаться. Наконец, когда последний, десятый удар пробил и еще гудел в воздухе, он протянул руку и взял г-жу де Реналь за руку - она тотчас же отдернула ее. Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил ее руку. Как ни взволнован он был, он все же невольно поразился - так холодна была эта застывшая рука; он судорожно сжал ее в своей; еще одно, последнее усилие вырваться - и, наконец, ее рука затихла в его руке. Душа его утопала в блаженстве - не оттого, что он был влюблен в г-жу де Реналь, а оттого, что, наконец, кончилась эта чудовищная пытка. Для того чтобы г-жа Дервиль ничего не заметила, он счел нужным заговорить - голос его звучал громко и уверенно. Голос г-жи де Реналь, напротив, так прерывался от волнения, что ее подруга решила, что ей нездоровится, и предложила вернуться домой. Жюльен почувствовал опасность: "Если г-жа де Реналь уйдет сейчас в гостиную, я опять окажусь в том же невыносимом положении, в каком пробыл сегодня целый день. Я так мало еще держал ее руку в своей, что это не может считаться завоеванным мною правом, которое будет признано за мной раз и навсегда". Госпожа Дервиль еще раз предложила пойти домой, и в эту самую минуту Жюльен крепко стиснул в своей руке покорно отдавшуюся ему руку. Госпожа де Реналь, которая уже совсем было поднялась, снова села и сказала еле слышным голосом: - Мне, правда, немножко нездоровится, но только, пожалуй, на свежем воздухе мне лучше. Эти слова так обрадовали Жюльена, что он почувствовал себя на седьмом небе от счастья; он стал болтать, забыл о всяком притворстве, и обеим подругам, которые его слушали, казалось, что милее и приятнее человека нет на свете. Однако во всем этом красноречии, которое нашло на него так внезапно, была некоторая доля малодушия. Он ужасно боялся, как бы г-жа Дервиль, которую раздражал сильный ветер, видимо, предвещавший грозу, не вздумала одна вернуться домой. Тогда ему пришлось бы остаться с глазу на глаз с г-жой де Реналь. У него как-то нечаянно хватило слепого мужества совершить то, что он сделал, но сказать теперь г-же де Реналь хотя бы одно слово было свыше его сил. Как бы мягко она ни упрекнула его, он почувствует себя побежденным, и победа, которую он только что одержал, обратится в ничто. На его счастье в этот вечер его прочувствованные и приподнятые речи заслужили признание даже г-жи Дервиль, которая частенько говорила, что он держит себя нелепо, как ребенок, и не находила в нем ничего интересного. Что же касается г-жи де Реналь, чья рука покоилась в руке Жюльена, она сейчас не думала ни о чем, она жила словно в забытьи. Эти часы, которые они провели здесь, под этой огромной липой, посаженной, как утверждала молва, Карлом Смелым, остались для нее навсегда счастливейшей порой ее жизни. Она с наслаждением слышала, как вздыхает ветер в густой липовой листве, как стучат, падая на нижние листья, редкие капли начинающегося дождя. Жюльен пропустил без внимания одно обстоятельство, которое могло бы чрезвычайно порадовать его: г-жа де Реналь на минуту встала, чтобы помочь кузине поднять цветочную вазу, которую ветер опрокинул им под ноги, и поневоле отняла у него руку, но как только она опять села, она тотчас же чуть ли не добровольно отдала ему руку, как если бы это уже с давних пор вошло у них в обычай. Давно уже пробило двенадцать, пора было уходить из сада; они разошлись. Г-жа де Реналь, совершенно упоенная своей любовью, пребывала в таком блаженном неведении, что даже не упрекала себя ни в чем. Всю ночь она не сомкнула глаз: счастье не давало ей уснуть; Жюльен сразу заснул мертвым сном, совершенно изнеможенный той борьбой, которую в течение целого дня вели в его сердце застенчивость и гордость. Утром его разбудили в пять; проснувшись, он даже не вспомнил о г-же де Реналь, - если бы она знала это, каким бы это было для нее жестоким ударом! Он выполнил свой долг, героический долг. Упоенный этим сознанием, он заперся на ключ у себя в комнате и с каким-то новым удовольствием погрузился в описания подвигов своего героя. Когда позвонили к завтраку, он, начитавшись подробных донесений об операциях Великой Армии, уже забыл о всех своих победах, одержанных накануне. Сходя в столовую, он полушутливо подумал: "Надо будет сказать этой женщине, что я влюблен в нее". Но вместо томных взоров, которые он рассчитывал встретить, он увидел сердитую физиономию г-на де Реналя, который уже два часа назад приехал из Верьера и сейчас отнюдь не скрывал своего крайнего неудовольствия тем, что Жюльен провел целое утро, не занимаясь с детьми. Нельзя было представить себе ничего отвратительнее этого спесивого человека, когда он бывал чемлибо недоволен и считал себя вправе выказывать свое неудовольствие. Каждое едкое слово мужа разрывало сердце г-жи де Реналь. Но Жюльен все еще пребывал в экстазе; весь он был до того поглощен великими делами, которые в течение нескольких часов совершались перед его мысленным взором, что ему трудно было сразу спуститься на землю; грубые замечания г-на де Реналя почти не доходили до него. Наконец он ему ответил довольно резко: - Я себя плохо чувствовал. Тон, каким это было сказано, задел бы, пожалуй, и гораздо менее обидчивого человека, чем верьерский мэр: он чуть было не поддался желанию тотчас же выгнать Жюльена. Его удержало только вошедшее у него в привычку правило никогда не торопиться в делах. "Этот негодный мальчишка, - подумал он, - создал себе некоторую репутацию у меня в доме; Вально, пожалуй, возьмет его к себе, а не то он же- нится на Элизе - ив том и в другом случае он втайне будет смеяться надо мной". Однако, несмотря на эти весьма резонные рассуждения, недовольство г-на де Реналя разразилось грубой бранью, которая мало-помалу разозлила Жюльена. Г-жа де Реналь едва удерживалась от слез. Как только поднялись из-за стола, она подошла к Жюльену и, взяв его под руку, предложила пойти погулять; она дружески оперлась на него. Но на все, что бы ни говорила ему г-жа де Реналь, Жюльен только отвечал вполголоса: - Вот каковы они, богатые люди! Господин де Реналь шел рядом с ними, и его присутствие еще усиливало ярость Жюльена. Он вдруг заметил, что г-жа де Реналь как-то слишком явно опирается на него; ему стало противно, он грубо оттолкнул ее и отдернул свою руку. К счастью, г-н де Реналь не заметил этой новой дерзости, ее заметила только г-жа Дервиль; приятельница ее расплакалась. Как раз в эту минуту г-н де Реналь принялся швырять камнями в какую-то крестьянскую девочку, которая осмелилась пойти запретной дорожкой, пересекавшей дальний конец фруктового сада. - Господин Жюльен, умоляю вас, возьмите себя в руки; подумайте, у всякого ведь бывает дурное настроение, - поспешила заметить ему г-жа Дервиль. Жюльен холодно смерил ее взглядом, исполненным самого безграничного презрения. Этот взгляд удивил г-жу Дервиль, но он удивил бы ее еще больше, если бы она догадалась, что, собственно, он хотел им выразить: она прочла бы в нем что-то вроде смутной надежды на самую яростную месть. Несомненно, такие минуты унижения я создают робеспьеров. - Ваш Жюльен прямо какой-то неистовый, я его боюсь, - сказала тихо г-жа Дервиль своей подруге. - Как же ему не возмущаться? - отвечала та. - После того как он добился, что дети делают такие поразительные успехи, что тут такого, если он одно утро не позанимался с ними? Нет, правду надо сказать, мужчины ужасно грубый народ. Первый раз в жизни г-жа де Реналь испытывала чтото похожее на желание отомстить своему мужу. Лютая ненависть к богачам, которою сейчас пылал Жюльен, готова была вот-вот прорваться наружу. К счастью, г-н де Реналь позвал садовника и принялся вместе с ним загораживать колючими прутьями запретную тропинку через фруктовый сад. Жюльен не отвечал ни слова на все те любезности, которые расточались ему во время прогулки. Едва только г-н де Реналь удалился, как обе приятельницы, ссылаясь на усталость, взяли Жюльена с обеих сторон под руки. Он шел между двумя женщинами, раскрасневшимися от волнения и замешательства. Какой удивительный контраст представляла рядом с ними его высокомерная бледность, его мрачный, решительный вид! Он презирал этих женщин и все нежные чувства на свете. "Будь у меня хоть пятьсот франков в год, - говорил он себе, - чтобы только хватило на учение! Эх, послал бы я его к черту!" Погруженный в эти недобрые размышления, он едва удостаивал внимания любезности обеих подруг, а то немногое, что достигало его слуха, раздражало его, казалось лишенным смысла, вздорным, беспомощным - одним словом, бабьей болтовней. Чтобы только говорить о чем-нибудь и как-то поддержать разговор, г-жа де Реналь между прочим упомянула о том, что муж ее приехал сегодня из Верьера только потому, что купил у одного фермера кукурузную солому (кукурузной соломой в этих краях набивают матрацы). - Муж сейчас уже не вернется сюда, - добавила г-жа де Реналь. - Он позвал лакея и садовника, и теперь они втроем будут перетряхивать все матрацы в доме. Сегодня утром они набили все матрацы во втором этаже, а сейчас отправились в третий. Жюльен переменился в лице; он как-то странно поглядел на г-жу де Реналь и, ускорив шаг, быстро увлек ее вперед. Г-жа Дервиль не стала их догонять. - Спасите меня, - сказал Жюльен г-же де Реналь. - Вы одна только можете это сделать. Вы ведь знаете, этот лакей до смерти ненавидит меня. Я должен вам признаться: у меня хранится портрет, он спрятан в матраце. Услышав это, г-жа де Реналь внезапно побледнела. - Только вы одна можете сейчас войти в мою комнату. Пошарьте как-нибудь незаметно в самом углу матраца, с той стороны, где окно, - вы нащупаете там маленькую коробочку: гладкая черная картонная коробочка. - Ив ней портрет? - вымолвила г-жа де Реналь, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. Жюльен, заметив ее убитый вид, тотчас воспользовался этим. - У меня к вам еще одна просьба: сделайте милость, сударыня, умоляю вас, не глядите на этот портрет - это моя тайна. - Тайна? - шепотом повторила г-жа де Реналь. Но хотя она выросла среди спесивых людей, чванившихся своим богатством и не помышлявших ни о чем, кроме наживы, любовь, пробудившаяся в этой душе, уже научила ее великодушию. Как ни жестоко она была уязвлена, она с самоотверженной готовностью стала расспрашивать Жюльена о кое-каких подробностях, которые ей было необходимо знать, чтобы выполнить его поручение. - Хорошо, - сказала она, уходя, - значит, маленькая круглая коробочка, совсем гладкая, черная? - Да, да, сударыня, - ответил Жюльен тем жестким тоном, который появляется у людей в минуты опасности. Бледная, точно приговоренная к смерти, она поднялась на третий этаж. В довершение ко всем этим нестерпимым мукам она вдруг почувствовала, что ей вот-вот сделается дурно; но сознание, что она должна помочь Жюльену, вернуло ей силы. "Я во что бы то ни стало должна достать эту коробку", - сказала она себе. Она услышала голос мужа, который разговаривал с лакеем как раз в комнате Жюльена. Но, на ее счастье, они прошли в детскую. Она приподняла матрац и так стремительно засунула руку в солому, что исцарапала себе все пальцы. Но, хоть она и была очень чувствительна к боли, сейчас она ее даже не заметила, так как в тот же момент нащупала гладкую поверхность коробочки. Она схватила ее и выбежала из комнаты. Едва только она избавилась от страха, что ее застанет муж, как мысль об этой коробке привела ее в такое смятение, что она на самом деле чуть было не лишилась чувств. "Значит, Жюльен влюблен, и вот здесь, у меня в руках, портрет женщины, которую он любит". Терзаясь всеми муками ревности, г-жа де Реналь в изнеможении опустилась на стул в передней, возле его двери. Ее исключительное неведение помогло ей и на этот раз. Удивление, которое она сейчас испытывала, смягчало ее муки. Вошел Жюльен; он выхватил у нее из рук коробку и, не сказав ни слова, не поблагодарив, бросился к себе в комнату, быстро развел огонь в камине и швырнул в него коробку. Он стоял бледный, уничтоженный; он сильно преувеличивал грозившую ему опасность. "Портрет Наполеона, - говорил он себе, качая головой. - И его хранит у себя человек, выказывающий такую ненависть к узурпатору! И портрет этот находит господин де Реналь, лютый роялист, который к тому же так обозлен на меня! И надо же проявить такую неосторожность, сзади на портрете, прямо на белом картоне, строки, написанные моей рукой. И уж тут никаких сомнений быть не может: сразу ясно, что я перед ним преклоняюсь. Каждое мое излияние в любви помечено числом И последнюю запись я сделал только позавчера. Так бы сразу и кончилась, погибла бы в один миг вся моя репутация, - говорил себе Жюльен, глядя, как пылает его коробочка - А ведь моя репутация - это все, что я имею - только этим я и живу... А какая это жизнь, боже мой!" Час спустя, усталый и преисполненный жалости к самому себе, Жюльен совсем расчувствовался. Встретившись с г-жой де Реналь, он взял ее руку, поднес к своим губам и поцеловал с такой сердечностью, какой ему никогда не удавалось изобразить. Она вся вспыхнула от счастья и вдруг, чуть ли не в тот же миг, оттолкнула его в порыве ревности. Гордость Жюльена, еще не оправившаяся от нанесенного ей недавно удара, лишила его теперь рассудка. Он увидел в г-же де Реналь только богатую даму и ничего более; он с презрением выпустил ее руку и удалился В глубоком раздумье пошел он бродить по саду, и вскоре горькая усмешка искривила его губы. "Разгуливаю спокойно, точно я сам себе хозяин. Не обращаю на детей никакого внимания и дождусь того, что мне опять придется выслушивать унизительные попреки господина де Реналя, - и он будет прав!" И Жюльен побежал в детскую. Младший мальчик, которого он очень любил, стал ласкаться к нему, и это немножко смягчило его горькие чувства. "Этот меня еще не презирает, - подумал он. Но тут же упрекнул себя за мягкосердие, решив, что это опять не что иное, как проявление слабости. - Эти дети ласкают меня так, как приласкали бы охотничью собаку, которую им купили вчера".