Ной
Произнося слова, которые навсегда изменили суть наших с Дилейн отношений, я почувствовал, как мой голос дрогнул и душевная неразбериха полезла наружу. Я пытался сдержать Дилейн, но, посмотрев на нее и увидев все еще задранное платье, хрупкое тело, лежащее на твердых ступенях... Как мог я так с ней поступить?! Я дал себе слово, что никогда больше не буду относиться к ней подобным образом, но, похоже, мое слово ничего не значило даже для меня самого.
Застонав от бессилия, я провел по лицу руками. Именно то, что я не рассказал Дилейн всего, что мне известно, так изменило ее поведение. Именно эта перемена и привела нас к такому разговору. Я больше не мог держать это в себе. Я должен был рассказать. Должен был раскрыть тайну: не сделай я этого, пересек бы тонкую грань, разделяющую чувство вины и помешательство, и наши отношения стали бы только хуже.
И потому выложил все, рассказал...
Она лишь посмотрела на меня ошарашенно и ничего не сказала.
Мне оставалось дожидаться, когда грянет гром. Только произойти это должно было не сейчас и не на ступенях. Она найдет меня, когда будет готова, и мне будет гораздо проще, если это произойдет в нашей комнате. Быть может, в знакомых стенах у нее не возникнет желания столкнуть меня с лестницы.
Бессильно уронив руки, я начал долгий подъем на второй этаж. Ноги отяжелели, ступни как будто превратились в цементные блоки — мне приходилось заставлять себя перешагивать со ступеньки на ступеньку. Но все внутри кричало, требуя сбежать в противоположном направлении, подхватить ее на руки и умчаться вместе с ней туда, где внешний мир не сможет вмешаться в наши отношения.
Но то была трусость мечтателя. Трезвомыслящая же моя часть понимала: мы уже ни от чего не сможем спрятаться.
С каждым шагом по коридору, ведущему к нашей комнате, расстояние до двери как будто увеличивалось, но я наконец преодолел его. Свинцовые руки взялись за дверную ручку, повернули ее и открыли вход туда, где мы впервые скрепили наши отношения. Я сам усмехнулся от такой мысли. «Скрепили» — слишком чистое слово для того, что на самом деле здесь произошло. Лучше бы подошло другое: здесь я проклял наши отношения, с самого начала обрек на неудачу.
Я сорвал пиджак и отбросил в сторону, как будто это было грязное рванье, а не пошитый на заказ дорогим мастером смокинг. Мне было все равно. В моей жизни происходили куда большие катастрофы, чем помятый пиджак. Катастрофа номер один: я обзавелся секс-рабыней. Катастрофа номер два: я влюбился в вышеупомянутую секс-рабыню. Катастрофа номер три: у вышеупомянутой секс-рабыни нашлась умирающая мать, и я не давал им встречаться. Катастрофа номер четыре: зная все это, я оттрахал ее на лестнице, оттрахал, как животное...
Взяв пачку сигарет, я размашистым шагом подошел к дивану и бросился на подушки. Пламя зажигалки оранжевым светом озарило темную комнату, когда я закурил и картинно выдохнул облако дыма. Никотин всегда успокаивал меня, а сейчас это было ох как нужно: я готов был взорваться, голыми руками разнести по кирпичику дом своих родителей, чтобы от него ничего не осталось, ничего, кроме горки щебня.
Подняв задницу с дивана, я разделся — мне нужно было принять душ. Одежду опять бросил на пол, потому что на тряпки мне было плевать, и вошел в ванную, не включая света, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Мой гипервозбужденный разум и так был полон образов из того далекого дня, когда я застукал здесь Дэвида. И эти воспоминания не просто говорили, кричали мне в лицо, насколько сильно мы с Дэвидом похожи. Лишний раз видеть это мне не хотелось.
