Дебора Моггач "Тюльпанная лихорадка"

София

Всем этим простофилям нужны тюльпанные луковицы.

Петрус Гондиус, 1621 г.

В дверь постучали. На пороге стоял Геррит, слуга Яна, и протягивал мне письмо.

– Что случилось? – У меня упало сердце. – Что-то с Яном?

– Нет, госпожа.

Геррит – сама невозмутимость: всегда хмурый, флегматичный, с ничего не выражающим лицом. Он был родом из Маркена, где крестьяне всю жизнь вяло копошатся в густом тумане. Ничто на свете не могло пробудить в нем любопытство, и я была ему благодарна за это. Я дала Герриту на чай. Он ушел, и я открыла письмо. Наверное, Ян передумал. Не стал ввязываться в эту авантюру.

«Уничтожь это письмо, когда прочитаешь». Я ошиблась. Ян писал, что ночью пытался ограбить садовода. Разумеется, одно преступление влечет за собой другое. Но ему помешали. Хозяин проснулся. К счастью, Яну удалось сбежать. «Нам придется купить луковицы».

Что ж, это проблема, но мы справимся. Нужно раздобыть побольше денег. Мы должны купить как можно больше луковиц, чтобы расширить бизнес и возместить неизбежные потери. Поднявшись наверх, я открыла шкатулку с драгоценностями. Жемчужные серьги, жемчужное ожерелье, сапфировые браслеты и подвеска. Не так уж много. Корнелис всегда был щедр ко мне и к моей семье, однако не любил разбрасываться деньгами, когда речь шла об украшениях. Его не интересовали безделушки. Он предпочитал тратить средства на картины, на обстановку комнат, на одежду. Главным образом, на свою. В этом отношении он был на редкость расточителен. Помню, как я удивилась, впервые заглянув в его бельевой шкаф и обнаружив, что он набит вещами. Тридцать подштанников, семьдесят рубашек, двадцать пять воротничков, сорок пар гофрированных манжет, тридцать брыжей, девяносто носовых платков... Ящики буквально ломились от белья. На прошлой неделе пришлось вызвать плотника, чтобы подтянул петли.

Я взяла из шкатулки несколько вещей и положила на кровать. Заложить все сразу было нельзя – Корнелис мог заметить, – но я собиралась тайком вынести их из дома. Вошла Мария. Разумеется, она знала о нашем плане. В конце концов, все вертелось вокруг нее. Она согласилась, но, кажется, до сих пор не могла прийти в себя. Я рассказала о неудачном ограблении. Мария посмотрела на драгоценности, рассыпанные на покрывале. Вид у них был скромный и даже жалкий, словно у маленьких птичек, подстреленных неумелыми охотниками.

– Мне страшно, – пробормотала она.

Странно было слышать это от Марии. Ее всегда отличали трезвый разум и практичность. Я сделала вид, будто не поняла.

– Не волнуйся, денег хватит, – заверила я. – Мы накупим еще луковиц и заработаем гораздо больше.

– Я опасаюсь не этого.

Наступила ночь. Я вышла во двор. Цветы вдохнули в меня смелость. Нет, я не боялась вкладывать в них деньги, хотя знала, что их пышная красота быстро отцветет. Они были красивы, но бесчувственны. Что они знают о суетности жизни, о тщетности наших желаний, – они, пришедшие в этот мир, чтобы распуститься и сразу умереть?

Я остановилась, вдыхая их сладкий запах. Любовь к цветам невинна и чиста – в ней нет выгоды или корысти. Но тюльпаны являлись исключением: как только я начинала думать о них, во мне вздымалась жаркая, постыдная волна жадности и похоти. Я говорила себе: на следующий год посажу здесь несколько тюльпанов. И лишь потом поняла, что следующего года уже не будет.

Я расхаживала по двору как обреченная узница. В темноте под ногой у меня что-то хрустнуло. Готовясь к замужеству, я часто слышала пословицу про улитку: мол, она хорошая домохозяйка, потому что всегда носит свой домик с собой.

А теперь на одну улитку стало меньше. Она исчезла, и ее домик тоже.