SUMMEREND

[ 7 ]

Начиная с этой главы, в книге появляются описания действий наркотиков и последствия их употребления. Если такие темы являются для вас болезненными и неприятными – рекомендую не продолжать чтение. Берегите себя.


Одна вещь, которую вам нужно знать про кадиллаки: никогда не берите их с рук. Они хороши для винтажных фотографий; визгливых вечеринок на колесах, когда девочки стаскивают через майки бюстгальтеры, и отпускают их на свободу; неспешных сорок-километров-в-час поездок вдоль береговой линии под пальмами ЭлЭй – чтобы все точно заценили, как вы глупо, но красиво спустили деньги на такое ретро, как «Понтиак» бородатых годов. Ах, да. Вы можете быть безобразно богаты, и купить себе кадиллак за лимон хрустящих – тогда, быть может, покупка себя оправдает (ваш папаша все равно будет недоволен, потому что он-то не мог себе позволить катать семнадцатилетнюю бейби-мама на такой красотище, и им приходилось ютиться в дедовом пикапе прямо на стоянке перед сити-моллом).

Кадиллак Кэтти оказался не без сюрпризов – то, что я изначально принял за нежелание владелиц поднимать светлую брезентовую крышу, на деле оказалось ее полной неисправностью. Уолтер взбил дорожную пыль, тормознув прямо посреди дороги, когда крупные капли забарабанили по капоту и нашим макушкам с нешуточной силой – дождь не планировал останавливаться ближайшие несколько часов, а впереди не было и намека на придорожное кафе, или мотельный комплекс. Да даже захудалой фермы не было, до которой можно было бы доехать через высохшее кукурузное поле, до смерти напугав пожилую пару, что лет сорок уже не видала у себя в огороде гостей.

Моя самодовольная улыбка гасла с каждым последующим рывком крыши на себя – тонкие ребра стального каркаса больно вонзались в пальцы, когда я безуспешно пытался распрямить их: и я, и «понти» натужно вздыхали, разочаровываясь друг в друге все больше, пока, наконец, я не потряс крышу с яростным рычанием, признавая свое позорное поражение. Один-ноль в пользу этого голубого гремлина, и черта с два я буду чинить его со скидкой!

- Овсянку по утрам жрать надо, - Третий, недовольно поджав свои невероятные губищи, нескладным пауком выполз с водительского места, задумчиво поскреб почти в ноль выбритую башку, и принялся нарезать вокруг машины какие-то шаманские круги, невнятной испано-американской руганью уговаривая тачку не выпендриваться и послужить добрым людям. Но, то ли мы, с точки зрения «Понтиака», за «добрых» не сошли, то ли его характер оказался сильнее магии крепкого слова – крыша не поддалась и Уолтеру. Это совсем выбило его из колеи — усаживаясь обратно, он мстительно хлопнул дверью с такой силой, что машину качнуло.

С головой накрытая моей курткой, удивительно притихшая, Катарина на десятый раз пересчитывала самокрутки, нависнув над своими коленями так, что превратилась в походную палатку из потрескавшейся черной кожи и сырых на концах волос. Когда я высовывался в перед, чтобы выдать Уолту очередной раздражающий совет – мог разглядеть ее профиль. То, как она едва прикусывает верхнюю губу, забываясь и выставляя напоказ крохотные винтики брекетов. И то, как она коротко шмыгает, смешно сморщивая нос – в ее голове явно происходили непростые расчеты, осложненные тем, что никто из нас вообще не представлял где мы, куда едем и насколько хватит нашего запала.

Судя по тому, что единственным моим желанием было завалиться в кровать, а не съезжать с мокрого скрипучего сидения каждые метров двести, упираясь коленями в передние кресла, чтобы совсем не стечь на пол – энтузиазм мой слетал с той же скоростью, как и капли с лобового стекла: Тройка очень уж гнал по мокрой трассе, заверяя нас, что видит впереди просвет между облаков. Якобы, вот там-то дождь точно не идет. Повторял он это короткими интервалами в пять минут, как заевшая пластинка, и я сперва ругался, обзывая его самым тупоголовым попугаем, какого только встречал (в телевизоре, очевидно, и один раз – на какой-то карнавальной ярмарке, в погнутой клетке на столе у грустной и грязной цыганки) – а потом понял, что Уолтер просто устал, и если уж мы никак не могли его подбодрить, то лучше просто дать ему возможность выговориться.

Придорожный комплекс, состоявший из заправки, загнутого буквой «U» одноэтажного мотельчика и вереницы монстроподобных траков, косо занимавших и без того крохотную парковку, выскочил на нас из-за поворота, когда мы по большому крюку огибали хлопковое поле. Разрисованные бока прицепов рассказали о том, что еду никто не перевозит, снабжая Джорджию дешевой мебелью и прочим хламом, забивающим супермаркеты с пола до потолка. Отвечаю, если бы среди этих махин затесался бы хоть один фургон с продуктами – я бы выскочил из «Понтиака» в первых рядах, и полез вскрывать долбанную фуру: до того хотелось есть. А пить – и того больше.

- Я был прощен! – Третий выкатился из машины, бросив ее и нас поперек крохотного выезда (Кэтти, с руганью, пересела на водительское место, закрыла дверь, на которую Уолтер даже не обратил внимания, хоть и зацепился за ее уголок вывернутым карманом ветровки, и неспешно повела «понти» вдоль линии грузовиков, выискивая свободное местечко) – и, через слово поминая то Бога, то Черта, не определившись в религии от слова «совсем», вприпрыжку понесся до покореженного автомата быстрой выдачи еды. Если, конечно, соленые крекеры и сомнительного вида трехдневные сэндвичи вообще можно было отнести к категории съедобного.

- Если мы к нему не подойдем сейчас – он решит, что покупает только на себя, и крошки нам не оставит, - заметно повеселевшая с момента, как дождь прекратил косо стегать ее по щекам, Катарина обернулась ко мне, продолжая задумчиво перебирать пальцами по рулю.

- Или, мы можем оставить его здесь, а сами.., - я неопределенно махнул рукой в сторону трассы, предлагая Кэтти самой выбрать направление, в котором мы рванем, свободные, как мустанги. Она взглянула на меня искоса, солнечно-улыбчивая, и даже – мне показалось – задумалась на пару мгновений, но все же отрицательно мотнула головой.

- Мама говорила мне с незнакомцами не уезжать на край света.

- Кевин Баггер, очень приятно, - я, уже привычно не пользуясь дверью, выбросил себя через борт тачки, приземляясь как раз с водительской стороны и предлагая Катарине руку. Она тут же обхватила ее двумя своими, подскочила на кресле, вставая на него ногами, и прыгнула на меня сверху, едва не свалив на асфальт.

- Другое дело, Кевин, теперь – можно и свалить. Вот только позавтракаем.

- И выспимся, - я опустил Катарину на землю, но она продолжала крепко обнимать меня за шею, заставляя наклоняться и стоять эдаким нелепым жирафом. – Вместе.

Я знал, что она не из тех девушек, которых могут смутить такие шутки, и, кроме того, нашей двадцатки на троих хватило бы разве что на одноместный номер, или тот, что с большой кроватью: и каждый из нас догадывался, что в кресле придется спать не мне и не Кэтти. Бедняга Уолтер. Но речь не о нем, а о том, как Катарина моментально расцепила переплетенные у меня на затылке пальцы и хлопнула ладонями по все еще мокрым моим плечам, будто мы два фермера, что только что заключили чертовски удачную сделку.

- Умираю, как хочу «Читос».

И это все, что она сказала, взмахнув напоследок волосами, перекидывая их с плеча за спину, и, утанцевала, огибая разноцветные грузовики «змейкой», до трогательного несуразная в моей куртке, длинной ей в рукавах на целую ладонь. Видимо, тем человеком, что хоть немного заботился о сохранности единственной нашей собственности, должен был стать я – выдернув ключи из зажигания, я уныло, нога за ногу, поплелся в сторону Уолтера, ожесточенно пинающего автомат: ушлый малый не упустил возможности сперва вытрясти все, что плохо лежит, а потом уже платить. Как он собирался к этому прийти, кстати, та еще загадка – деньги-то были у меня.

- Исчезни, - предупреждающе выставив руку в мою сторону, посоветовал Уолт, и я, вправду, даже запнулся, не ожидав такого резкого поворота событий. – Сейчас покажу, как надо.

- Доламывать имущество? Слушай, мужик, если ты думаешь, что через колонию быстрее до дома доберешься – я пас.

- Вот и стой там, где стоишь, а лучше – сгинь с радаров: видишь, Кэтти сразу послушалась, - Катарина помахала из-за ближайшего трака, но тут же сложила руки на груди, недовольная, что брат не позволяет ввязываться во что-то веселое. Милое летнее дитя, уж я-то знал, что выходки Третьего тянут разве что на мелкое мошенничество, но никак не на забавы для всей семьи.

- И что думаешь, он будет делать? – Кэт встала так, чтобы видеть, как Уолтер выскребает из карманов мелкие монеты, пожелтевшие и вытертые на сгибах чеки, дырявые талоны на еду с прошлого года, и прочий бесценный мусор, какой только может переносить на себе мальчишка. Боком она прижалась к высокой кабине грузовика, чуть склонив голову на сторону, чтобы ужасающих размеров зеркало не закрывало обзор.

- Очередную придурь, видимо, – меня хватило ровно на три секунды недвижного стояния позади нее, в зеркальной позе подпирая треугольным плечом вмятины на торсе кузова, прежде чем прижаться к ней со спины, сходу запуская костлявые лапы под свою же куртку. Солнце вовсю палило над головами, но воздух оставался сырым и горячим, как и тело под моими пальцами – Катарина тихонько всхлипнула, когда моя плоская ладонь влезла за слишком свободный высокий пояс шорт и уютно устроилась на ее животе. Колечко пирсинга холодило самый центр ладони, там, где ямка, почти до щекотки, заставляя руку двигаться ниже, избегая неприятной скользкой прохлады.

- Тетка говорит – он гений, только в том, чего не надо, - Кэтти еще раз вздохнула, понимая, что я останавливаться не собираюсь, и хлопнула меня по костяшкам, чувствительно даже через плотную джинсовую ткань. – Руки, блин! Нашел время.

- Потом я усну, и хрена вы меня добудитесь до следующего утра... смотри, не отвлекайся, - Кэт дернулась, вытянула мою руку за запястье и, в качестве компромисса, прижала ее чуть выше ребер, крепко накрыв своей ладонью поверх. При всем этом – хорошая девочка – внимательно отслеживая каждое движение Уолта, который все так же раскладывал на ладони, потемневшие от воды и времени, центы.

Из-за угла мотеля показалась измятая жизнью и продолжительной ночной работой женщина лет сорока: плохо растушеванная линия оранжевого автозагара по краю челюсти, дешевое массивное золотишко на высохших руках гарпии, и давно вышедшая из моды прическа под Эмми Вайнхаус. Тройка моментально весь сжался, став ниже ростом на целую голову, скорбно опустил плечи и принялся вслух пересчитывать деньги, сбиваясь на полуслове, очень правдоподобно хмурясь и начиная по-новой: десять, пятнадцать, и еще двадцать пять... ой, десять, пятнадцать, - ну, вы поняли.

Он выглядел настолько озадаченным и жалким, насколько только может тянуть заплутавший голодный сиротка – и даже мне на некоем неуловимом уровне сострадания захотелось помочь бедняге, тоскливо и потерянно осматривающему парковку в поисках помощи. Серьезно, будь у меня зрение чуть лучше – подтвердил бы, что этот засранец даже вздумал реветь. Огромные глаза цвета мутного стекла всегда действовали на женщин одуряюще. Особенно на тех, чьи материнские инстинкты покоятся под треснутой плитой «проституция и венерические».

- Да у нее же самой ни цента, - разговора Уолтера с местной сестрой милосердия я не слышал, и все из-за грубой и беспощадной жадности, с которой я, как собака, дышал Катарине в висок, оглушая ее и себя головокружительной подростковой похотью – но девочка моя все равно как-то умудрялась следить за спектаклем одного актера, и понемногу отпихивать меня локтями.

- Можешь выбежать и представиться его опекуншей, извиниться за дурачка, да пожрать крошек из бардачка. Я не возражаю, - отвергнутый, я, наконец, отлип от Кэтти, ушел к грузовику напротив – сидеть, привалившись спиной к нагретому и остро пахнущему дорогой и теплой резиной колесу, и яростно грызть внутренние стороны губ. Наблюдать за Уолтом было почему-то стыдно и страшно – привыкший в любой момент ожидать от судьбы пинка, я не верил ни в его актерские способности, ни в то, что тетка не окажется копшей под прикрытием. Один вопрос «а где твои родители, мальчик?» — и не поможет никакое чудесное перевоплощение из недалекого сиротинушки в детину с квадратной челюстью и умением виртуозно материться на испанском.

- Ты вместо того, чтобы огрызаться, сам бы подумал – эти пять-десять долларов для нее могут быть дорогой к светлому будущему.

- И она их может отработать за пять минут, как только проснутся все эти дальнобои.

- А мы? – Катарина уместила руки в низких карманах куртки и закрылась, прикрывая себя едва ли не до середины бедер – сплошной кокон осуждения.

- А мы не можем, - я крепко сжал челюсть, и принялся гонять слюну под языком, намереваясь плевком поставить в разговоре точку, но меня, и открывшую было рот Кэтти, спас Уолтер, выбежавший с другого конца грузовика, не прекращающий тараторить бесконечные благодарности, уже, видимо, в пустоту. Пола его растянутой футболки, край которой он держал в руках на манер рыболовной сети, провисала под тяжестью матовых от пыли банок колы, упаковок M&M's, и целого вороха хрустящего пищевого мусора в ярких обертках. Кажется, у нас намечался такой пир, что повторения ждать придется аж до Хэллоуина.

- Ну, добытчик! – я мигом снялся с места, освобождая Уолта от груза одной жестяной банки, сорвал ногтем язычок «открывашки» - кола, с шипением, окатила мою руку, видимо, не выдержав забегов на короткие дистанции с Тройкой. Пришлось слизывать сладкую шипучку с запястья, впрочем, не без удовольствия. Кто ж знал, что, если хочешь пить – никогда не бери газировку? После пары глотков жажда ощущалась в три раза сильнее.

- Можешь звать меня «папочка», - ухмылка с лица Третьего была моментально стерта тяжелым подзатыльником – тот обиделся, и ушел к машине, раскладывать наши богатства на багажнике, не иначе как – любоваться.

- Я это есть не стану, - Катарина попыталась кричать мне в спину, но все же догнала и повторила фразу еще раз, как умственно-отсталому, еще и опережая меня на полшага, чтобы взглянуть в наглые глаза. Какую вину я должен был ощущать и за что? – если Уолтера устраивает притворяться идиотом, чтобы выманить еду, а проститутку – давать деньги несчастным и обездоленным (это мы), то почему меня должна терзать тупыми когтями совесть? Кэтти так, очевидно, не считала.

- Хорошо, - я всучил ей банку, отогнал Уолтера от снеди и щелчком пальцев указал ему на то, что надо бы раздеться. – Тогда купи у меня что-нибудь. Будет честно: ты же не спрашиваешь у ларечников, откуда у них товар, так?

- Так, - Катарина, уже понявшая, к чему я клоню, уткнулась кулаком в талию, из-за этой позы слишком становясь похожей на мать. – Поцелуи не продаются.

- И хорошо, а то я вогнал бы тебя в долги. «Читос», газировка и... Любишь «Вагон Виллз»? – класс, и два «вагона». С вас, - я поскреб подбородок, сильно откинув голову назад, как в карикатурном кино. – Один косячок.

- А вот и нет! – Кэтти ощетинилась. – Грабеж. Один на двоих, золотце, и можешь забрать свой «Вагон Виллз»: тебя вечно на сладкое пробирает, как надымишься.

- Продано девушке с потрясающими коленями, - я бы хлопнул Кэт по ладошке, но был слишком занят связыванием из футболки Уолтера подобия авоськи, чтобы перенести еду куда-то подальше от, начинавшего жарить с нешуточной силой, солнца.

- Отстань от моих коленей! – она рассмеялась, прикрывая рукой ноги так стремительно, что выплеснула еще немного колы на асфальт. – Футфетишист.

- Вообще-то, футфетиш – это когда стопы нравятся, ты не.., - под моим озадаченным взглядом Уолтер тут же побагровел, выплюнул ядовитое «можно подумать, ты на порнхабе меньше времени проводишь», и посчитал правильным застегнуть ветровку до самого носа, скрываясь от моих развеселых глаз.

***

Неоспоримым плюсом таких вот клоповников было то, что на мои фальшивые права едва взглянули, с равнодушием выдав ключи от номера в обмен на пятнадцать баксов и возмущенную тираду с моей стороны на счет форменного обдиралова (измученный бессонницей консьерж заставил меня заткнуться одним намеком на то, что по трое тут не селят, и ключик, мол, может остаться на гвозде, а я – без своей пятнашки). Минусом были, собственно, клопы. Едва переступив порог номера, я ощутил на себе их голодные взгляды из всех темных уголков, обещавшие мне веселенькую ночку, а, может, и парочку болезней.

Уолтер, швырнувший еду на низкий косой трехногий столик (крепко прижатый к стене, он даже не пошатнулся) прямо так, в футболке, выудил из кармана пакетик со сладостями, резко разорвал его по краю, и конфеты разноцветными блошками запрыгали по кровати: наперебой с Кэтти они кинулись их собирать, тут же запихивая за щеки, соревнуясь, кто больше и быстрее натаскает. До икоты обпившийся газировки я, не обращал на их ребячество никакого внимания, озабоченный тем, как бы поплотнее закрутить жалюзи, лишая комнату солнечного света.

Все было совсем не по-людски: выбор был или открыть окно, и тогда жалюзи собирались гармошкой на его углу, или плотно все прикрыть и остаться в спасительной голубой полутьме и, наполненной запахами лежалого белья и пыли, духоте. Единогласно решив, что на солнце насмотреться еще успеем, мы сдвинули две узкие койки, вплотную столкнув их друг с другом – и я тут же, как король, завалился на середину, даже не снимая обуви: повозись я с кроссовками хоть секунду, пришлось бы ютиться где-то с краю. В целом, в делении мест не было никакого смысла – каждый из нас больше напоминал выжатый лимон, нежели человеческого детеныша, так что нам не оставалась ничего, кроме как попытаться заснуть как можно быстрее.

Я возился долго, проваливаясь то в беспокойный сон, то выныривая из него с сиплыми вздохами. В загривок мне влажно дышал Уолтер, а Катарина проснулась лишь раз: долго молча смотрела мне прямо в глаза, различая в них смутную тревогу и, то ли слишком сонная, то ли просто несумевшая найти нужных слов, уснула с рукой на моей щеке, еще с минуту осторожно поглаживая пальцами по двухдневной колючей щетине. Меня же накрыло такой паранойей, что вздохнуть было страшно.

Такое бывало и раньше, когда начинала отпускать травка, и, если в Гленвуде мы с Кэт старались постоянно поддерживать состояние миролюбивой эйфории, то здесь, далеко от дома и с десятком джойнтов на ближайшие попробуй-угадай-сколько дней, выпендриваться не приходилось. Около часа я терпеливо ждал, когда меня перестанет трясти, и холодный пот высохнет, позволяя телу, наконец, согреться. Боролся с желанием ухватиться за телефон, как за последнюю соломинку, и отзвониться родным. Мне все казалось, что по нашим следам уже едет отряд копов в скверном расположении духа, и лучше бы нам признаться в том, что нам напросто осточертел гниющий городок, прямо сейчас – тогда и искать не станут, хоть и проклянут до седьмого колена.

Мыслей в голове было так много, что они начали друг другу мешать, и, лишенный возможности проговаривать их вслух, я метался, зажатый двумя телами, пока не выбрался из кровати с четким осознанием, что сон мне уже никак не поможет – закрывая глаза, я проваливался в водоворот мрачных образов, липко обволакивающий меня с ног до головы.

Тумбочка у стены, обрушившись на меня неприкрученной дверцей, поделилась со мной потрепанной Библией, огрызком карандаша и массивной цепочкой со звеньями, темными от засохшей крови. Не спрашивайте, чем я думал, когда нацепил ее на себя, не думая – но так мне казалось, что я защищаю серебром горло, не позволяя духоте и панике придушить меня с концами.

Еле взгромоздившись на слишком узкий подоконник, отделив себя от Уолта и Кэтти, трогательно прижавшихся друг к другу спинами, я принялся записывать все, что кипело в моей голове, выплескивая на страницы Библии свой параноидальный бред, большая часть которого неожиданным для меня образом, превратилась в оглушающие страхом мысли о том, что закончится лето, и Катарина вернется в свою Кали-мать ее-форнию, и даже ее умение писать по сотне сообщений в секунду, не позволит мне вот так наслаждаться ею всей. Это было так жутко, так безысходно, что, пока меня окончательно не отпустило, я вгрызался в костяшки зубами, чтобы не завыть.

К обеду небо вновь заволокло объемными облаками, иссиня-черными по кромке, но безветренная погода не несла в себе прохлады и свежести грядущей бури – только замершую в ожидании грозы горячую землю и застоявшийся воздух. Во внутреннем дворике мотеля кто-то еще, видимо, со вчера, надул маленький, разрисованный глупыми мультяшками, бассейн – и теперь в нем, наполненном теплой дождевой водой, плескался загорелый малыш лет трех. Его мать стояла ко мне спиной, и все, что я мог оценить – так это ее изящный прогиб спины и широкие бедра чистокровной мексиканки. Несмотря на то, что пацан был криклив и весел, и, то и дело, старался попасть брызгами в девушку, она смотрела подчеркнуто в сторону, и изредка переминалась с ноги на ногу, вместе с позой меняя и руку, в которой держала сигарету. И тут я понял, что курить мне хочется до щекотки в горле.

Она заметила меня в ту секунду, когда я перелезал через окно, слишком шумный и длинный для таких трюков: даже улыбнулась, понимая, что сейчас я пойду к ней, выпрямилась, и зачем-то надела большие темные очки, сняв их с ворота беспощадной к мужским глазам маечки. Синяк на скуле я все равно уже успел разглядеть – к чему была эта маскировка, осталось неясным.

- Какой бойкий. Тебя как зовут, щегол? – судя по тому, как девушка при моем приближении закрылась и крепко сжала ноги, я посчитал нужным сперва расположить к себе ее малого – а через него, может, и сигарет настрелять. Парнишка был кудрявым и светлоглазым – не разбери, что в нем намешано, но очень славным, улыбчивым, каким бывают только детишки лет до пяти. Мой Юджин уже понемногу превращался с серьезного маленького мужичка, и не был таким простодушным.

- У мамы спроси, - не переставая улыбаться, очень надрессировано ответило мне дите, и окатило водой, метко отбив ее ладошкой. Я уже пожалел, что присел перед этим бесом.

- Извинись перед мальчиком, Колин! - на вид ей самой было лет двадцать, и это снисходительное «мальчик» меня обидело до глубины души. Не поднимаясь с корточек, я плеснул в пацана в ответ, и, пока он хохотал, нарезая небольшой круг по бассейну, оценил мексиканочку снизу, задержавшись взглядом на расписанных мехенди кистях.

- Готов проигнорировать «мальчика», сестра, за пару сигарет. Угостишь? – мексиканка приспустила очки на кончик носа, заценила мою разбитую морду, россыпь татуировок на животе и руках, и, кажется, признала во мне такого же выходца из гетто. То, как она прикрывала ссадины на предплечьях и заметно сжималась под моим взглядом, говорило только о том, что в цветных неблагополучных районах девчонок поколачивают так же, как у нас, среди «белого мусора».

То, что я не приближался к ней, благоразумно вернувшись к бассейну и плесканию с мелким, после того, как получил свои сигареты, сделало свое дело: я узнал, что девушку зовут Джесси, что она считает очень милым, что я путешествую с любимой деткой (об Уолтере я умолчал, посчитав, что его присутствие объяснить будет несколько сложнее), и посоветовала всегда пользоваться резинками – потому что Колин, конечно, лучший ребенок на свете (который был раскручен и плюхнут в бассейн, потому как пытался вскарабкаться по моей ноге, больно хватаясь за все подряд), но вот беременность в семнадцать никому не нужна.

- Ты очень стараешься быть похожим на гангстера, - Джесси обвела пальцем меня от макушки до пояса, напоследок ткнув сломанным ногтем в сторону моей новой цепи. – Зачем?

- Так меня боятся. И даже не приходится распускать руки, чтобы все знали свое место.

- Девушке своей тоже место указал? – она сощурилась, глубоко затянувшись, и взгляд ее стал жестким, а возле губ залегла глубокая печальная складка.

- При чем тут она и улица? Нет, там... другое, - я провел мокрой рукой по волосам, взлохматив их и приведя в полный беспорядок. Черт, а ведь и правда: какое такое «другое», дурень ты деревенский?

- Вот, когда смущаешься, сразу видно, что ты за человек, Кевин. Не позволяй гангстеру из гетто однажды пристрелить этого славного малого. И, кстати, - она помолчала, дожидаясь, пока я выниму Колина из бассейна и передам ей на руки. – Ты же в курсе, что это собачий ошейник?

Ну, конечно. Как иначе.

Обратно в номер я возвратился тем же путем, что и вышел – Катарина уже проснулась, сидела в кресле, закинув ногу на ногу и слегка покачивала ступней, перелистывая истерзанную мной Библию. Когда я спрыгнул с подоконника, она вскинула голову и закрыла книгу: после хлопка, в косом луче солнца, пробившего себе путь через погнутую планку жалюзи, затанцевали пылинки, сорвавшиеся со страниц.

- С кем болтал? – тихий тон ее голоса совсем не был реверансом в сторону мирно сопящего в свою ладонь Третьего. Я видел, что Кэтти едва ли не трясется от ярости, и посмеялся над этим, не веря, что мы вообще заводим такой разговор.

- Познакомился с соседкой, просто девушка.

- Я бы использовала слово «шлюха» - вы с Уолтом просто мастера цеплять себе каких-то кошелок.

Я проглотил колкую обиду за Джесси, но начни я защищать случайную знакомую – проблем не оберешься. Поэтому вдох. Выдох.

- Лапуль, ревность не твой профиль. Закругляйся.

В ответ она обожгла меня взглядом, полным такой первобытной ненависти, что я даже восхитился на мгновение – пока не понял, что это пламя надо гасить и в состоянии спички. Катарина со злостью хлопнула книгой о столик и спрятала лицо в ладонях и волосах, склоняясь лбом едва ли не к самым коленям. Чтобы проникнуть под этот шатер, мне пришлось сесть перед ней на корточки и молча ждать, пока она не обратит на меня внимание, устав от того, как я медленно перебираю длинные пшеничные пряди, заправляя их ей за уши.

- Я проснулась, а тебя нет. Не хочу так больше.

- Ну, детка!.. - я потянулся к ее губам, но Кэтти ловко перехватила звенья цепочки на моей шее, закручивая их в захват, пережимая и свои пальцы, и мою глотку, до красных пятен.

- Никогда больше, Кев. А теперь – гавкни.