Στην αφθαρσία

Раздвинуть её ноги

Я не дал ей отстраниться, когда она попыталась сделать это. Ногой резко придвинул ее стул к своему, руками притянул ближе ее лицо. Мне нравилась теснота между нами, нравилась матовая кожа Рене, соблазнительный запах пралине и яблочного дерева ее духов. 

Впрочем, она не останавливала меня более, лишь несмело поддавалась моим рукам. В голове пролетела мысль, что ей нужно это. Сколько этой девочке, девятнадцать? И у нее никогда не было близости с парнями. Что ж, неудивительно, что ее опору и волю так легко сломить, девичье тело явно нуждается в ласке и похоти. Это нужно каждому человеку, каким бы святым недорогой он ни был.

Я плавно углубил поцелуй. И наплевать было на взгляды, что я ощущал на нас. Да, мы, вероятно, выглядели несколько одержимо друг другом, но по этой же причине нас не волновало всеобщее осуждение.

-Дан... - промычала Рене в поцелуй. - Мы... не одни... и... на нас смотрят.

По крайней мере, не волновало меня.

-Именно поэтому мы идем домой. - твердо ответил я.

Она не стала ни уточнять, ни возражать. И то было слишком сладко, чтобы быть правдой. Но таковым было. Расплатившись, мы ушли и уже через несколько минут были дома.

Я ощущал специфические восторг и эйфорию от внезапной перемены ее настроения. От наконец-то появившегося в ней желания, нужды в мужских руках. В моих руках.

Без слов я пригвоздил Рене к стене, руками блокируя пути к отступлению, через которые она могла бы ускользнуть. И едва ли не задохнулся от счастья, когда она робко и осторожно положила руки мне на грудь, девичий взгляд устремился вниз. Я приподнял ее голову за подбородок, заставив смотреть в мои глаза. Она выглядела смущенной и неуверенной. Я упивался этим видом. И пусть зрелище было несомненно прекрасным, я не мог лишь смотреть. Не хватало сил сдерживать всесокрушающее желание коснуться ее во всех местах.

Я снова впился в ее мягкие губы. Отчего-то чувствовал себя животным — хотел ее так сильно, что боялся разорвать на куски, как бы безумно это не звучало. Мне было бесконечно мало. Терпение висело на волоске. И этот волосок ослабел и знатно поседел, когда она тихо, протяжно застонала. И я понял, что вот-вот и он вовсе оборвется. Достаточно ей снова прошептать мое имя или коснуться меня смелее, и я сорвусь к чертям.