Малахитовое сердце

........

Сердце ее — маленький сгусток тепла: ничего необычного, такой есть почти у всех, но без него становится всё-таки непривычно. Не холодно даже — скорее, просто зябко, неуютно, слякотно, точно бежала куда-то поутру, боялась опоздать, а потом наступила в оставшуюся от зимы лужу, поняла, что стоишь в той босиком, вокруг бесится солнце, осуждающе косятся люди, играют с костлявыми деревьями длинные апрельские тени, а в голове гаснет тусклый огонек намертво разбившегося рассудка: и куда ты гналась? Зачем? Ради чего? Кто вообще занес тебя в этот город, год, мир?

Коридоры Драконьего Подземелья не темны — здесь достаточно света, чтобы навсегда отлучиться от страха загробного прихода. Наговоренная луна, провисающая под клычными сводами, бесконечно огромна, всегда полна, застывает в четырнадцатую полночь, повторяющуюся круг за кругом, мигает белым, песчаным, матовым, никогда никуда не уходит, спит.

Шаги звонки, отражаются от каждого застенка, выдают с головой тем, кто не так уж и хочет о ней знать; в Драконьем Подземелье как будто бы нет ветров, но стоит только Эмме затеплить свечу, как та тут же тухнет: наверное, дело даже не в ветрах, думает она. Просто кто-то невидимый постоянно ходит рядом, сторожит, прикладывает палец к черным губам:

«Тш-ш-ш, что ты? Здесь не то место, где можно разводить огонь. Здесь — плачут мертвые. Мертвые не могут коснуться огня, мертвым лучше бы вообще никогда не помнить огня. Поэтому не надо, оставь, не дразни их, не делай».

Эмма верит, что здесь обязательно должны водиться те, кого нельзя разглядеть: и совсем не важно, хотят они показаться на глаза или нет; Господь, быть может, и повелел пространству подчиняться самым сильным из людских желаний, но и люди здесь — не люди, и земля — не земля, а одна сплошная пустота, где раны зияют черными провалами и никогда не приводят к смерти, пепел осыпается табачным вскрытием на обескровленную ладонь, да и земной Господь, грустно то или нет, не имеет на самом деле ни мемории, ни тризны, ни власти.

❣

Она говорит, что не боится его, и она не лжет: просто иногда, когда память выталкивает на поверхность обломанные осколки растоптанного солнца, ясного василькового неба, пролитого на кожу тепла, девочку начинает пугать в равной степени всё.

В такие дни, моменты, часы — в Драконьем Подземелье нет времени, здесь никто не повторил стрелок и циферблатов, воздух ломается черными дребезгами, материя вовсе не так материальна — ей хочется отдать за свое искупление не столько сердечный клапан, сколько прежде драгоценные витражные воспоминания; она бежит по абсолютно одинаковым тоннелям, смотрит, как на пол проливаются кровью тени, глохнет от шепотов, что вьются внутри и снаружи.