Обрати на меня внимание

Часть 22

Антон действительно впечатлен настолько, что все его силы поглощены эмоциями, из-за чего он едва переставляет ноги, тяжело дыша и останавливаясь на крошечные перерывы. Арсений все это время идет следом, в некоторые моменты, когда ему кажется, что этот оболтус точно завалится набок, хватая его за плечи или торс. — Антон, хватит выеживаться, — просит его мужчина, в который раз порываясь помочь ему преодолеть лестницу, но мальчишка всякий раз капризно шарахался в сторону от любого жеста. Ну вот и во что это все вылилось? Антон, ну блять, ты оторвал человека от дел своими мелкими проделками, а теперь попробуй тактично его выпроводить. Ну это же неправильно, Арс наверняка хочет свалить отсюда, но он такой человек по жизни, что ему совестно оставить меня одного. Вечно я все порчу своим стремлением отхватить кусочек внимания. Просто навязчивый парень, не умеющий общаться с людьми. А Арсения вон вообще бешу, раз он порой на меня даже голос срывает. А че возиться-то со мной тогда? — Антон, — ласковый голос раздается где-то над ухом. Шастун так ушел в свои раздумья, что незаметно для себя самого остановился на месте, в проходе между лестничной клеткой и этажом, на котором была расположена его комната. Вздрогнув то ли от неожиданности, то ли от озноба, а может и от того, как звучал голос преподавателя. Нежный, взволнованный, тихий... успокаивающий. Как океан в штиль, когда волны едва-едва щекотно ласкают морской песок. — Так, я уже хочу вызвать скорую, — говорит он, качая головой. — И Кате я все тоже расскажу.

***

Антон падает лицом в подушку, тут же накрываясь одеялом, только они оказываются в его комнате. — Нда-а, ты ешь вообще? — оглядывая стопку чашек из-под чая, задался вполне логичным вопросом Арсений, не найдя взглядом ни одной грязной тарелки или чего-нибудь съестного. Судя по характерному звуку, преподаватель опускает на кухонную тумбу шуршащий пакет и начинает вынимать оттуда какие-то препараты, попутно ставя кипятиться чайник. — Антон, не игнорируй меня, пожалуйста, — и снова по имени. Антона слегка потряхивает от холода, но он уверен, что конкретно эти мурашки вызваны вовсе не болезнью. — Извините, — лепечет он из-под своего укрытия, и испуганно распахивает глаза, когда с него сдергивают одеяло. — Измерь температуру, — даже не просьба, а скорее указание, и в глазах столько нежности, что он уверен: такой тон лишь скрывает волнение. И в душе от этой мысли теплеет. Он старается просунуть взятый из рук преподавателя градусник под свою кофту с высоким воротником, но удрученно шипит, когда у него все валится вон из рук. Арсений молча подает ему свежую футболку. Мальчишка, кивнув, рывком стягивает с себя верхнюю одежду, планируя сменить ее на более домашнюю вещь, но... ... упс. Он как будто в замедленной съемке видит, как взгляд Арсения Сергеевича лишь на миг скользит по его телу и мужчина уже собирается тактично отвернуться, но в глаза бросаются белые шрамы, исполосовавшие всю ключицу. Он замирает. Антон в панике, потому что, блять, никто еще никогда не видел его уродских шрамов, которые он наносил лезвием довольно давно, когда старался успокоить себя и не сорваться, потому что вечные скандалы в семье накаляли атмосферу до предела так, что хотелось либо выть, либо резаться: он делал и то, и другое. Юноша спешит скорее надеть футболку, но на второе его плечо, чистое от увечий, резко опускается рука Арсения Сергеевича, который вдавливает его в кровать, не разрешая двигаться или спрятаться. У Антона внутри бушует столько эмоций, что он в полной мере начинает осознавать термин «большой взрыв», потому что внутри него целая блядская галактика, которая идет по швам, потому что гребаный Арсений... Просто Арсений. Шастун напуган и загнан. Самый близкий для него человек видит его слабость, которую он скрывал годами и провалился на простой футболке. Страшно, обидно, противно от самого себя... на глаза наворачиваются слезы, а когда на него, наконец, переводит взгляд Арсений, все еще плотно сжимающий его плечо, он начинает дрожать по меньшей мере как жертва изнасилования. Злость. Непонимание. Волнение? — Антон, — и голос звучит совсем иначе, чем всегда. Это не тот Арсений Сергеевич, который водил его в кино, не тот, с которым он делит их стол в кафе, почти в самом конце зала, и это точно не тот Арсений, который много шутит и смеется, вынуждая Антона краснеть. Перед ним давно знакомый персонаж, которого он так сильно боится и перед которым трепещет всякий раз, ведь перед ним именно тот человек, который срывается на него за голодовку, который кричит на него посередине супермаркета из-за неудачной недо-взятки, абсолютно точно тот, из-за которого он может днями находиться в меланхолии и много спать, а еще ничего не есть. Но взгляд его вдруг становится мягче, когда он видит слезы, которые вот-вот скользнут по гладким щекам. — Ну ты чего, Тош, — уже мягче повторяет он, стараясь не смотреть на его ключицу, но взгляд все равно опускается на чертовы широкие белые полосы. Сколько можно рассказать о человеке по его порезам? Да почти все, если постараться. Порезы на венах чаще для привлечения внимания или, если совсем уж все плохо, то попытка уйти из жизни. Но ключицы — это другое. В первую очередь — эти порезы для себя. Не для того, чтоб их увидели, не для того, чтоб привлечь к себе внимание, не для того, чтоб получить от кого-то помощь... они для себя. Личное, сокровенное, они только его и знать никто о их существовании не должен. На ключице Антона шрамы глубокие, но специфика кожи на плечах и ключицах в том, что порез не сразу наливается кровью — он сначала расходится, как по шву, широко, и шрам остается широкий, с тонкими краями и толстой серединой. До этого момента Антон гордился собой, что мог сам нанести себе такие, ведь решится не каждый. А сейчас вдруг понимает, насколько это было глупо. Арсений отдает ему градусник и помогает надеть футболку, потому что Антон сейчас явно находится в своей прострации и почти на него не реагирует, а температура по-прежнему никуда не делась. Арсений укрывает его теплым одеялом, а юноша переводит на него свой отчаянный взгляд, он словно пытается извиниться, но не знает, за что и как это сделать. — Ты сам?.. — все же уточняет мужчина, получая в ответ кивок. — Из-за меня?.. — вдруг решается спросить он, сидя на краю кровати, уткнув взгляд в пол и прислонив к губам сложенные вместе ладони. — Что?.. Конечно, нет, — от абсурдности Антон не сразу понимает — послышалось ли ему. — Уже давно, из-за родителей, — сознается он. Преподаватель молча уходит из комнаты, громко хлопнув дверью, и Антон хочет верить, что звук, последовавший после, это вовсе не удар кулака об стену. Он дрожит, обнимая себя руками. Ему, если честно, хочется добавить краски на ключицы путем нанесения новых порезов, но подобные порывы он глушит в себе последние три года, хотя ему все чаще кажется, что однажды он сорвется и очнется уже с лезвием в руке. Дверь тихо открывается минуты через три, на пороге стоит философ, и, судя по мокрым кончикам волос, он умывался. — Пожалуйста... — хрипит Антон, как только взгляд цепляется за фигуру. — Оставьте меня одного, уйдите, — срывается он на отчаянный шепот, не глядя на Арсения, только на потолок, стараясь сморгнуть подступившие слезы. Ты такая тряпка. Арсений молча качает головой, словно бы говоря «Я бы не против, понимаю, что тебе хуево, но не могу... понимаешь?.. не могу». — Температуру измерил? — спокойным голосом спрашивает он, а Антон, скрипя зубами, подавляет в себе желание швырнуть ранее названным предметом в стену. Юноша молча вынимает градусник из-под футболки, смотрит на показатель и сильно встряхивает его, стирая результат. — Что ты делаешь, блин? — подлетает к нему Арсений, отбирая прибор, но отметка уже сошла на «36.6». Он осуждающе смотрит на парня, который в немом протесте накрывается одеялом с головой и дает понять, что ни на какое общение он не настроен. — Ну и что за бунт? — фырчит Арсений, присаживаясь на край кровати и нащупывая под одеялом плечо юноши, начав успокаивающе поглаживать. Бывало ли с вами так, что близкий или не очень человек узнавал о тайне, про которую знать не должен был? Не потому, что это нечто запрещенное, а просто что-то настолько личное, сокровенное, что болтать лишний раз об этом даже и не хочется. Но, рано или поздно, он все равно узнает — будь это порезы или привычка курить, неважно. И какова будет ваша защитная реакция? Паника, немая истерика? А потом и злость. Потому что «ну блять, ты не должен был этого знать, чувак, я не хотел этого». И злость Антон испытывал именно на себя, не зная теперь, как общаться с преподавателем. Он боится, что еще секунда, минута, пару минут и Арсений сорвется на него — будет кричать о том, какой он придурок. А еще Антон боится, что никакой реакции не будет, ведь это означало бы, что мужчине на него абсолютно плевать, потому что к такому он не готов совершенно. Он честно не понимает, откуда в голове такое изобилие ненужных эмоций, но приумноженные на головную боль, озноб и легкую «затуманенность», они атаковали его со всех сторон, и лишь мягкое касание пальцев Арсения к своему плечу, что он ощущал через одеяло, приносило легкое облегчение. — Антон, не трепи мне нервы, — просит Арсений Сергеевич, аккуратно оттягивая края одеяла, натыкаясь на взгляд зеленых глаз. Юноша молча наблюдал за тем, как преподаватель продолжил стягивать одеяло, не встречая сопротивления, пока не оставил его на уровне плеч. — Вот и молодец, — с грустной ухмылкой хвалит он, прожигая парня взглядом. — Ты же понимаешь, что мы потом поговорим об этом? — Обязательно? — жалостливо состроив бровки, уточняет Антон, совсем растерявший свой запал. Сейчас ему хотелось просто уснуть и проснуться без своей болезни. — Ага, — забавно отвечает Арсений, подвигаясь чуть ближе и, убрав набок недлинную челку Антона, припадает к его лбу ладонью, с волнением отмечая, до чего кожа горячая. — Вот теперь заново измеряй, — Шастун молча принимает протянутый градусник и, тяжело вздохнув, оттягивает ворот футболки. Пока малой снова о чем-то раздумывает, ожидая, что градусник покажет ту же цифру, что и минутами пятью ранее, когда он встряхнул градусник, Арсений тем временем орудует на его мини-кухне, заваривая какой-то порошок, напоминающий ромашковый чай, и попутно читает инструкцию по применению того или иного препарата. — Ну и что там? — отвлекается мужчина, поднимая взгляд от строк текста и переводя его на разлегшуюся на кровати биомассу бледного цвета. — Не знаю, — пожимает Шастун плечами, глядя в потолок. Арсений закатывает глаза, цокнув языком. — Ты такой капризный, когда болеешь, — подмечает он, подходя к юноше, только Антон испуганно среагировал от неожиданности, стараясь быстро вынуть градусник, Арсений уже скользит рукой по его плечу, самостоятельно забирая у него прибор, но в один миг он задевает шрамы и вздрагивает так сильно, словно впервые узнает об этих рубцах на ключице. — 38,4, — читает он, нахмурившись и оборачиваясь на сжавшегося под его взглядом Антона. — Беги до самой границы, Шастун, потому что мы от Кати скоро так отхватывать будем... — Мы? — удивленно переспрашивает он. — Я похож на труса, который оставит тебя с ней один на один? — ухмыляется он, поднося чашку с лекарством. — Что ты, больной, часика два без меня протянешь? — спрашивает он, глянув на время на телефоне. — Да хоть весь день, — фыркает юноша в ответ, припадая губами к согревающей жидкости, довольно неприятной на вкус. — Охотно верю, — с сарказмом произносит преподаватель, когда мальчишка обжигает язык, начав махать на него ладонью. — Ладно, надеюсь, не угробишь себя за это время... я домой мотнусь, дела небольшие, и тогда уж займемся твоим лечением, — коротко пересказывает он, накидывая пальто. — Да не нужно, я сам... — лепечет Антон, делая совсем маленький глоток горячей жидкости, боясь обжечься еще больше. — Да кому ты рассказываешь? Мы же оба понимаем, что ты тут без меня загнешься... — объявляет Арсений, расправляясь с шарфом. — Какого вы высокого о себе мнения, — хмыкает Антон, получая в ответ самовлюбленную ухмылочку.