Уже смеркалось, когда мы приехали домой. Maman села за
рояль, а мы, дети, принесли бумаги, карандаши, краски и
расположились рисовать около круглого стола. У меня была
только синяя краска; но, несмотря на это, я затеял нарисовать
охоту. Очень живо изобразив синего мальчика верхом на синей
лошади и синих собак, я не знал наверное, можно ли нарисовать
синего зайца, и побежал к папа в кабинет посоветоваться об
этом. Папа читал что-то и на вопрос мой: "Бывают ли синие
зайцы?", не поднимая головы, отвечал: "Бывают, мой друг,
бывают". Возвратившись к круглому столу, я изобразил синего
зайца, потом нашел нужным переделать из синего зайца куст.
Куст тоже мне не понравился; я сделал из него дерево - скирд,
из скирда - облако и наконец так испачкал всю бумагу синей
краской, что с досады разорвал ее и пошел дремать на
вольтеровское кресло.
Maman играла второй концерт Фильда - своего учителя. Я
дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие,
светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла Патетическую
сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и
мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень
хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство
это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего?
казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Против меня была дверь в кабинет, и я видел, как туда вошли
Яков и еще какие-то люди в кафтанах и с бородами. Дверь тотчас
затворилась за ними. "Ну, начались занятия!" - подумал я. Мне
казалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете,
ничего в мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меня
еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно
перешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий
