Разговоры по телефону

4

Всё переменилось в один момент.
— Шастун, я до тебя несколько дней не мог дозвониться, — встревоженно сказал Арсений. — Что-то случилось? — Бабушка умерла, — бесцветным голосом ответил Антон. — Завтра похороны. — Блять... — Ей было всего шестьдесят четыре. — От чего она умерла? — Тромб оторвался. Мгновенная смерть. — Господи, Тош, мои соболезнования. — Арсений тяжело вздохнул. — Если хочешь, можешь рассказать о ней. Но если тяжело, то лучше не надо. Антон решил рассказать — сейчас этого хотелось. — Она была воплощением жизни. Наверно, любому из нас можно было бы поучиться ее жизнерадостности. Приезжала к нам на все праздники в Питер — и на дни рождения, и вот в Новый год была... в последний раз. Всегда привозила полную сумку гостинцев, деньги нам давала, обижалась, если не брали... Из деревни переезжать отказывалась, говорила, что ни за что не оставит хозяйство. Дедушка умер еще до моего рождения, а она весь дом на себе держала и никогда не унывала. А мы с Катькой так любили к ней ездить. Знаешь, ты как будто снова ребёнок, о тебе заботятся, кормят на убой, спать укладывают и дарят нежность просто так. Просто потому что ты есть. Ты не взрослый человек, который что-то кому-то должен, имеет определенный статус в обществе, ты — любимый внук, и на этом всё. — Конечно, ведь это так естественно. — Я в какой-то прострации. Не могу осознать. У меня до сих пор забит её номер телефона, рука не поднимается удалить. Я не верю, не верю, что сейчас нажму вызов — и никто не подойдёт. Что мы поедем в деревню, а дом пуст. Нет, это точно какой-то дурной сон. — Стадия отрицания. Паршиво то, что она не самая худшая. — Хуже будет тогда, когда я это осознаю. Возможно, завтра, после похорон. — Ты можешь звонить мне в любое время дня и ночи, Антон. Я буду все время на связи. — Спасибо, Арс. *** Мысли оформлялись в хаотичный, больной ком. — Хуже всего даже не моё собственное состояние. Если бы горе касалось только меня, было бы легче. Страшно видеть то, как мама убивается и винит себя, как плачет Катька. Близкие, всегда дарящие тепло и радость, просто раздавлены горем. И мы все друг друга поддерживаем, но эта поддержка пропитана такой невыносимой тоской, что просто не описать. Не смогу сосчитать, сколько сигарет мы с отцом выкурили за эти дни. Она даже тёщей идеальной была, понимаешь? *** — Почему уходят самые лучшие, Арсений? Я знаю столько мерзких людей, пальцев рук и ног не хватит, чтобы пересчитать, но они все живут, они все счастливы! А человек, который заслуживает самой лучшей жизни, умирает так быстро и внезапно. Разве это не подло? Стадия гнева, кажется, так говорят психологи. — Смерти нет, Антон. Душа переходит в другое измерение, но она есть, она — живёт. Незримо для нас, но это не значит, что ее нет. — Мозгом я всё это прекрасно понимаю, но так уж получается, что удел тех, кто остается на Земле — тосковать. Это эгоистично, ведь мы больше скорбим по собственному чувству комфорта и уюта из той жизни, когда всё было хорошо. Но, тем не менее, от этой удушающей тоски никуда не спрячешься. *** — Возможно, в этом и есть вся соль нашей жизни — оправляться от потерь, а потом снова терять. Знаешь, я раньше думал, что стал взрослым, потому что имел какой-то опыт в отношениях, достаточно рано откололся от жизни под родительским крылом, стал сам зарабатывать на жизнь. Я так этим гордился! Но оказалось, что это всё хрень. По-настоящему взрослым становишься, когда ощущаешь боль потери. Ты смотришь, как жизнь течёт мимо тебя и все сметает на своем пути, рвёт даже самые крепкие нити. Сейчас я понимаю, что детство окончательно ушло в небытие. Да, нужно смотреть вперёд, осваивать жизнь дальше, но иногда испытываешь такую острую тоску по былым временам! По друзьям детства, с которыми мы вряд ли когда-то свидимся, потому что они там и остались — весёлыми и счастливыми, а сейчас у нас у всех своя, наполненная бытом и проблемами жизнь. По местам, которые уже давно потеряли свой шарм, потому что ты сам уже не тот. По дому в деревне, куда уже не хочется приезжать, потому что без одного-единственного человека это не имеет никакого смысла. Стадия депрессии. *** — Я переслушал песню Сургановой, которую ты мне не так давно скинул. И, знаешь, я вдруг на самом деле понял её предельно простой смысл. Она же поёт о потере любимого человека. Она говорит с ним, но понимает, что больше никогда не сможет увидеть. Антон слушал песню уже раз пятый по кругу. Стрекозой порхает воля, Я рисую снова Тонких нитей одиночество. Как бы ни была далека На губах улыбка Бога, Ты всегда со мною! Только от понимания не легче. Белым, белым кроет снегом Зелень глаз твоих. — У бабушки тоже были зелёные глаза. У нас это наследственное. Ты же неспроста говорил, что некоторые песни можно до конца понять только после определённых событий? Арсений помолчал. — Да. Мой лучший друг погиб, когда нам было по пятнадцать. Вышел вечером в магазин и не вернулся. Его сбил пьяный водитель. Смерть была очень быстрой, да и слава богу, что он не мучился. Но когда умирает близкий человек, ты почти в любом случае начинаешь себя корить. Говоришь себе: я бы мог быть рядом, и ничего бы этого не произошло. — Но это же не зависит от нас — происходит то, что должно произойти. Винить себя не за что. — Я понял это, но гораздо позже. Наверно, только тогда я смог окончательно отпустить его. А до этого я прошёл через все возможные эмоции. Всё, абсолютно всё можно исправить, кроме смерти. И вот, наверно, в тот момент, когда я познакомился со смертью, я больше ни разу не ощутил себя ребёнком. Как-то сразу повзрослел. Я до сих пор, бывает, тоскую так, что выть хочется, но понимаю, что где-то там ему хорошо и спокойно. Верю в это. И одно могу сказать точно: на всё нужно время. Тоска со временем уступает место чему-то новому, потому что жизнь не стоит на месте. Шаст очень хотел в это верить, ведь Арсений никогда не говорит ерунды. *** Антон и не думал, что сможет заплакать, хотя временами очень хотелось. Слёзы обычно очищают, но сейчас он испытывал то паршивое чувство, будто бы его придавило массивной плитой, и ни на что нет сил. Хуже любых слёз. Парень с уверенностью мог сказать, что если бы не Арсений, то эта плита, наверно, раздавила бы его полностью. Всё это время они созванивались в два раза чаще обычного. Попов рассказывал какие-то смешные случаи из жизни, мягко отвлекая Шастуна от тяжёлых мыслей, или играл что-нибудь на синтезаторе. Антон достаточно часто смеялся и шутил, как и обычно. Разница была лишь в том, что когда он освобождался от повседневных дел и оставался наедине с собой, тоска накатывала с новой силой. Но тоска не могла копиться бесконечно и однажды всё-таки преобразилась в слёзы. Антон тогда наткнулся на старый советский фильм и, оставив его в качестве фона, пошёл готовить себе ужин. Через некоторое время с экрана зазвучала незамысловатая песня, которую он много раз слышал в детстве. Конечно ужасно, нелепо, бессмысленно, Ах, как бы начало вернуть. Начало вернуть невозможно, немыслимо, И даже не думай, забудь. Сначала он даже не понял, что слёзы по щекам текут не от нарезанного лука. Займёмся обедом, займёмся нарядами, Заполним заботами быт. Так легче, не так ли, так проще, не правда ли, Не правда ли, меньше болит? Все это время он пытался глушить боль, спрятать ее подальше, и вот теперь боль победила, вырвалась вперед. Наверно, он сам весь стал болью. Сидел возле телевизора и плакал навзрыд, не отвечая на звонок от Арсения. Он ответит позже. Этот момент нужно пережить наедине с собой. Чёртова музыка, она сделала его слишком чувствительным. Но это была первая ночь, когда Антон уснул сразу и крепко. А на следующий день он нашёл в себе силы, чтобы удалить из телефона номер, по которому больше никогда не позвонит. Пора отпускать прошлое.
Принятие.