Стендаль "Красное и чёрное"

XI ВЕЧЕРОМ

Однако, как-никак, надо было показаться и в Верьере. Ему повезло: едва только он вышел от кюре, как навстречу ему попался г-н Вально, которому он не преминул рассказать, что ему прибавили жалованье. Вернувшись в Вержи, Жюльен подождал, пока стемнеет, и только тогда отправился в сад. Он чувствовал душевную усталость от всех этих потрясений, которые он пережил сегодня "А что я им скажу?" - с беспокойством думал он, вспоминая о своих дамах. Ему не приходило в голову, что вот сейчас его душевное состояние было как раз на уровне тех мелких случайностей, которыми обычно ограничивается весь круг интересов у женщин. Госпожа Дервиль и даже ее подруга частенько не понимали Жюльена, но и он, со своей стороны, тоже только наполовину понимал, что они ему говорят. Таково было действие силы и - уж позволю себе сказать - величия неугомонных страстей, обуревавших этого юного честолюбца. У этого необыкновенного существа в душе что ни день клокотала буря. Направляясь этим вечером в сад, Жюльен склонен был приобщиться к интересам хорошеньких кузин Они ждали его с нетерпением. Он уселся на свое обычное место возле г-жи де Реналь. Вскоре стало совсем темно Он попробовал было завладеть беленькой ручкой, которую он давно уже видел перед собой на спинке стула. Ему сначала как-то неуверенно уступили, а затем все-таки ручка вырвалась, да так решительно, что ясно было: на него сердятся. Жюльен не склонен был настаивать и продолжал весело болтать, как вдруг послышались шаги г-на де Реналя. В ушах у Жюльена еще стояли все те грубости, которых он от него наслушался утром. "А что, если насмеяться над этой тварью, которая все может себе позволить за свои деньги? - подумал он. - Вот сейчас взять да и завладеть ручкой его супруги, и именно при нем? Да, да, и я это сделаю, я, тот самый, кого он оплевал с таким презрением". После этого спокойствие, столь необычное для характера Жюльена, тотчас покинуло его. Им овладело страстное желание - так что он больше ни о чем другом и думать не мог - добиться во что бы то ни стало, чтобы г-жа де Реналь позволила ему завладеть ее рукой. Господин да Реналь с возмущением заговорил о политике: два-три фабриканта в Верьере вылезли в богачи; пожалуй, они вот-вот станут богаче его; конечно, им не терпится стать ему поперек дороги на выборах, Г-жа Дервиль слушала. Жюльен, обозленный этими разглагольствованиями, пододвинул свой стул поближе к г-же де Реналь. Тьма была такая, что ничего не было видно. Он осмелился положить свою руку совсем рядом с ее прелестной, обнаженной выше локтя рукой. Его охватил трепет, мысли его спутались, он прильнул щекой к этой прелестной руке и вдруг, осмелев, прижался к ней губами. Госпожу де Реналь бросило в дрожь. Муж ее был в каких-нибудь четырех шагах; она быстро протянула Жюльену руку и вместе с тем тихонько оттолкнула его. В то время как г-н де Реналь ругал и проклинал этих мошенников и якобинцев, набивающих себе мошну, Жюльен осыпал страстными поцелуями протянутую ему руку, но, впрочем, может быть, они казались страстными только г-же де Реналь. А между тем бедняжка только сегодня, в этот роковой для нее день, держала в своих руках доказательство того, что человек, которого она, сама себе в том не признаваясь, обожала, любит другую. Весь день, пока Жюльена не было, она чувствовала себя бесконечно несчастной, и это заставило ее призадуматься. "Как, неужели я люблю? - говорила она себе. - Я полюбила? Я, замужняя женщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужу ничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни на секунду забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится ко мне с таким уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равно моему мужу, какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Реналь умер бы со скуки от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; что ему до этого? Он занят своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю для Жюльена". Никакое притворство еще не запятнало чистоты этой невинной души, введенной в заблуждение никогда не изведанной страстью. Она поддалась обману, но она и не подозревала об этом, а между тем добродетель ее уже инс- тинктивно била тревогу. Вот какая мучительная борьба происходила в ее душе, когда Жюльен появился в саду. Она услышала его голос и чуть ли не в тот же миг увидела, что он садится рядом с ней. Душа ее встрепенулась, словно окрыленная упоительным счастьем, которое каждый день в течение двух недель не столько прельщало ее, сколько всякий раз снова и снова повергало в бесконечное изумление. Но прошло несколько секунд. "Что же это такое? - сказала она себе. - Значит, достаточно мне только его увидеть, и я уже готова простить ему все?" Ей стало страшно, и вот тут-то она и отняла у него свою руку. Его страстные поцелуи - никто ведь никогда так не целовал ее рук - заставили ее сразу забыть о том, что он, может быть, любит другую. Он уже ни в чем не был виноват перед ней. Мучительная горечь, рожденная подозрением, мигом исчезла, а чувство блаженства, которое ей даже никогда не снилось, наполнило ее восторгом любви и неудержимой радостью. Этот вечер показался чудесным всем, за исключением верьерского мэра, который никак не мог забыть о своих разбогатевших фабрикантах. Жюльен уже не помнил ни о своем черном замысле, ни о своих честолюбивых мечтах, для осуществления которых надо было преодолеть столько препятствий. Первый раз в жизни испытывал он на себе могущественную силу красоты. В какой-то смутной сладостной истоме, столь необычной для него, нежно пожимая эту милую ручку, пленившую его своей неизъяснимой прелестью, он в полузабытьи слушал шорох липовой листвы, по которой пробегал мягкий ночной ветер, да далекий лай собак с мельницы на берегу Ду. Однако это его состояние было просто приятным отдыхом, но отнюдь не страстью. Возвращаясь к себе в комнату, он думал только об одном: какое это будет блаженство снова взяться сейчас за свою любимую книгу, ибо для юноши в двадцать лет мысли о "свете" и о том, какое он впечатление в нем произведет, заслоняют все. Вскоре, впрочем, он отложил книгу. Раздумывая о победах Наполеона, он как-то по-новому взглянул и на свою победу. "Да, я выиграл битву, - сказал он себе. - Так надо же воспользоваться этим; надо раздавить гордость этого спесивого дворянина, пока еще он отступает. Так именно действовал Наполеон. Надо мне будет потребовать отпуск на три дня: тогда я смогу навестить моего друга Фуке. А если г-н де Реналь мне откажет, я ему пригрожу, что совсем уйду... Да он, конечно, уступит". Госпожа де Реналь ни на минуту не сомкнула глаз. Ей казалось, что она совсем не жила до сих пор. Она снова и снова мысленно переживала то сладостное ощущение и блаженство, охватившее ее, когда она почувствовала на своей руке пламенные поцелуи Жюльена. И вдруг перед ней мелькнуло страшное слово - прелюбодеяние. Все самое отвратительное, что только низкое, гнусное распутство может вложить в представление о чувственной любви, вдруг встало перед ней. И эти видения старались загрязнить нежный, прекрасный образ - ее мечты о Жюльене и о счастье его любить. Будущее рисовалось ей в самых зловещих красках. Она уже видела, как все презирают ее. Это были ужасные мгновения: душе ее открылись неведомые области. Едва только ей дано было вкусить никогда не изведанного блаженства, и вот уже она ввергнута в бездну чудовищных мук. Она никогда не представляла себе, что можно так страдать; у нее помутился рассудок. На секунду у нее мелькнула мысль сознаться мужу, что она боится полюбить Жюльена. Ей пришлось бы тогда рассказать о нем все. К счастью, ей припомнилось наставление, которое ей когда-то давно, накануне свадьбы, прочла ее тетка, - наставление о том, как опасно откровенничать с мужем, который в конце концов, как-никак, господин своей жены. В полном отчаянии она ломала руки. В голове ее бессвязно возникали мучительные, противоречивые мысли. То она дрожала, что Жюльен ее не любит, то вдруг ее охватывал ужас: она чувствовала себя преступницей и содрогалась, как будто ей завтра же предстояла публичная казнь на городской площади Верьера - стоять у позорного столба с дощечкой на груди, чтобы весь народ видел и знал, что она прелюбодейка. У г-жи де Реналь не было ни малейшего жизненного опыта, и ей даже среди бела дня, в здравом уме и твердой памяти, не могло прийти в голову, что согрешить перед богом - не совсем то же, что стать жертвой всеобщего презрения и подвергнуться публичному позору. Когда страшная мысль о прелюбодеянии и о всем том бесчестии, которое, по ее мнению, оно неизбежно влечет за собой, на минуту покидала ее и она начинала думать о том, как сладостно было бы жить с Жюльеном в невинности, и погружалась в воспоминания, ее тотчас же снова охватывало ужасное подозрение, что Жюльен любит другую женщину. Она вспоминала, как он побледнел, испугавшись, что у него отнимут этот портрет или что он скомпрометирует ее, если этот портрет кто-нибудь увидит. Впервые она видела страх на этом спокойном, благородном лице. Не было случая, чтобы он когда-нибудь так волновался из-за нее или из-за детей. И этот новый повод для мучений, когда она и так уже не знала, куда деваться от горя, переполнил меру страданий, отпущенную человеческой душе. Г-жа де Реналь невольно застонала, и ее стоны разбудили служанку. Вдруг она увидела перед собой пламя свечи и Элизу, стоявшую возле ее постели. - Так это вас он любит - вскричала она, не помня себя. Служанка, с изумлением видя, что с ее госпожой творится что-то неладное, к счастью, не обратила никакого внимания на эти странные слова. Г-жа де Реналь поняла, что допустила какую-то неосторожность. - У меня жар, - сказала она ей, - и я, кажется, бредила. Побудьте здесь со мной. Вынужденная сдерживаться, она мало-помалу пришла в себя, и ей стало несколько легче; рассудок, покинувший ее, пока она находилась в полузабытье, теперь снова вернулся к ней. Чтобы избавиться от пристального взгляда служанки, она приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоенная монотонным голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из "Quotidienne", г-жа де Реналь пришла к добродетельному решению обращаться с Жюльеном, когда она с ним увидится, как нельзя холоднее.