позже того момента, когда сонная мама влетает в кухню и сбивчиво говорит: бабушке плохо, принеси воды, помоги, помоги, помоги. и чеён несет, в любимой бабушкиной чашке, в спешке расплескав половину по дороге.
а потом бежит - так же быстро, как несколько часов назад - по пыльной тропинке вверх, до крошечных административных домиков, до медпункта и что-то объясняет, что-то говорит своим-чужим ртом.
в собственный дом дедушке приходится проталкиваться, приходится лавировать меж соседей, в спину охотно объясняющих, что стряслось, приходится пройти сквозь распахнутую настежь дверь, приходится обнаружить бабушку, всю опутанную проводами, окруженную всем медицинским персоналом острова в составе четырех человек. приходится потом сидеть на табурете, тут же, в комнате, в рабочей, рыбацкой одежде слушать, что нужна госпитализация, нужны условия, нужен постоянный профессиональный присмотр.
приходится сидеть и кивать раз за разом.
и ничего, ничего, ничего не говорить.
совсем к вечеру, к сумеркам, бабушка перестает хрипеть на каждом вдохе, перестает разговаривать и звать неизвестных чеён людей, и отходит к мирному сну.
комната заполняется общим на всех облегченным выдохом.
тихонько уходят на кухню, раскладывают документы, папки, снимают очки и белые халаты, рассаживают себя по стульям. крошечная мама ходит взад-вперед по тесной кухне, натыкаясь на услужливо подставляющиеся углы, пока ее мягко, но твердо не усаживают рядом с дедушкой.
вода гулко капает из крана в холодную раковину; на улице неразделимо гомонят люди. в кухне стоит, не осядая: вы все-таки подумайте о госпитализации. это нужно, в данном случае это правда нужно. мама медленно, как сквозь сон, переводит взгляд на чеён, вдруг охает, впервые за все это время замечая ее по-настоящему со всей перепачканной и попорченной одеждой, говорит:
- что с тобой? а ну быстро в душ.
и чеён идет, и только стянув наполовину футболку, вспоминает, что с ней сегодня произошло. что она должна была рассказать.
было ли это на самом деле?
после всего, что случилось с бабушкой днем и вечером, после въедливого как никогда запаха лекарств, утро, лодка, ветви, сплетшиеся над страшным, отвратительным, кажутся каким-то кошмарным, сумбурным сном.
