Потерянный

19. Стая

Сигаретный дым вьется плотными кольцами, взлетает выше — когда Саше надоедает, и он делает резкий выдох, — и разбивается о потолок. Здесь, на верхней койке, потолок так близко, что достаточно руку протянуть — упрешься в холодное металлическое перекрытие. Нащупаешь пальцами грубую гравировку, которую сделал ножом еще при поступлении в отряд.

— Фу, блядь! Ты реально ждешь, когда мы все сдохнем от вони?

— Выветрится к отбою. — Саша приподнимается на локте, чтобы посмотреть сверху вниз на хмурого Короля, заглянувшего в казарму. Тот садится на тумбочку Марио, стряхнув на пол ворох глянцевых журналов и потрепанную колоду карт. Закидывает ногу на ногу, одергивает брючину и кривится, как от слабого пинка в живот. Саша осторожно интересуется: — Что такое? Снова нужна жилетка поплакаться?

Он произносит это без издевки: обычный вопрос, обернутый, правда, не в самую тактичную формулировку. Со словесным выражением сочувствия Саша не дружит, и все в «Бойне» вроде бы в курсе, но Король все равно жрет его обиженным злым взглядом из-под густых ресниц, когда выплевывает:

— Мудак.

— Ладно.

Король прищуривается, явно уловив в этом «ладно» недобрые нотки, и вкрадчиво произносит:

— Ты пропустил тренировку.

— Я всегда пропускаю бег, — отмахивается Саша небрежно, но все-таки прячет взгляд. Потому что Король и в стандартных ответах-отмазках с хирургической точностью нащупывает все то, что пытаешься закопать поглубже. А по глазам читает не хуже гребаного телепата.

— Неправда. — Тумбочка под Королем поскрипывает: то ли он на нее забирается с ногами, то ли копается в скромных пожитках Марио. Саша по-прежнему смотреть в его сторону опасается. — Ты всегда пропускаешь это число. В прошлом году. В позапрошлом... Даже Цирк заметил.

— У меня день рождения, — отвечает Саша глухо.

— Неправда. — Король молчит, выпытывая, видно, хоть какую-то реакцию. Но выждав вязкую неприятную минуту, сдается и заговаривает сам: — Лекс хочет, чтобы мы пошли первыми. Ты и я. На завтрашней операции.

— Правильно, — Саша с удовольствием переключается на другую тему, сворачивая мысленно подальше от ебаной даты, гравировки на потолке, в которую каждую ночь и каждое утро упирается взглядом. Встречает родную боль при подъеме и провожает перед отбоем. Оставляет ее на время здесь, на холодном потолке, как хозяин, который наматывает поводок верного пса на перила при входе в магазин. — Они так еще не умеют. А мы умеем.