Влюблённая в Чон Чонгука?!

Глава 9

Праздник приобретает совершенно другие обороты, музыка стихает, улыбки на лицах гаснут, но лишь один отец Чонгука яро скалится во все свои золотые зубы.

— Что, ведьма, не думала, что тебя достанут, кольнут в твою черную сущность острыми волчьими ребрами? Ты не тронешь моего сына! Схватите её! — глава деревни отдает жест рукой, осматривая попутно народ, но сына среди них не видит.

Ты в полной прострации и тебе плевать на всё с высокой колокольни местной церкви. Уже всё равно. Ты поломанная, женственная, но никогда не плакала, никогда не жаловалась, молча, с ядовитым льдом внутри, даря кому—то и что—то, даже если не просили. Даже когда заклеимили ведьмой, желая поскорее придать её тело огню, все равно питала слабость к полевым цветам, животным и звездам. А сейчас полностью разбитая, маска трещит, заходясь стонами умирающих чувств. Одинокая слеза, бегущая прочь с идеального лица притворщицы падает на каменные плиты, являясь последней каплей в бочке терпения.

Падаешь на колени, заходясь на оглушительный крик, потому что неожиданно воспоминания о самом больном колят прямо в сердце, без возможности на восстановление. Ты кричишь громко, надрывно, роняя слезы и зарываясь пальцами в копну собственных волос, крепко зажмуриваясь. Это просто кошмар. Сейчас проснешься.

Оставшиеся солдаты, что не уснули у ворот, не могут подойти к тебе, потому что тело пылает пепельным огнем, жаром обдавая человеческие тела, не давая возможности подойти ближе. Если тебе больно, значит больно будет всем.

Чонгук чистил шерсть своего смоляного коня щеткой, когда услышал дикий крик с площади. Сегодня напряжённый день, не смотря на праздник. Ждал ли он своей смерти? Он рос восемнадцать лет обречённым на нее, поэтому, наверное, да. Но Чон не боялся, смерть привлекала, может хоть там он сможет ощутить свободу, если уж суждено пасть от ведьминых рук.

Парень рванул из конюшни к месту крика, площадь пылала невысоким огнем, но не от костра, а от фигуры, чьи черты были трудноуловимы в неестественно темных языках пламени.
   
— Что вы творите!? — прокричал Чонгук отцу, — кто поджёг человека???
   
— Это та ведьма, сын, что грозилась придти за тобой в судный день.
   
Чонгук сжал рукоятку меча, что до сих пор покоился в кожаных ножнах, сделал шаг ближе и стал вглядываться в пламя.

Ты с каждым вдохом чувствовала, что боль отсупала, что твоя кожа не горела, не пылала колючим жаром, от которого боль как от двухсот переломанных костей и ты благодарна, что еще жива. Ведьмина кожа, потресканная как пергамент, из под тонких лоскутов которого горел жар преисподней, снова склеивалась, становилась гладкой. Тебе легчало физически, а морально ты уже давно была мертва.

Ещё сильнее зажмуриваешься, все еще роняя слезы, склоняя голову ближе к коленям и скулишь, как скулит сердце по любимой волчице.

В устрашающей с виду ведьме с каждой секундой появлялось что-то знакомое до боли, пока незваная гостья не приобрела вновь тот облик, в котором прибыла на праздник. Губы Чонгука разомкнулись в немом удивлении, а брови изогнулись жалостливой другой от боли за грудиной, там так пекло от обиды, что хотелось самому вырвать это злосчастное сердце.

— Так это ты... — больше парень ничего не вымолвил, остановившись метрах в пяти от ведьмы. Жгло так, будто он тоже пылал ведьминым огнем, что аж дышать становилось трудно.

Ты слышала знакомый бархатный голос, но молчала, потому что ком обиды сдавил сердце и горло, с трудом позволяя воздуху протисикваться в легкие. Ты жалостливый комок чего—то оголенного, как нерв, тронь и эта боль разнесется по всему телу, уничтожит, этого глава деревни и его люди добиваются. Подходят и грубо, до боли и синяков хватают обмякшее от горечи утраты тело, унося его в железную клетку, зная, что вообще-то железо для ведьм тоже опасно и если по неосторожности коснуться, оставит ожог. Стражи небрежно швыряют худое тело, заставляя спиной приложится к прутьям, снова вскрикнуть от боли и сжаться, продолжая спокойно ждать своей участи.
   
— Увезти её, — командует старец, указывая рукой на каменные дома, куда—то вглубь улочки.

Клетка уезжает на колеснице, народ может спокойно выдохнуть и пойти по домам, продолжая праздник завтра после заката, празднуя теперь не только восемнадцатилетие сына, но и победу над ведьмой.
   
— Теперь ты в безопасности, — отец улыбается, хлопает до сих пор растерянного сына по плечу, — завтра, придав её тело огню, я подарю тебе свободу, за восемнадцать лет терпения.