SUMMEREND

[ 5 ]

— Ну и что ты думаешь об этом всем? — Кэтти одним рывком, выдирая попутно и светлые волоски, содрала с моей исполосованной брови обтрепанный по краям пластырь. Тонкая розовая кожа под ним тут же взорвалась пульсирующей болью – приглушенным безэмоциональным «ауч» я обозначил, что Катарине лучше бы перестать играть в сестру милосердия.

— Я думаю, что пластыри с пони хреново влияют на мою репутацию.

У самой Катарины все пальцы в посеревшей от частых касаний медицинской липкой ленте – когда Кэтти поправляет прическу, на ее загнутые уголки липнут посеченные беспощадным солнцем волосы. Она загорелась идеей научиться крутить балисонг так же виртуозно, как я (чем в первый день вызвала у меня вспышку возмущения – между прочим, этому некоторые с шести лет учатся, а то и раньше) – но, к счастью для своей нежной кожи, кровоточащей от любого, даже случайного, соприкосновения с лезвием, быстро забросила это дело. Кэтти вообще стремилась попробовать в жизни все – но, если что-то не выходило с первого раза, моментально теряла к этому интерес и, восторженная, бежала за следующим блестящим умением, падкая на них, как сорока.

Наскучить Катарине было плевым делом. Я справлялся с этим ежедневно, а то и не по разу – но детка все равно возвращалась ко мне через пару-тройку часов, садилась, подогнув под себя ноги, и молча выжидала, когда я обращу на нее внимание. С радостной готовностью отвечала согласием на нехитрые Гленвудские развлечения вроде посыпания слизней солью, или попыткой подменить пленки на вечернем сеансе кино под открытым небом – но чаще утаскивала меня подальше от Своры, терпеливо обучая, как сворачивать косяки так, чтобы без особенного палева можно было замаскировать их в обычной сигаретной пачке.

Она была единственной, наверное, во всей Джорджии, кому я нравился расслабленным и смешливым – дурным, не без этого – но, по крайней мере, Катарина не осудила мое решение полностью отказаться от алкоголя. И скрашивала мою жизнь, как умела. Если для этого мне требовалось накуриться до красных глаз и глупой улыбки – что ж, так тому и быть. По крайней мере, это возвращало Кэтти ко мне день за днем, а я игнорировал все подвохи, и просто пытался быть счастливым.

— Я о том, что тебя твой собственный папашка едва насмерть не зарезал, - Кэтти помахала у меня перед глазами пластырем, и брезгливым щелчком отправила его на обочину. Свежего у нас не было – но порез уже давно перестал кровоточить: еще немного, и стянется в длинный тонкий шрам, навсегда украшая меня изломом на брови, от чего мое лицо приобретет извечно-саркастичное выражение.