Обрати на меня внимание

Часть 25

 У Антона не плывет перед глазами, не мерещатся галлюцинации, как это бывает в фильмах или особо эпичных книгах. Разве что в голове шумит и легкое ощущение прострации, словно мир перед глазами какой-то чужой, что ли, и ты к нему еще не привык, хотя знаешь давным-давно. Он делает пару глотков подряд, как это делают крутые парни, желая хоть так самоутвердиться в своих глазах, но заходится в приступе кашля, а глаза начинают слезиться. Отставив бутылку, парень бежит к раковине, выплевывая содержимое, которое не успел проглотить, и закусывает тем, что попадается под руку. Возможно, сухие листья для заварки зеленого чая не считаются пригодными для употребления, но это вовсе не смущает, когда во рту стойкий горький вкус, а внутри все выворачивается наизнанку, словно он выпил не коньяк, а кипяток, который обжег изнутри, а после в груди саднит еще какое-то время. Крутой парень. Очень крутой. Невъебенно просто! От злости на самого себя Антон ударяет кулаком по кухонной тумбе и позволяет себе осесть на пол, просто выйти в центр комнаты, усесться и смотреть в окно напротив. В голове вдруг становится пусто. Совсем. Взгляд блуждает от макушек деревьев, с которых давно осыпалась листва, до крыш высоток, но в итоге возвращается к луне, которая взошла так рано. Или он тут так давно. Он не помнит, во сколько пришел, не знает, как давно тут находится, но уверен, что темнеет в их городе рано. Снова луна закрыта тучами... а я ведь думал, что они расступаются. И луна снова сияет. А ведь наоборот, на самом деле... тучи никогда не расступаются насовсем, только луна время от времени выглядывает. Антон неуверенно цепляет бутылку пальцами и остервенело прижимает стеклянное горлышко к губам, когда перед глазами снова возникает скорчившийся от боли Арсений Сергеевич, который ведь и не заслуживал такой подставы с его стороны. Зашел слишком далеко, но хотел же как лучше. Тебя вот он ни разу не ударил всерьез, только легонько, в шутку, по плечу там или подзатыльник отвешивал за косяк... но не со злобы, как я. Если бы он меня ударил — я бы не простил. И он не простит, наверное. Еще один ярлык «проебано». Шастун резко и зло проводит по волосам рукой, взъерошив их, и рычит, переходя на то ли крик, то ли отчаянный вой. Он со всей силы обнимает себя руками, так, что даже больно, а безумный оскал окрашивает губы, когда он смотрит на луну, чуть покачиваясь взад-вперед. Опять все испортил. Ты только это и умеешь, да? Взгляд цепляется за острие ножа, который чуть-чуть свисает за пределы кухонной тумбы. Антон пытается отвести взгляд, но не в силах этого сделать. Он сдирает с себя футболку, царапая кожу на ребрах, и хватает нож, приставляя к уже старому и зажившему шраму на ключице. Антон сидит на коленях, зажмурив глаза, и пытается надавить чуть сильнее, но решимости не хватает. А раньше было проще. Ты настолько жалок, что не можешь даже сделать себе больно. Арсу можешь, а себе нет. От себя еще не тошнит? Блять, я никогда не закончу общаться сам с собой. Злые слезы просачиваются сквозь дрожащие ресницы, когда он плавно отводит нож от ключицы, где медленно расцветает одинокая красная капля. Антон сжимает рукоятку в крепкой хватке, такой, что сразу под запястьем выступают бледно-голубые вены, по которым он никогда не решится полоснуть лезвием. Телефон, лежащий на столе, вдруг начинает вибрировать, а экран наполняет погруженную во тьму комнату бледным светом. Антон много раз моргает прежде, чем подняться на дрожащие от выпитого алкоголя ноги. На экране высвечивается «Катя». Он грустно улыбается, проводя пальцем по сенсору, отклоняя вызов. Что бы она сделала, если бы видела меня сейчас? Наверное, это отразилось бы на моем здоровье. Экран гаснет, и Антон, подцепив пальцами бутылку, чуть не выронив ее, забирается с ногами на середину стола, как любила делать его подруга, садясь спиной к окну и задирая голову к потолку. На нем раскинулась целая игра теней из-за ветра, покачивающего деревья за спиной, узор в свете луны отражался на белом покрытии. Когда-то он сидел тут с Катей, смотрел на тени и пил дорогое красное вино. Теперь он выжирает дешевое пойло в одно горло. Ирония. Телефон рядом вдруг вспыхивает мягким сиянием и на экране крупными буквами высвечивается «Арс». Антон роняет бутылку, но она приземляется рядом, на стол, ругаясь и матерясь, он поднимает опрокинутую вещь и подмечает, что вся его штанина залита противно пахнущей жидкостью. Блеск. Антон сглатывает, сжимая в руке телефон. Ему так тяжело решиться хоть на какое-то действие, что звонок просто обрывается, и на экране всплывает «1 пропущенный вызов от...». Шаст делает глоток коньяка, ощущая, что это поможет, но, вообще-то, нихера. Телефон вдруг снова загорается, и Антон считает, что это знак. Не размышляя ни о чем больше, он моментально отвечает и молча вслушивается во вдохи и выдохи по-ту-сторону. — Антон?.. — немного хриплый, словно ото сна, голос заставляет вздрогнуть и зацепить рукой лежащий рядом нож. Мальчишка с задумчивым видом берет его и крутит в одной руке, поглядывая на блеск лезвия в свете луны. — Извините, я не хотел, — выпаливает он раньше, чем следует хоть какое-то продолжение. Спустя секундную паузу, раздается неуверенный смех. — Хороший удар, не ожидал, — комментирует Арсений, заставляя тело Антона напрячься, и мальчишка начинает нервно покусывать губы, чуть хмурясь. — Вы... в порядке? — решается он, крепче сжимая рукоять и как-то на автомате поднося лезвие к ключице, которая все еще оголена, ведь футболка так и осталась валяться в конце комнаты. Кончик ножа послушно утыкается в область между двумя полосками шрама. — Ну, компресс делать пришлось, — преувеличенно весело говорит Арсений мягким тоном. У Антона по телу рассыпается стая неприятных мурашек, и он растерянно размыкает губы. Ты сделал ему больно, а он делает вид, что все хорошо. А ты так не можешь. Блядь. Антон зло замахивается и рассекает воздух ножом, не глядя. Если честно, он ожидает, что лезвие пройдет рядом, но оно задевает кожу и легко вспарывает ее, мгновенная боль заставляет его тихо вскрикнуть, но на смену тут же приходит приглушенная, заслуженная. — Что ты там делаешь? — голос становится серьезнее, и Антон удовлетворенно ведет кончиками пальцев по плечу, они тут же натыкаются на влажную горячую жидкость, которой пока совсем немного. Не так и больно. Не страшно даже. — Ничего, — спешит он ответить, откинувшись спиной к оконной раме. — Вы злитесь на меня, да? — вздыхает он, крепко сжимая рукоятку и игнорируя выступившие капельки крови, которые он легко смахивает, только сильнее размазывая. — Нет, Антон, — устало вздыхает преподаватель, судя по всему, переходя из комнаты в комнату, если он правильно расслышал звук закрывающейся двери. — Я бы злился, — счел нужным сказать Антон, задирая голову и жмуря глаза, представляя уютного Арсения в какой-нибудь растянутой домашней футболке и джинсах, в каких-нибудь смешных полосатых носках, с растрепанными волосами. — Вы не можете не злиться, вы же не робот, — добавляет он, улыбнувшись собственной мысли. — Ладно, раскусил, злюсь. А ты как хотел? — у Антона все холодеет внутри. — А почему тогда звонили? — проглатывая ком в горле, спрашивает Шастун, а у самого на глазах выступают слезы. Ну он же понимал, зачем вынуждал озвучивать. Конечно, злится! Наверняка, просто ненавидит. Антону от этой мысли так нехорошо, а в сумме с алкоголем он вообще не следит за тем, что творит, и, приставив нож к коже, начинает медленно вести вниз. Больно. Очень, очень больно. Но он сам заслужил. Порой Антон ненавидит сам себя. А еще он — королева драмы. — Потому что знаю тебя, дурака, сделаешь еще глупость какую, — как-то слишком спокойно говорит Арсений, а юноше вдруг кажется, что он стоит где-то рядом и наблюдает за ним, возможно, оттого рука дрогнула и он сильно вгоняет лезвие под кожу, тихонько заскулив, тут же откидывая нож на пол и хватаясь за ключицу. Сквозь пальцы сочится кровь, а он чувствует разошедшиеся в стороны стенки раны, как бывает при глубоких порезах. — Да что ты там, блин, делаешь?! — возмущенно выпаливает преподаватель. — Ничего! — истерично выпаливает Антон, стягивая с рядом стоящего стула футболку, которую все равно планировал выкинуть, и прижимает ее к образовавшейся ране. — Почему я тебе не верю? — настороженно задается вопросом мужчина. — Потому что злитесь на меня? — предполагает Шастун, стараясь прижать ткань как можно сильнее. — Не утрируй, я не девчонка-подросток, чтоб припоминать тебе это каждые пять минут, — фырчит преподаватель. — И, кстати, извини, что затронул для тебя ту больную тему... — намекает он на шрамы. — Забей... те, — добавляет Антон, а услышав «ладно, давай, до завтра» тут же отключает вызов и разрешает себе промычать сдавленное «амргм-м-м». Он включает свет, становится у зеркала и убирает местами пропитавшуюся красным футболку. Жутко, если честно. Неровный порез с очерченными краями выглядит так, словно его полоснуло осколком в какой-нибудь аварии, а не он нанес его сам, а рядом расположилась царапина поменьше, почти не кровоточащая, но длиннее предыдущей. Антон коряво накладывает бинт, завалявшийся в тумбочке Кати, зачем он был ей нужен — он предпочтет не спрашивать. Он попытался до этого обработать рану коньяком, но после первой капли она зашипела так, что желание отпало моментально. Сделав перед сном еще глоток, он завалился в постель и быстро отключился. Четверг он прогулял. К черту пары, все равно расписание ему не нравится: политология, матан, инглиш и на кой-то черт физ-ра. Он встает лишь для того, чтоб позавтракать и лечь обратно. Голова болит после выпитого, а во рту пересыхает, но все не так плохо, как он считал изначально. Бинт он на всякий случай меняет, для чего приходится отдирать прошлый, прилипший к запекшейся крови. Так себе ощущения, тем более с утра пораньше. Пары проходят хорошо, потому что мимо.